– С чего ты решила, что вообще можешь стать медиумом? – спросила хозяйка Дома. Ее взгляд прежде метался между черной кляксой за диваном и граммофоном в углу, плюющимся обрывками джаза, но теперь остановился на Лоре, выдавая интерес.
Та победно улыбнулась.
– Вы, когда отчитывали меня в прошлый раз, сказали, что «медиумом на сеансе должен быть только один, но когда присутствует человек, уже запачкавший себя смертью, их автоматически становится двое». Разве это не значит, что, чтобы быть медиумом, нужно кого‐то убить? А я как раз убивала. И я русалка, хоть и бывшая, – декларировала Лора с деловым видом, сложив руки на коленях. – Голос слабый, но еще при мне, и я легко клиентов на самый дорогой сеанс разведу. А служить при этом смогу до скончания веков, ведь я бессмертна. И не сбегу никуда. – Она демонстративно постучала пальцами по подлокотникам коляски. – По-моему, я просто медиум мечты!
– Лора, нет! – возразил Франц резко, хотя прежде держался тихо и послушно, позволяя Лоре самой разбираться с тем, что, закатив глаза, он по началу обозвал «аферой». Теперь же Франц звучал так грозно, будто это он принимал здесь решения. – Я против.
– А я за, – сказала Лора, не оглядываясь на него. – И я у тебя разрешения не спрашивала.
– Ты дура?! В рабство отдаться готова ради того, чтоб Джек на пять минут с призраком бывшей поболтал? И еще не факт, что это сработает!
– Сработает, я уверена, – пробормотала Лора не так убедительно, как ей бы хотелось. – И никакое это не рабство, просто… работа на полную ставку с пансионом.
Лора не только Франца в этом убедить не могла, но и саму себя. Медиум щерилась, уже даже не скрывая, насколько ей по душе пришлась эта затея, и наклонилась из кресла чуть-чуть вперед. Лицо круглое, как полная луна, бледное и почти детское вдруг показалось Лоре очень зловещим, когда та сказала:
– Медиумы не просто живут в Лавандовом Доме – они принадлежат Лавандовому Дому. Ты правда согласна работать на меня, пока не выплатишь долг? Работать придется о-очень долго…
– Согласна, – выдохнула Лора, подписывая себе приговор уже третий раз за жизнь. Но впервые она была уверена, что не пожалеет об этом, ведь впервые же и делала это не ради себя, а ради других.
В том числе ради того, кто сейчас был готов взорваться, ворча за ее спиной. Лора чувствовала исходящую от Франца угрозу каждым позвонком. Волоски на руках и шее, казалось, шевелятся от той темной и густой ауры, что он теперь, напившись крови, источал. Поэтому Лора решила как можно скорее увести его из Лавандового Дома. Катясь к выходу, она без запинки, рублено и впопыхах, отвечала на вопросы медиума, доносящиеся ей вслед:
– У вас есть личная вещь Розы Белл?
– Чего нет, того нет.
– Это может стать проблемой…
– Используй город. Она его построила, так? Здесь и так все должно быть ее духом пропитано. Найди какой‐нибудь старый дом или сходи к ее надгробной статуе на Старом кладбище.
– Ладно, посмотрим, что можно сделать, но времени на это уйдет побольше.
– Сорок минут, – сказала Лора хлестко, и медиум усмехнулась, явно не ожидая такого тона от своей новой «сотрудницы». Но пока Дом не выполнил свою часть сделки, сама Лора себя никакой его сотрудницей считать не собиралась, а потому сказала: – Максимум через сорок минут Роза должна стоять на площади рядом с Джеком, иначе оплаты не будет.
И Лора покатила коляску к выходу из мрачной, задушенной жаккардовыми шторами и шепчущимися призраками комнаты, а затем выехала к крыльцу, откуда, правда, слетела бы кубарем, если бы Франц вовремя не придержал ее. Он помог спуститься им обоим, храня подозрительное молчание, а затем так же молча пнул велосипед, на котором приехал, и прошел несколько кварталов. Вместе они перебрались через узкий пешеходный мостик в Светлый район и остановились неподалеку от кафе «Тыква», где начинались первые «патрули» оборотней-медведей. Только после этого Франц посмотрел на Лору в упор. К этому моменту она, не смея заговаривать первой, уже начала волноваться, что там, в Лавандовом Доме, Франц от злости съел собственный язык, но оказалось, что он просто все это время подбирал слова, причем не те, которые Лора ожидала от него услышать:
– Я тебя никаким медиумам не отдам, – сказал он сухо и так серьезно, что у Лоры почему‐то сердце бросилось вскачь. И даже ослаб страх, который сжимал его в когтях с тех пор, как она приняла решение в кои‐то веке заплатить не кем‐то, а собой. – Главное сейчас, чтобы эта бледная моль Розу Белл к Джеку привела, верно? Пусть сначала свою часть уговора выполнит, а с последствиями потом разберемся.
– И даже не скажешь мне, что это было тупо?
– Это было тупо, – хмыкнул Франц. – Но я бы поступил так же. Поэтому следующий вопрос: что мы будем делать теперь?
Так далеко вперед Лора не забегала. Она и в свою‐то затею с Розой Белл и Лавандовым Домом не верила до конца, вопреки гордому и самонадеянному виду, – не то что придумывать еще одну. Но и от Франца креативности ждать не стоило – он всегда был исполнителем, а не стратегом. Поэтому и присел в тени бронзовых деревьев на корточках, выбрав укромное местечко, где не висело соломенных кукол, и принялся внимательно следить за местностью, пока Лора грызла ноготь на указательном пальце и судорожно придумывала новый план.
