– Пожалуйста, пожалуйста…
Но ничего так и не произошло, и в конце концов Лора сдалась. Рука свесилась с бортика, перепачканные золотые ножницы выскользнули из ослабевших пальцев и ударились о плиточный пол. Лора обмякла, закрыла глаза и еще несколько часов лежала вот так без движения, утопая в ванне, полной крови и русалочьих слез.
Откуда он знал, что ножницы не сработают?
И откуда он знает, что сработает наверняка?
Что Лорелее теперь делать?
– Лучше не трогай ее.
Франц вздрогнул и обернулся. Его поднятый кулак завис над дверью Лоры, за которой та целую ночь колотила по барабанам без устали. Он стоял на ее пороге вот уже в десятый раз и в десятый раз сдавался, растерянно чесал затылок и пятился назад, не зная, как стоит поступить. Зато прекрасно знала Тита: она возникла на втором этаже под абажурной лампой, спустившись с третьего, где снова поливала и благословляла свои ядовитые цветы. Особо настырные стебли, покрытые бледно-зелеными шипами, следовали за ней по пятам, истосковавшись по материнской ласке. Они за считанные секунды оплели перила там, где Титания стояла. Ласково огладив их пальцами с матовыми черными ногтями, Тита безбожно сорвала все петли и легко раскрошила их в пыльцу такую же нефритовую, как стекло бутылки, которую она несла под мышкой.
– Я просто… г-хм. – Франц сделал от двери Лоры несколько шагов назад. – Я подумал, что Лора ведь у нас мозговитая… У нее там степень какая‐то ученая, много курсов за спиной… Было бы полезно, присоединись она к нам внизу…
– Оставь в покое. Пусть играет, – сказала Тита. – Она всегда садится за ударные, когда ей плохо, а печаль кормится людьми, как тля цветами. Не нужны мы ей сейчас, да и она не особо нужна нам. Все равно не поможет.
Францу показалось, что у этого заявления должно быть какое‐то продолжение или объяснение вроде «Она не захочет» или «Где ты видел, чтобы на коляске преступников ловили?», но Титания развернулась молча. Цокот ее туфель разнесся по лестнице, пока не исчез где‐то на первом этаже, скраденный ковром. Франц же еще раз взглянул на крашенную в синий дверь, прислушался к грохоту, будто Лора не играла на барабанах, а избивала их, и мельком глянул на открытую ванную напротив. Оттуда струился душистый мыльный пар и запах порошка, каким Джек заставлял Франца скрести раковину после каждой попытки суицида. Только в этот раз прибирался там не он.
Интересно, о какой печали говорила Тита? Не той ли, что мхом разрастается по внутренней пустоте, возникающей, когда тебя бросают? Не из-за Франца ведь – нет, конечно, нет! – Лора так лупит барабаны и не отвечает никому вот уже который час? Кукушка в лазурном зале крикнула девять раз, когда Франц вернулся домой, и еще пять раз, пока все они наконец‐то собрались вместе. Титания к тому моменту заварила новый чайник чая, а Джек привел в порядок дом, чтобы заодно привести в порядок мысли. Сейчас на кухонной плите уже закипала очередная кастрюля супа – на этот раз куриного с лапшой, будто бы кто‐то из них подхватил простуду, – а телевизор мотал уже седьмую видеокассету подряд. Они поставили фоном фильмы, что набрали из проката еще на позапрошлые выходные, поэтому романтические комедии Титы сменяли фильмы ужасов Лорелеи, а их – боевики и триллеры, которые всегда заставляли Франца незаметно скашивать на телевизор глаза.
Так всю ночь напролет они трое собирали пазлы из увиденного, подслушанного и обнаруженного за прошедшие два дня. Говорили, обсуждали, ходили туда-сюда и вокруг да около. Мозаика вечно где‐то не сходилась, неразрешенные вопросы оставляли на ней сколы с неровными краями, и каждый час Франц неизбежно оказывался перед дверью Лоры, словно она могла их все отшлифовать. Там, внизу, его не оставляло чувство, что им троим чего‐то не хватает. Не то ее острого ума, не то ворчания с проклятиями, которые он, в общем‐то, очень даже заслужил на этот раз, не то ощущения покоя, которое куда‐то затерялось вместе с Лорой тогда на рынке.
– Эй, Франц, иди сюда! Ты пакет свой не допил!
Под барабанную дробь и грохот бронзовых тарелок Франц все‐таки спустился вниз и тут же оказался в западне.
– Пей, пей! – продолжил наседать на него Джек, тряся перед ним пластиковой кружкой для детей с полосатой трубочкой. – Я все еще могу просунуть в тебя палец, даже два. Будешь пить, пока полностью не зарастешь!
Франц ругнулся и выхватил стакан, а затем, зажмурившись, принялся яростно всасывать его в себя. Он старался сильно не ворочать языком во рту, чтобы не чувствовать вкус крови – железистый, терпкий и слегка сахаристый, если растереть ее о небо. Будто томатный сок с осевшей мякотью. По горлу кровь спускалась мягко, и от каждого глотка в желудке прибавлялась тяжесть. Не то что от пустого кофе! Чувство сытости было Францу приятно точно так же, как любому другому вампиру, но казалось неправильным, словно он его не заслужил.
Гораздо больше, чем свежей крови, Францу хотелось снова постучаться к Лоре и извиниться перед ней.
