– Не отпущу, – выдавил Франц, точнее, пробулькал, ибо коса все же вспорола ему горло и легкое, залила все кровью, но хватку все равно не ослабила. – Слушай меня…
– Слушай меня, Джек, – вторила Титания перед его тыквенным лицом. Она оказалась рядом с ними обоими так быстро, что Джек даже не понял, как именно это произошло. Снова взмахнул косой, а та вдруг задрожала и самовольно застыла в дюйме от груди Титании, больше Джеку не повинуясь, сопротивляясь ему с шипением, хныканьем, с каким ребенок отказывается внимать родителю. – Слушай! Ты дом мне подарил, согрел сначала своим плащом, а потом своей заботой и супом сырным, сливочным, как сейчас, помню его вкус, даже лучше мужской плоти. Так позволь и мне позаботиться о тебе в ответ. Позволь признаться: я обманщица. Я соврала тебе. Я всегда знала, кто ты такой и кто такие духи пира, но молчала, ибо не имеет это смысла больше. Отныне ты символ Самайнтауна, его Тыквенный Король! Ты один из Колеса остался. Его первенец, его венец… Ты последняя спица Колеса, и лишь благодаря тебе оно теперь вращается. А значит ты сам Колесо и есть. Только ты его и остановить и можешь. Так останови же, Джек! Слушай меня, слушай нас…
Коса окончательно выпала из его рук, точнее, ускользнула. Еще никогда Барбара не проявляла настолько крепкой воли, чтобы перечить Джеку и предать его… Хотя разве было то предательством? Скорее наоборот. Она бы предала, если бы продолжила служить, даже зная, как Джек пылает голубым огнем от этого внутри, в собственном пламени же сгорая. Потому она растеклась тенью на асфальте, распалась, спрятав в черноте своей оружие, и прильнула к тем, кого теперь считала семьей и кого точно так же слушалась – к Францу, Титании и Лоре, вдруг подъехавшей впритык, несмотря на возгласы Душицы.
Губы ее ничего не говорили, даже не двигались, зато прикосновения кричали громко. Руки Джека безвольно повисли вдоль тела, и в его правую, дрожащую, протиснулась холодная ладонь, сжалась там, растерла, не страшась, что ее вот-вот сожмут, переломают. А Джек ведь мог. Схватить не только за руку, но и за горло, вырвать вместе с языком… Великая Жатва этого хотела, но Джек – настоящий Джек внутри Джека – был против.
– Нет больше духов пира, – прошептал он, сам в это не веря, как и в то, что снова управляет своей речью. Все по-прежнему алое вокруг, истертое и темное, но опять живое. Медленно возвращались мягкие, старые цвета, и взгляд треугольных прорезей, прежде лишь души замечающий, метнулся к высокому костру и шестерым телам за ними. Те оставались уродливыми, раздутыми… Мертвыми, какими им оставаться и было суждено. – Нет других спиц… Потому я теперь Колесо. Только я его теперь вращаю. А я не хочу вращать.
«И Великую Жатву продолжать не хочу!»
– Верно, Джек, верно, – сказала Титания мягко, прижавшись носом к его тыквенному лбу, заглянув в саму тьму внутри его головы. Там голубое пламя все еще мерцало, но перестало обжигать. – Успокойся, успокойся. Слушай нас, а не Жатву. Колесу больше не нужно крутиться. Мир изменился. Вот почему духов пира не стало. Вот почему однажды мои дети лишились еды, а я сбежала. Нет больше старых богов и новых нет. Есть только люди и то, во что они верят. Так ведь и появился Самайнтаун, помнишь? Здесь каждый сам выбирает, кем ему быть. Будь Джеком Самайном, а не Колесом. Довольно ему вращаться! Сломай последнюю спицу!
«Я Самайн».
– Мы с тобой, Джек, – прошептал Франц за его спиной. – Слушай нас, слушай…
– Жатва, Жатва, Жатва.
Это прозвучало совсем тихо, но стало немного легче. Франц все еще держал Джека за руки и ноги, а Титания – его тыквенную голову, обхватив ту двумя руками, чтобы он смотрел только на нее. Мысли смешались, вязовый лес – Колесо – все еще звало его, даже разломанное на части. Звало, да не управляло, ибо оказалось подлым, не сказало Джеку, что он больше не его орудие – теперь он его рычаг. Ибо первый и последний. Ибо единственный. Ибо нет больше у Колеса никакой власти над миром и человечеством, а значит и над Джеком ее нет. Великая Жатва – лишь инстинкт, даже скорее рефлекс, как сглотнуть или кашлянуть, когда подавился. Такое можно вытерпеть. Такое можно пресечь. Такое Джек может разрубить пополам.
– Жатва…
Тело, тем не менее, дернулось в сторону моста, а пальцы сжались, все же сдавили ладошку Лоры до хруста и ее жалобного писка. Франц напрягся, Тита тоже, и оба вновь налегли на Джека, готовые сдерживать очередной приступ, но Великая Жатва сама отхлынула. Испугалась, как и Джек, когда они оба услышали:
– Я же говорила, что это ты всех и все притягиваешь. Даже неприятности.
Франц резко слез с него, чтобы позволить повернуться, и Титания с Лорой, судорожно дующей на свою красную руку, тоже отпрянули. Им троим больше не было нужды сдерживать Джека, ибо Роза Белл, появившаяся на площади, справлялась с этим в разы лучше.