Оборотни не просто патрулировали центр Самайнтауна, но и полностью его перекрыли, из-за чего даже до Лавандового Дома им двоим пришлось добираться окольными путями через заросли ядовитых трав с бурьяном. Кто в полицейской форме с кобурой на поясе, кто в первородных звериных мехах – члены стаи Ральфа слонялись туда-сюда, водя по ветру носом. Франц насчитал трех таких в начале Триединого перекрестка и столько же в конце Кривого проезда, куда сбегал на разведку. Заодно он сунулся на площадь и сообщил, что «люди просто стоят там и смотрят друг на друга, как истуканы», но ни Джека, ни Ламмаса поблизости не видно, а значит, они на той стороне моста. Лора, рисуя отломанной веткой схему города на сырой земле, кивала. Пока Франц выглядывал из-за кустов, она считала: если в стае Ральфа, как говорил Джек, чуть больше двадцати медведей, значит, на каждой улице их примерно по трое. А учитывая, что сам город в форме круга – восемь ключевых улиц на той и этой стороне, как спицы колеса, – то и миновать их можно, если проходить между этими спицами. Вот только до городской площади добраться так будет крайне сложно.
Что же делать? Просто выйти? Конечно, нет. Даже окажись они на площади, чем они помогут Джеку против другого духа пира? Не говоря уже о Великой Жатве, которая сама их в мгновение ока скосит, как траву. Вот найти бы Титу, да где искать сейчас, в ночи? По всему вязовому лесу? Скорее всего, она отыщет их сама. Только бы жива была…
– Титания изначально велела нам внимание отвлечь, – задумчиво протянула Лора, закончив схематичный рисунок города и постучав веткой по колену Франца, уже немного задремавшего на корточках. – Мы могли бы тем и заняться, чтобы дать людям возможность убежать, но чары, которые ведьмы у меня на глазах плели… Ты говоришь, люди просто стоят там, и все, да? Думаю, это паралич.
– Паралич? Как у тебя, что ль?
Лора хлестнула его веткой посильнее, до жалобного «Ой!».
– Так заклятие называется, дурила! Короче. Титания рассказывала как‐то, что одна из ее постоянных клиенток запросила парализующий букет для гуляки-мужа, чтоб он с постели даже встать не мог и в ней одной нуждался, – пробормотала она, вспоминая. – Титания отказалась, и тогда клиентка обратилась в ковен. Они‐то ее просьбу мигом исполнили, правда, Джеку потом конфликт улаживать пришлось, когда родственники к ее мужу нагрянули и увидели, что тот не моргает даже. Думаю, чары на площади точно такие же. Проще всего было бы их другими чарами сломать… Хм, подожди… Может, музыка…
Франц терпеливо ждал, пока она что‐нибудь окончательно решит, взирая на Лору круглыми алыми глазами. Это щенячье выражение его лица – совершенное благоговение и готовность делать, что прикажут, – сбивало ее с толку и жутко отвлекало. Не выдержав, Лора опять хлестнула Франца веткой и, когда он обиженно на нее ругнулся, вздохнула с облегчением. Мысль наконец пришла.
– Сцена, – щелкнула пальцами Лора и вывела веткой еще несколько штрихов, пока Франц кривлялся, передразнивая ее. – Это самая высокая точка на площади сейчас. Я думала о ней, пока ты не сбежал тогда на пытки, но взобраться одна бы не смогла. Да и подручные Ламмаса на меня бы сразу кинулись, но коль ты теперь у нас вампир…
– Эй, я всегда вампиром был! – оскорбился Франц, все еще потирая отбитую тростинкой ногу в порванной штанине.
– Не суть. Так вот… Пока ты на себя их отвлекаешь, я могла бы спеть. Мой голос – тоже чары. Что, если я внушу всем людям идти домой? Возможно, на самих ведьм с мертвяками Херна это не подействует, но на большинство, включая оборотней, эффект окажет точно.
– Так ты ведь сама медиуму сказала, что голос слабый, – напомнил Франц, чем набил Лоре оскомину. Ей даже захотелось треснуть его еще раз, но уже кулаком, чтоб не смел ее план портить, который без этого щекотливого нюанса звучал гениально. – Ты леденцы для горла пачками ешь, даже когда одного человека завораживаешь, а тут весь город! Как ты планируешь это провернуть? Разве что трансляцию по радио устроить…
– Или просто подключить колонки, – предложила Лора. – Душица ведь еще до Призрачного базара распорядилась оборудовать ими всю площадь, чтобы концерты и на Светлой половине, и на Темной было слышно. Я учла все это в чертежах. Правда, когда была там сегодня, музыки на Темной половине ее слышно не было, там стояла другая сцена и играл оркестр… Может, Душица так и не закончила проводить кабели? Надо выяснить. Вытащим Душицу и спросим! Мне ее поддержка с группой все равно не помешает.
– Поддержка? В каком смысле?
Лора не была уверена в своем ответе, поэтому решила промолчать, чтоб не показаться дурой. Она все еще не знала, как это объяснить и есть ли вообще то, что надо объяснять, в принципе. Не были ли те разы случайностью, когда она пела и одновременно играла, а потому, казалось, пела в два раза сильнее и громче? Будто слабое человеческое тело наконец‐то нашло способ выдержать голос ее души, и пускай все равно неизбежно ломалось, оседая на языке соленой медью, но все‐таки позволяло Лоре как следует распеться. В такие моменты ноты накладывались друг на друга, а голос накладывался на мелодию, и все это начинало звучать в унисон и потому неслось далеко и резво, разбивая все на своем пути – стекла, окна и бутылки… Может быть, и чары тоже? Что, если это то самое, о чем говорил ей когда‐то Джек? Музыка, пение, танец – это все одно, одной природы, и потому может сплетаться воедино, как несколько нитей, образуя прочный колосок.