Тусклые оранжевые глаза, похожие на засахаренные апельсиновые дольки, медленно вбирали в себя то, что Франц так упорно поглощал маленькими глоточками. Спустя время радужка немного потемнела, перестала казаться прозрачной, и глаза стали если не красными, то хотя бы пунцовыми, как смородиновый джем. Франц заметил это в отражении длинного зеркала в прихожей и успел вовремя развалиться на тахте, когда у него закружилась голова: несмотря на то какой сладкой считали кровь его вампирские рецепторы, мозг эту сладость упорно отрицал. С каждым новым глотком Франца все сильнее тошнило. Иногда он задирал серую футболку, в которую переоделся сразу, как приехал, и тыкал в рану от кола в груди: правда ли в нее все еще проходит палец? Или даже два?
«Нет, один», – выяснил Франц и с облегчением вытащил его оттуда, поглядывая вниз под ворот в нетерпеливом ожидании, когда же расщелина у сердца наконец‐то обернется рваным бледным шрамом, а затем окончательно исчезнет, как всегда.
Пока Франц домучивал остатки первой положительной в своем стакане, Титания налила ему в бокал кое-что свое.
– Это вино из белладонны? – удивился Франц, когда принюхался. Жидкость в бутылке оказалась даже темнее артериальной крови, пахла горько-сладко, будто северные ягоды растолкли в выдержанном коньяке, а затем добавили лимон и ромашку с липой. – Разве она не ядовита? Я не умру, если выпью?
– Не умрешь, – ответила Титания и показательно сделала глоток.
– Жаль. – Франц вздохнул и залпом опрокинул в себя половину бокала. – О, а это могла быть очень вкусная смерть, Тита! Такое сладкое… Джек, подойди сюда, понюхай!
Джек, однако, не подошел. Вместо этого он вынул ворсистую швабру из чулана, принес ведро воды с моющими средствами и принялся драить пол, жестом заставив их обоих задрать ноги, чтобы свернуть в рулон ковер и заодно вымести всю пыль из щелей между половицами. Уже через пять минут паркет сиял, и Франц, глядясь в него, даже смог немного причесаться. Затем он переглянулся с Титой и присвистнул: если готовка была первой стадией тревожности Джека, то уборка сразу третьей. Стадию номер два – ремонт сломанных вещей – он проскочил.
– Эй, эй, это мое! – воскликнул Франц, когда Джек добрался до чулана и попытался выволочь во двор вместе с мешком мусора целый ящик пестицидов. – Я это еще не успел попробовать, оставь! И гирлянду верни на место.
– Рождественскую‐то? Лампочки перегорели еще год назад. На кой она тебе?
– Угадай. Петлю не видишь?
– А-а-а…
– И меч тоже положи!
– Это не меч, это клюшка для гольфа с привязанным бечевкой мясницким тесаком.
– По-ло-жи!
Джек покачал тыквой и неохотно вернул в чулан все вещи.
– Ральф? Да-да, Ральф, я тебя слышу! Говори. Ну что?
Франц проследил за Джеком ленивым взглядом, когда тот бросил швабру и схватился за стационарный телефон: громоздкий, еще прошлого десятилетия, с круглым циферблатом для набора номера и длинным-длинным проводом, на котором тоже можно было повеситься. Растянув его, Джек умчался на кухню к закипающему супу. Барбара всюду следовала за ним по дому, но иногда отставала на несколько шагов, привязанная, да не очень‐то крепко. Францу казалось, что она присматривает за ним вместо Джека, мол, пьет он добытую им в больнице кровь или нет.
Франц демонстративно втянул ее через трубочку, когда сгусток тени и вправду подполз к нему вплотную, и помахал рукой с бурчанием «Кыш!». Джек опять вернулся в гостиную через несколько минут.
– Пусто, – простонал он, потирая шею. – Ту девушку, которую нашли в Немой реке, звали Хейзел О’Хара. Она работала смотрителем тира в парке аттракционов, вчера у нее была утренняя смена, на которую она не вышла по неизвестной причине. Ральф считает, что ее перехватили как раз по пути на работу и сбросили в воду где‐то там же, а течение уже принесло ее к площади. Снова никаких очевидцев и улик, за исключением клематисов, которые тоже плавали в воде. С Джерардом, бакалейщиком, Хейзел была незнакома. Убиты они тоже по-разному: он – без всего тела, кроме головы, а она – со всем телом, кроме ног… Ах, да, еще несколько привезенных накануне трупов из моргов пропали.
В воздухе повисло невысказанное Джеком «Не понимаю!», когда он с грохотом закинул швабру обратно в чулан, плюхнулся в свободное кресло с каретной обтяжкой и вытянул тощие ноги к ногам сидящего напротив Франца. Тот гадал, что угнетает Джека больше: то, что он снова не почувствовал, когда произошло убийство, или же то, что он оказался прав – они будут происходить и дальше.
– Жалко Хейзел, ей девятнадцать всего было, – вздохнул Джек, посидев немного в тишине. Франц к тому времени пригубил еще пару глотков белладонного вина, чтобы разбавить кровь и избавиться от ее вяжущего привкуса во рту, а Титания – пару бокалов. Никто из них не пьянел по разным причинам, но думать и вправду будто бы стало легче. Франц даже расхотел ныть и приосанился. Пока не услышал: – Но, по крайней мере, это не Лора. Надо же было вообще додуматься оставить ее одну в такое неспокойное время!