– Кармилла, они… – Франц кое‐как махнул на Ральфа с его медведями рукой. – Они хотят тут всех убить! Помоги, пожалуйста!
– Что? Ты мое дитя убить хочешь?! – прошипела Кармилла, и, хотя это было не совсем то, что Франц имел в виду, он остался вполне доволен результатом. Кармилла резко сиганула, подхватив полы развевающейся красной юбки, и Ральфу пришлось отпрыгнуть в сторону, роняя провод и парализованных людей, как кукол, чтобы избежать клацнувших у лица зубов. Спустя секунду к Францу прилетела голова, правда, к сожалению, не Ральфа, а одного из его медведей. Кармилла принялась рвать их на части, отделяя конечности от тела длинными ногтями, и на краю площади образовался кровавый неминуемый водоворот смертей.
– Ты что делаешь, идиотка?! Забыла, кому ты служишь?
– Забыла? Забыла? Я забыла?! – кричала она в ответ. – Нет уж! Я забыла достаточно, но не то, сколько людей из-за меня страдало. Хватит, хватит! Я больше никого не буду слушать. Ни тебя, ни Ламмаса, ни энтропию… Хватит!
Франц с упоением лицезрел, как их полку прибыло. Он наконец‐то поднялся, отряхнулся, схватил с земли упавшие наушники и, подняв стоптанный Ральфом провод, быстро перепрыгнул те метры, что разделяли его с последним ретранслятором. Открыв его одним пинком и искорежив дверцу, Франц воткнул штекер в свободное гнездо с такой силой, словно вонзал во врага меч, и, как только в блоке что‐то щелкнуло, развернулся и бросился обратно к подозрительно тихой сцене.
«Музыка так и не заиграла, а значит, – посудил Франц, – медведи Ральфа уже там».
Он не смог их остановить и обогнать, но он был готов их оттаскивать и драться. Верхняя губа поджалась, обнажив клыки, и Франц, уже бесцеремонно распихивая неподвижных людей локтями, добежал до сцены в разы быстрее, чем от нее. Вскочил на край на полусогнутых ногах, зашипел, вскинул кулаки…
– А ну отошли! Не смейте… Оу.
– Ах, обожаю медвежатину! Куда сочнее оленины, – промурлыкала Душица, облизывая окровавленные пальцы над тремя громоздкими телами, сваленными под ее микрофоном в кучу. Из вспоротых животов веревками вились кишки, по которым Душица прошлась, как по ковровой дорожке, чтобы оторвать себе самый мясистый, похожий на сардельку, кусочек, и проглотить его перед лицом у обомлевшего Франца, стоящего с отвисшей челюстью и ощущением собственной никчемности. – На что ты смотришь? Я давно не ела! На твоем месте, кстати, я бы делала так же. Питайся, пока пища сама в рот лезет! Когда еще представится такая возможность?
Лора выглянула на них обоих из-за ударной установки. Лохматая – точнее, пушистая, похожая на одуванчик по весне, – и с круглыми от удивления глазами, она была абсолютно невредима. В крови, правда, но не своей: от этой крови, принюхался Франц, пахло животным мускусом и шерстью. Толстым слоем глянца она покрыла сцену, барабаны, декорации и другие инструменты. И если до Лоры в итоге долетели только брызги, заляпав лоб, щеки, воротник, то остальную группу замызгало по самые уши, словно они приняли кровавый душ. Их лица, перекошенные, Франц нашел забавными, но смеяться он не стал – его лицо наверняка было ничуть не лучше. Зато Душица оставалась самой непосредственностью: пинком отправив мертвые тела со сцены вниз, чтобы не мешались, она догрызла какой‐то шишкообразный орган, вкус которого заставил ее довольно замычать, а затем вновь взяла в грязные руки микрофон.
– Ты в порядке? – спросила неожиданно у Франца Лора, и от этого ему стало еще хуже. Это ведь он должен у нее спрашивать, черт возьми, а не наоборот! – Ты нашел ретранслятор?
– Да, да, нашел, – кивнул он, потирая устало лоб.
– И провод подключил?
– Подключил.
– А кнопку «Вкл.» нажал?
– Что? Какую кнопку?
– Там красная кнопка на панели. Она должна гореть. Достаточно одну нажать, чтобы заработали все. Я ведь объясняла…
Франц выругался и, развернувшись, бегом бросился назад.
– Он у тебя немного тугодум, да? – услышал он за своей спиной вздох Душицы.
И такой же тяжелый вздох Лоры:
– Да.
«Как же мне все надоело», – тем временем думал Франц, опять пересекая площадь, будто это было своего рода игрой, сколько раз он сбегает туда-обратно просто так. Ему снова хотелось умереть. Желательно вот прям сейчас, потому что бег он на самом деле ненавидел: что при жизни, что после смерти от него кололо между ребрами. И вдобавок на площадь стали подтягиваться еще медведи. Где‐то сбоку мелькнула рыжая грива, слева – черная, а впереди, между людей и прямо на дороге Франца, из ниоткуда вырос мускулистый блондин, тоже наполовину измененный, как теперь большинство из них: с горящими желтыми глазами, покрытой мехом шеей и челюстью в два раза мощнее волчьей. Они принялись окружать его, и мало того что Франц не мог пробежать и десяти метров, никого ненароком не сбив, так и музыка вдруг заиграла со сцены.
