– Чуваку не помешала бы изолента.
– Обалдеть, в ней реально пусто! Гляньте, пацаны.
И они, подобрав тыкву, принялись по очереди пихать в нее свои тупые головы, гогоча и завывая, будто изображали привидение или восставшего из могилы мертвеца, а не Джека. Сам он остался стоять в стороне, чувствуя себя не столько униженным, сколько брошенным, будто говорящая кукла, с которой сняли механизм, чтобы покопаться в нем, в то время как саму куклу отправили на помойку. Ветер приподнял ажурный воротник его рубашки, и Джек рефлекторно опустил его обратно, а вместе с тем огладил пустоту над шеей. Воротник был даже выше, чем она.
– Будьте так любезны, – дружелюбно сказал Джек. – Верните мне мою голову.
Все трое оглянулись на него с таким удивлением на лицах, будто и вправду забыли, что он здесь.
– Ого! Ты еще нас видишь? – поинтересовался тот, что рыжий, пока двое других спорили, чья сейчас очередь мерить тыкву. Едко ухмыляясь, он потрусил перед Джеком рукой, сгибая и разгибая пальцы, как на приеме у офтальмолога. – У тебя ведь глаз нет, да и вообще башки. Ты же типа Безмозглый Джек.
– Я Безголовый Джек, – уточнил он, когда те перестали хохотать над своей гениальной шуткой. Не будь он таким уставшим, чтобы злиться еще и на малолетних бедокуров, где‐то бы наверняка угасло несколько голубых свечей. – Повторяю в последний раз: верните мою тыкву. Я ее всего неделю как ношу, совсем еще новая! Если на ней хоть одна вмятина появится…
– То что? Ты разве можешь что‐то, кроме того, чтобы позировать с туристами или менять бабулям лампочки? – ухмыльнулся уже другой мальчишка, белобрысый и прилизанный, с вытянутым носом, как у мыши. Джек невольно подумал, что в его тыкве он и то выглядит симпатичнее.
– Старший брат каждый месяц деньги в твой фонд переводит за то, что ты моего племяша из реки два года назад вытащил, – заговорил третий парень, сунув руки в карманы. – Будто бы у нас денег куры не клюют! Уже давно бы вместо этого новую приставку купили. Но не-ет, говорит, ты типа хранитель города, символ, и все такое. Раз другим помогаешь, то и тебе помогать надо. Но знаешь, что я об этом думаю? – Он шагнул вперед, и его плевок приземлился у ботинок Джека. – Ты выглядишь как полный придурок и только позоришь Самайнтаун. Это на тебе что, бабская рубашка?
– С вашего позволения начну по порядку. Во-первых, в том, чтобы менять бабушкам лампочки, нет ничего зазорного. У них спина больная и суставы. Почему все вокруг меня сегодня об этом говорят?! – воскликнул Джек, едва дослушав эту тираду до конца. – Во-вторых, я выгляжу элегантно. – И Джек с гордостью отдернул пышные белоснежные воланы на своей груди. – В-третьих, я помню твоего брата с племянником. Они умные, а ты – нет. Барбара, зонт, пожалуйста.
Тень дернулась, будто сомневалась, действительно ли Джеку нужен именно зонт, а не меч или копье, но просьбу его тем не менее послушно выполнила. Ему в ладонь легла черепаховая трость с наконечником, как острие иглы, и туман расступился вокруг кольцом, будто кто‐то смел его веником вместе со всеми золотыми листьями, освободив пространство между машинами и тускло горящими столбами. Джек резко выбросил руку вперед, нажал на тугой железный спуск зонта, и тот раскрылся настолько широко, что отбросил подростков и от него, и друг от друга. Тыква, слишком крупная и слишком гладкая, выскользнула у них из рук. За долю секунды до того, как она бы шмякнулась о землю и точно бы раскололась, Джек подхватил ее куполом зонта на манер корзинки и снова подбросил в воздух. Еще спустя мгновение тыква вернулась ему на плечи, шея плотно воткнулась в узкое отверстие, и вырезанное ножичком лицо посмотрело прямо на ребят.
– Итак, – сказал Джек, опустив зонт и демонстративно отряхнувшись. Затем он высвободил руки из своего тренча и застегнул тот под самой шеей, превратив его в летящий плащ, чтобы он не сковывал движения. – Теперь попробуйте отнять мою тыкву еще раз, мелкие засранцы.
Мальчишки переглянулись, осклабились в одинаковых ухмылках и бросились на него всем скопом.
«Инстинкты есть у всего живого, – сказала Титания однажды, когда Джек в очередной раз пытался вспомнить, кто он есть, и вновь убедился, что это невозможно. – Ящерица отбрасывает хвост, чтобы сбежать, но вряд ли знает, что умеет так, пока ее хищник лапой не прижмет. Точно так же гусеница укутывается в кокон, паук сплетает паутину, птица вьет гнездо. Тебе необязательно верить, что ты помнишь, чтобы действительно помнить. Инстинкты – это уже память. Доверься им». И пускай разобраться в прошлом этот совет Джеку так и не помог, зато он пригодился в настоящем. В конце концов, не только Джек учил Титанию бытию – она, прожив не одну тысячу лет, хорошо учила тоже. Особенно тому, как быть смертоносным и выживать.