А это определенно была одна. Точнее, эфемерный, но четкий силуэт с ее лицом, глазами, маленькой фигуркой, облаченной в плиссированное платье с ажурным передником, в котором она обычно пекла чесночный хлеб. В Самайн Джек видел все души даже через плоть, а потому душа Розы и вовсе его слепила. Яркая, солнечная. Даже пучок тот самый, с теми же непослушными спиральками волос вокруг лица и с той же заколкой, которую даже скульптор на Старом кладбище воспроизвел. Откуда‐то оттуда же, словно из затылка, от Розы змеилась по асфальту нить. Уходя на другой конец площади, она исчезала в восьмигранном кристалле в руках медиума – девушки со стрижкой-пикси, что раскачивалась вправо-влево, взад-вперед, погруженная в транс. Это был сеанс, который она прямо сейчас проводила.
Джек снова ужаснулся. За все эти годы он ни разу не взывал к духу Розы, но вовсе не потому, что не мог себе этого позволить, а потому что верил: посмертный покой священен. Не существует ни одной достаточно веской на то причины, чтоб его нарушить. Даже вся скорбь мира и вся его любовь. Потому, как бы сильно Джек ни скучал по своей Розе, он никогда бы не посмел ее вернуть. Уж точно не в день, когда он покрыт кровью и чужими внутренностями, стоя посреди их искалеченной мечты.
– Ты… Как ты… Здесь… – обрывисто выдохнул Джек. Великая Жатва в нем больше даже не трепыхалась.
– Эта милая барышня позвала меня, – ответила Роза с присущей ей вежливостью, указав полупрозрачной рукой на Лору. Та неожиданно смутилась, порозовела вся до корней волос, с которых такая же розовинка уже слезла, и пригладила их нервным жестом. – Очевидно, твои друзья решили, что ты переживаешь непростые времена и нуждаешься в добром совете еще одного старого друга. Вот я и пришла.
Роза сделала шаг вперед, а Джек – шаг назад. Не хотел ее запачкать, даже если она была всего лишь призраком, бесплотным и воздушным, сквозь который он мог пройти, как через дверь.
– Ты все видела, да? – спросил он тихо, подцепив большими пальцами свои подтяжки.
Роза приблизилась еще на шаг, а затем сразу на три таких же, семенящих, чтобы оказаться возле Джека до того, как он опять отступит.
– Да, видела, – ответила она и сжала его тыкву в своих призрачных ладонях. Несмотря на то что давление от ее касаний совсем не ощущалось, Джек послушно задрал голову вверх. – И знаешь, что самое худшее во всем этом? То, что я знала, как ты страдаешь, но ничем не могла помочь. Я так рада, что это сделали они. Я счастлива, что у тебя есть новая семья, – улыбнулась Роза, и Джек, даже не поворачиваясь, почувствовал, как Титания, Франц и Лора неловко переглянулись. – И что ты продолжаешь защищать Самайнтаун любой ценой…
– Защищать? – хохотнул Джек истерично. – Оглянись, Роза! Я его уничтожил!
– И ты же отстроишь вновь, – сказала она. – Ты ведь всех вокруг только и делаешь, что прощаешь. Теперь придется простить самого себя. Это куда сложнее, да, но у тебя получится. Так же, как ты простил себя за то, что я умерла, ибо ты знал, что в том нет твоей вины. Как ее нет и в том, что сотворили с собой моя малышка До и мой потомок…
– И все‐таки прости, что я их не уберег…
– Ты защитник города, Джек, но никто не способен защитить людей от них самих.
Ее лицо соприкоснулось с тыквой Джека, и пускай то касание было иллюзорное, всего лишь их фантазия, он был готов поклясться, что ощущает поцелуй где‐то на губах, которых у него до сих пор не было. Зябкий морозец, как от ментола, стек по шее, и легкие наполнил аромат лимонного тоника от коричневых веснушек на носу. Джек обнял воздух – этот хрупкий, эфемерный силуэт – и застыл так на несколько мгновений, будто бы и вправду Розу в руках держал. До чего эти мгновения были прекрасны!
– Ступай, мой Тыквенный Король, – услышал Джек в конце концов, как бы ему этого не слышать ни хотелось. – Забери назад свой город и свою драгоценную голову. Я ведь не прогадала, ты и впрямь красавчик!
И Роза кивнула туда, где уже потух костер, да так резко, словно сам угаснуть захотел, насмотревшись на них двоих и нежностей не выдержав. Там стоял Ламмас. Его серп блестел над лежащим Херном, рассеченным до хребта, как он уже рассек за это время всех его охотников, раскидав тех по округе. Правый рукав пальто висел, пустой: сгнившая рука уже упала и валялась рядом. Правая же нога, похоже, тоже собиралась с телом попрощаться, покуда Ламмас, шагая к Джеку, подворачивал ее под неестественным углом. Херн, может, и не справился с ним, как обещал, но изрядно потрепал. Или, возможно, то сделал закономерный конец всего живого – и даже божественного.
Джек оставил Розу, попытавшись сжать напоследок ее ладонь, и двинулся к Ламмасу навстречу. Кровь под его подошвой противно чавкала, хрустели кости, украшения и соломенные куклы. Все расступились вокруг них: Титания прильнула к детям и укрыла пыльцой Херна, превращенного в груду искореженных доспехов, а Лора приникла к Францу, взявшему ее на руки и сразу же забравшемуся с ней повыше, на забор. Ветер выстелил перед Джеком тропу из бронзовых листьев, скрадывая непривычно тяжелую поступь. Барбара вновь оформилась в его руке, слилась в косу, и Джеку потребовалось всего раз махнуть ей, чтобы медиумы, по-прежнему стоявшие за спиной Ламмаса у шести шестов, оставили их и скрылись прочь.