Началось. Лора запела. И ах, до чего же запела красиво! Если бы Франц не успел нахлобучить назад наушники, то точно бы завис – если не от ее чар, то от восхищения. Голос, звонкий и зычный, затопил Светлую половину площади, как мед.
Тыквы, голубые свечи и коса,
Мертвецов на улицах слышны голоса.
Ступай за болотными огнями скорей,
Самайнтаун к себе приглашает гостей!
Людские статуи, которых заклинание ковена настигло в неестественных и неудобных позах, наконец‐то начали отмирать. Сначала у всех стали подергиваться губы и кончики пальцев, после – закрутились по сторонам руки и головы. Женщина в черном платье, полосатых гольфах и с красным колпаком на макушке наконец‐то отпустила стаканчик с пуншем и сделала несколько шагов назад, разминая затекшие мышцы. Мальчонка лет семи с пластиковым ведерком конфет, стоящий с ней рядом, сразу же зашелся в плаче и принялся звать родителей, пока те, еще полусонные и заторможенные, не подхватили его сзади. Никакой паники, однако, не было. Не было даже разговоров и других голосов, кроме голоса Лоры и Душицы, слившихся в один. Ибо они, выведя горожан из чар, тут же укутали их в другие, уже свои собственные.
Лора и Душица велели им всем идти домой и прятаться.
Беги-беги туда, где безопасно,
Не трать жизнь свою напрасно,
Запри все двери на замок,
Великой Жатвы пришел срок!
Острые пики шляпок, которые Франц видел над чужими головами, запрыгали туда-сюда, пока их хозяйки тщетно пытались вернуть утраченный контроль. Он победно ухмыльнулся, когда заметил, что и оборотни встали тоже, но ухмылке этой долго просуществовать было не суждено: встали оборотни не потому, что тоже под песнь Лорелеи угодили, а просто потому, что растерялись. Медленно, будто бы лениво из их ушей полезли клематисы, затыкая те крупными махровыми бутонами…
Франц скривился. Куклы Ламмаса‐то, этих соломенных лазутчиков, он с деревьев посрывал, а вот про ту, которую Ральф на кобуре носил, забыл! Благо, что с жителями тот же трюк Ламмас, судя по всему, провернуть не мог, ибо клематисовые семена в медведях – клятва, поводок, а не ядовитый паразит.
Пока медведи озирались и решали, кого именно им останавливать – Франца или людей, неуклюжим скопом бредущих с площади, – тот поднырнул под ними и проскочил к ближайшему щитку. Чем дольше и громче пели Лора с Душицей, тем больше людей к этому скопу присоединялось, образуя единый, дисциплинированный поток. Он и Франца чуть за собой не смыл, когда он вдавил палец в кнопку «Вкл.».
Щелк!
Маленькая лампочка зажглась красным светом, и музыка, пение, все ноты, звучащие в унисон, разбудили День города и саму ночь, раздавив, раскрошив купол ведьмовских заклятий и образовав купол собственный. Благодаря этому и мост через реку пришел в движение, а следом за ним – и люди по ту ее сторону. Пускай оранжевая тыква, несущая смертоносную тень, уже вовсю порхала над ними, раскидывала по все стороны и изувечивала, хоть у кого‐то появился шанс спастись.
– Эй, сосунок!
Очередь выстрелов Франц услышал даже сквозь розовые наушники, набитые для надежности ватой под накладками. Его тело неестественно дернулось и, перестав слушаться, потяжелело, обмякло, наваливаясь на панель. Он едва снова не нажал собой горящую кнопку, а потому вцепился побелевшими пальцами в края железной дверцы щитка, пытаясь удержаться на ногах. Когда звуки выстрелов повторились снова, Франц зажмурился и расставил ноги пошире, чтобы полностью заслонить собой от пуль ретранслятор. Все они со свистом влетали ему в спину и застревали там, внутри: в легких, сердце и желудке. Из маленьких отверстий тут же хлынула вся выпитая им накануне кровь, пропитывая рубашку и штаны.
– Ауч, – поморщился Франц.
Ральф перестал палить в него из полицейского «глока» только тогда, когда полностью истратил все обоймы. Кусочки свинца царапали кости, когда Франц повернулся к нему с недовольным видом. Судя по рваной ране на боку Ральфа, перевязанной оторванным рукавом куртки, Кармилла здорово его потрепала и, кажется, переломала столько костей, что закончить превращение он теперь не мог вовсе. Рыскал волосатыми когтистыми руками по карманам в поисках патронов, надеясь, что они смогут справиться с тем, кто уже неспешно к нему шел, оттолкнувшись от заляпанной панели.
– Да ты когда‐нибудь сдохнешь или нет?! – воскликнул Ральф, выпуская во Франца новую обойму, уже, кажется, пятую по счету.
– Не поверишь, но я сам задаюсь тем же вопросом!
Собрав остатки сил, Франц прыгнул на него, выбил из рук пистолет и вдруг обвел языком свои клыки. В горле было сухо, в желудке – голодно. Все тело Франца опустело, потеряв кровь по вине медведя, и потому опять стало тяжелеть, ощущаться грузным и неповоротливым. Ну уж нет! Франц должен оставаться быстрым. Он должен быть легким и проворным. Должен защищать любой ценой своих друзей.
Он должен снова выпить кровь.
«Ешь, пока пища сама в рот лезет!» – вспомнил он напутствие Душицы и, не дожидаясь, когда Ральф выстрелит в него еще раз, очутился сзади, схватился за его напомаженные лосьоном волосы, оттянул назад и вцепился зубами в шею.