Хотя сейчас, конечно, речь не о смерти, не о выживании не шла, Джек сделал то же, что делал прежде, когда его прижимали к стенке: прислушался к инстинктам. Они звучали в нем, как струны лиры – музыка первобытных темных лет, когда ночь была длиннее дня не половину года, а весь год. Струны натягивались, но не рвались: кто‐то дергал за них в нужном ритме, будто бы сам Джек, но играла музыка независимо ни от кого – текла бесконтрольно, как русло Немой реки, и собиралась в пальцах, жилах, мышцах. Тень, отделенная от Джека, способная приобрести какую угодно форму, танцевала у него в руках. Она абсолютно ничего не весила, сплетенная из воздуха и древнего ужаса, и Джек тоже перестал ощущать тяжесть своего бренного тела, когда оттолкнулся от асфальта и взлетел.
Он будто бы прыгал через ритуальный костер – высоко, весело, со смехом. Никто не смог бы уследить за ним, даже сами звезды, и никто бы не смог за ним поспеть. Это была вовсе не драка – это была потеха. Джек не умел драться в принципе: он либо резал, либо уворачивался. Но то были дети – непослушные и наглые, но все же, и потому Джеку было достаточно продолжать смеяться и крутиться между ними волчком, чтобы они наказали себя сами. Пригнуться, выбросить раскрытый зонт, поставить подножку, снова присесть. Мир казался таким медлительным, когда Джек веселился, а воздух – слишком тягучим и пружинистым. Джеку было легко обращаться с ним, легко отталкиваться и толкать. Ни один подросток так его и не коснулся, зато до всех дотянулись Джек и его тьма. Он распахивал их души бесцеремонно и злостно, заставляя давиться, вздрагивать и потеть, и оттого ему было еще смешнее. Единственное, что мешало, – это тыква: Джек придерживал ее рукой, когда снова делал кувырок или пинал подростка в спину, чтобы она не улетела следом. Шутки шутками, но в такие моменты изолента и правда бы ему не помешала.
– Я могу заниматься этим хоть часами! Ну, кто следующий? Эй, что такое? Уже устали?
Джек огляделся. Все трое мальчишек лежали на асфальте и скулили, как побитые собаки. Лишь один из них, самый широкий в плечах и торсе, – очевидно, будущее самайнтауновского футбола – смог подняться трижды, но трижды же упал. Джек сидел на его сгорбленной спине, болтая ногами в вельветовых штанах. Досчитав до десяти, чтоб точно неповадно было, Джек слез, развернулся и резко раскрыл свой зонт. Мальчишка тут же вскрикнул, схватившись за ягодицы, и снова подорвался с места. Джек все еще хихикал, когда все трое, в шишках, грязи и синяках, схватили друг друга за капюшоны, выругались и бросились с парковки наутек.
– Увидимся на Призрачном базаре! – крикнул им вслед Джек, но тут же замолчал, когда туман вдруг ему ответил:
– Отвратительные дети. Почему ты просто их не выпотрошил?
Кто‐то, сокрытый в нем, укоризненно щелкнул языком, а затем Джек увидел, кто именно: из-за фургона выступила высокая фигура, облаченная в сплошь черный костюм: водолазка, деловые зауженные брюки и длинное пальто. На плечах позвякивали серебряные цепочки эполетов, а правую ладонь сковывал велюр перчатки. Джек вспомнил незамедлительно, быстрее, чем разглядел лицо: драгоценный гость Винсента Белла, на которого прислуга разлила чай! Сейчас он выглядел с иголочки, будто совершал вечерний моцион перед возвращением в отель, а на Джека наткнулся лишь счастливым чудом.
– Шучу, шучу! – поднял тот вверх руки. – Я это несерьезно на счет детей. Просто таким, как эти, стоило бы преподать урок.
– Простите?
– Припугнуть немного, ну, знаешь…
Джек еще раз недоуменно оглядел странного человека. Взгляд упал на маленькую плетенную куколку у него на поясе, с лоскутами пестрой ткани на юбке и нарисованным женским лицом. Он определенно видел такие где‐то раньше – не на деревьях ли, развешенные вдоль улиц? – как видел и этого человека. Чувство узнавания было едва ли не сильнее, чем внезапно пронзившее Джека необъяснимое чувство отвращения. И то, и другое тоже было инстинктами.
– Вы…
– Я турист. – Незнакомец шагнул к Джеку ближе, медленно, крадучись. Кажется, он хромал, причем сразу на обе ноги. Двигался как‐то неуклюже, переваливаясь, будто тащился вперед, а не шел. Свет болотных огней, зажигающихся в куполе стеклянных фонарей с заходом солнца, осел на его плечах и эполетах золотом, и каждый шаг эхом звенел на парковке. – Турист и меценат, но второе совсем чуть-чуть, по настроению. Просто осматривал достопримечательности и услышал шум…
– Ах, да! Я видел вас в доме Винсента Белла. Мельком, – сказал Джек, притворившись, будто бы узнал его только сейчас. – Извините за шоу со школьниками. Это не то, что туристы должны видеть в нашем городе. Обычно я, г-хм, не бью детей.
– Зря, – ответил тот, и его голос – бархатный, но неподходяще низкий для такой миловидной внешности – шел откуда‐то из грудной клетки. – Впрочем, я уверен, этот урок они тоже сочли полезным. Занимательная вещица.
– Это друг, – ответил Джек, глядя вниз, туда, куда смотрел странный человек – на его зонт. – Ее зовут Барбара.
– Да, я слышал.
«И долго он следил за мной?» – задался невольно он вопросом и сжал зонт крепче, чувствуя, что Барбара почему‐то дрожит, сжимается, как будто готовится принять совершенно иную форму. Он успокаивающе потер ее рукоятку пальцами и промолчал. Удивительно, но незнакомец молчал тоже. Так они и стояли несколько минут, будто испытывая друг друга, пока Джек пытался понять, что именно в его собеседнике не так. Осознание грянуло внезапно: