– Нюанс?..
– Выполнишь кое‐какое поручение для меня? И, клянусь, на этом я от тебя отстану!
Сердце Лоры, которое, по ее собственному мнению, было уже давно мертво, ударилось об изнанку ребер с такой силой, что она выронила на блюдце пустую чашку. Кто‐то с соседних столов обернулся на звон, а где‐то на дороге, перед которой они сидели, засигналила машина, заглушая ее брань.
– Так и знала, что тебе не только информация нужна! – воскликнула она. Вот оно – последствие отказа от заключения договора и колдовства, его скрепляющего. Свободна‐то свободна, но и ничем не защищена. Ламмас может ставить перед ней столько угодно новых условий, а Лора сколько угодно быть его марионеткой. Ну уж нет!
Ее руки запальчиво взметнулись вверх и едва не опрокинули весь стол. Лора потянулась к тарелке из-под вафель, чтобы схватить ее и метнуть Ламмасу в лицо, как он того заслуживал, но тот вдруг хохотнул.
– Ого, ты такая вспыльчивая. Да брось! Я же сразу сказал при знакомстве, что мне нужна ты, помнишь? Ты и информация, но «ты» важнее. Да и просьба моя мелкая, простая, из разряда помочь дорогу перейти. Ну же, пожалуйста! Ты уже столько времени на меня потратила, разве не обидно будет пасовать в самом конце? Тем более это правда последнее, что от тебя потребуется, могу поклясться, чем и как угодно. Мне больше некого попросить! Взгляни хотя бы для начала, ладно?
И Ламмас вытащил из-под стола бархатный мешочек размером с детский кулачок, внутри которого шелестело и перекатывалось что‐то, словно бы песок. Раздраженная, готовая немедленно уехать, Лора выхватила у него мешочек, потянула за кожаный шнурок… И увидела: нет, это вовсе не песок.
Это семена.
6Темная половина
На заре веков и сорок лет назад
Если мироздание – это нить, то Самайн – коса, что ее режет.
Титания из года в год ждала, когда она вновь взмахнет в ночи и оставит шрамы на терновых кущах ее дворца, зияющие дыры, через которые можно будет просочиться вместе с духами и теми, кто тоже хочет есть или ищет встречи. Путников влекло сияние лей-линий, зазывала песня мертвых, которую они заводили хором на своем пиру в честь умершего Солнца. Семена Титании всходили, распускались сонные цветы и тоже начинали сиять. Леса тонули в дурмане и золотой пыльце, срабатывали старые ловушки, ловилась глупая и доверчивая дичь, роняя фонари, мечи и головы. Лишь в этот день дети Титании наедались до отвала, а она сама не покидала охотничьи угодья, добывая пропитание про запас, чтобы потом, когда Солнце посмеет возродиться и наступит светлая половина года, им не пришлось снова голодать.
Дети есть дети, а мать есть мать. Иногда они капризничали, и Титания брала детей с собой, учила их ремеслу охоты. Маленькими стайками они порхали над ее голыми плечами, крошечные крылья оставляли шлейф из серебра и издавали мелодичный перезвон, напоминая колокольчики в гривах господских лошадей. Все, как одна, феи размером с палец, нетерпеливы, вечно хотят есть, но послушны матери, преисполнены любовью к ней. Они помогали ей взращивать ягоды на тропах – пузырчатые, обманчиво похожие на ежевику, сок которых вязал язык, заодно связывая волю, – и безупречно черные цветы, которые каждый мужчина норовил сорвать, дабы подарить своей любимой. Сделав вдох над ними, он начинал видеть о ней сны – и то был его последний сон на свете.
Охота в стае – удел волков, но Титания и ее дети не были волками. Однако после них тоже оставались потроха и кости, красная листва и кислый смрад, в котором еще долго гнили эти сочные, пузырчатые ягоды с цветами. Едва путник прикрывал глаза, едва оседал на землю, как голодные пронырливые феи принимались разделывать его. Пока живой, пока еще горячий, пока все чувствует, но не может шевельнуться (так вкуснее). Они дрались и ссорились, кому достанется нога, а кто получит честь прогрызть дорогу к сердцу через ребра. Их зубы – гвозди, ногти – иглы, серебряные крохотные крылья – лезвия ножей, а аппетит – как червоточина, урчание которой способен заглушить лишь чужой предсмертный крик.
В одиночку Титания действовала куда изящнее. Ее охота была танцем, призрачным женским силуэтом, скользящим за деревьями, между ними и на них; бесшумными шагами, ажурной диадемой, сплетенной из лунного света ядовитым пауком; чертополоховым браслетом, прекрасным голым телом с округлыми грудями и плавным движением ногтей, манящим за собой. Черные локоны, разрезанные острыми ушами, струились по спине, обрамляя ямочки над поясницей. Они цеплялись сначала за растения, а затем за ноги, руки, шеи тех, кто по глупости ухватился за нее. Полупрозрачный плащ из паутины, раскрытый ветром, на уровне лопаток складывался в пару мерцающих воздушных крыльев. Давно лишенная крыльев настоящих – когда‐то Титания порвала их, чтоб сплести детям колыбель, – она любила прикасаться к этим. Поглаживала их и слушала шепот у костра, наблюдая за пламенем перед тем, как оно навек затухнет:
– Неблагие феи бродят здесь! А в самое темное время, с Самайна по Имболк, их Королева нисходит лично. Соблазняет пылких юнцов, мужей благородных дурит, но никогда – стариков или женщин. Увидишь ты девку лесную, голую, с грудью наливной, как медовые яблоки, да улыбкой, будто бы только для тебя предназначенной, – отвернись, не смотри, иди в противоположную сторону, а не за ней! Иначе заведет к черным цветам, черным же ягодам, и найдут тебя поутру по кусочкам или не найдут вовсе, пустую могилку закапывать будут. Крестись, если за руки тянет, железной бляшкой маши, резы из рябины в нее швыряй, которые я тебе подарил. Феи то – понял меня, дуралей? – феи, не девки! Запомни! Слушаешь меня, сын?
Он слушал, но это его не спасло. У того костра Титания сразу двоих забрала: и юнца-дуралея, которого поучали, и отца его, мужа седого, но, к его несчастью, еще не старца. Мясо последнего, впрочем, почти потеряло вкус, его она могла бы не брать, но тоже хотела преподать свой урок: негоже от ее угодий отваживать, мешать и мешаться. Железо использовать вздумали, ожогами белизну ее фарфоровой кожи метить? Рябиной травить, силы отнимать, усмирять, как зверя хлыстом? Никакая она им не девка и даже не фея!
Титания – королева Неблагого двора.
Титания – мать.
И, как любая хорошая мать, она убивала сотнями тысяч, чтобы ее дети были сыты и счастливы. Чтобы голод, их естество, – есть, есть, есть, – спал мирно и долго, как они сами, свернувшись калачиками под ее крылатым плащом. Даже если из-за этого не могла спать сама Титания. Даже если она так устала, изнуренная вечной охотой, что ни звездное небо над головой, ни дворец из белого камня, ни полный желудок не радовали ее. Радовал только Самайн – и возможность уйти отсюда хоть ненадолго.
Титания – хорошая мать… Но все изменилось, когда изменились и времена: путники стали реже ходить в леса, сами леса – вымирать, а ловушки прозябали пустыми, бессильные и бесполезные. Так однажды темная половина года не принесла им пищи, и тогда дети Титании, – голодные, маленькие и плачущие от боли в своих животах, – решили сделать пищей ее саму. Укусили, вонзились мелкими зубками в грудь и живот, принялись рвать и жевать, прося поделиться собой.
«Дай нам себя, подари нам себя, позаботься о нас еще раз, будь хорошей матерью».
Хорошая мать и впрямь поделилась бы, но Титания – нет. Как только взмахнула следующая коса Самайна, как только разверзлись старые шрамы на мироздании, она бежала от них. Бежала так далеко и долго, что рваные укусы и раны, оставленные собственными детьми, успели зажить, а от вязовых ветвей на ней проступили новые.
«Вернись, вернись, вернись домой!»
Дети не последовали за ней – не знали, куда и как. Глупые и наивные, они слишком полагались на нее и верили, что она вернется. Что она отправилась на очередную охоту, что придет коль не с добычей, то с готовностью пожертвовать собой, ведь хорошие матери так и делают. Они не бросают детей на произвол судьбы. Чем им теперь питаться? Кто позаботится о них? Кто споет колыбельную певчим голосом, погладит между крылышками, поцелует, слижет кровь, умоет? Кто станет новой Матерью и Королевой?
Титания не знала. Титании было все равно. Она еще никогда так не боялась. Вот, значит, каково это – когда ешь не ты, а тебя. Когда ты добыча, а не охотник.
Ни разу не заходя в людские поселения прежде, она даже не поняла, как приблизилась к одному из них. Здесь не росли ее цветы и ягоды, не прятались ловушки и не ступало прежде ноги фей. Воздух, не отравленный пыльцой, казался чужеродно-сладким, пряным, как от специй, которые она однажды обнаружила в сундуке у заживо вздернутого на крюке торговца. Лей-линии вокруг пульсировали, словно вены на качающем кровь сердце, а сквозь сухие листья, золотые и багряные, проступили размытые очертания огней. Где‐то там Титания разглядела черепицы, статные фасады и огромные дома, переплетение дорог, звуков и людей. Они манили, теплые, живые – то, к чему она совершенно не привыкла, но к чему тянулась в глубине души, испытывая зависть и желание. Место, где царил покой, где никого не нужно кормить и убивать. Место, где она наконец‐то сможет отдохнуть после стольких лет охоты…
Титания собиралась отправиться туда, но человек с тыквой на плечах возник перед ней из ниоткуда.
– Привет!
Рефлексы острые, как звериные клыки, разум воспаленный и ноющий от бегства. Страх полился из нее, точно гной из раны, и, застигнутая врасплох, Титания среагировала мгновенно. Она бросилась вперед, подпрыгнула и ударом вонзила ногти аккурат в то место, где человек стоял и откуда испарился за секунду. Еще никто и никогда не подбирался к ней так близко, оставаясь незамеченным – значит, он опасен, подумала она. Осенний ветер ласкал нагое тело между бедер, по груди, спине и волосам. Титания втянула его со свистом, ощерила зубы, заточенные о людские кости. В тот момент в ней было больше от животного, нежели от женщины – от Королевы фей ничего не осталось и подавно.
Припав к земле, она посмотрела вверх. Человек с тыквой вместо головы раскачивался на одной из нижних веток вязового древа.