– Вроде как.
– Тогда это ему бояться стоит.
Затем она выскользнула на проезжую часть и погналась за удаляющимся темным силуэтом с оранжевой головой на плечах. Нужно было догнать Джека, ведь Титания, в конце концов, не врала.
Тьма, как и Джек, ей всего дороже.
7Призраки, всюду призраки!
Повадки, вид… ты – Добрый Малый Робин?
Тот, что пугает сельских рукодельниц,
Ломает им и портит ручки мельниц,
Мешает масло сбить исподтишка,
То сливки поснимает с молока,
То забродить дрожжам мешает в браге,
То ночью водит путников в овраге;
Но если кто зовет его дружком, —
Тем помогает, счастье носит в дом.
Ты – Пак?[17]
Призраки, всюду призраки!.. Ах, да, точно, вы же на Призрачном базаре Самайнтауна. Добро пожаловать туда, где «Бу-у» действительно означает «Бу-у»!
Любимая шутка-завлекаловка Самайнтауна, призывающая заглянуть на городской рынок и потратить деньги на ненужные амулеты и традиционные сладости, повторялась по радио каждые полчаса. По Немой реке уже курсировали остроносые суденышки с разодетыми в длинные мантии в духе Харона [18] лодочниками, за проезд которым традиционно платили старинными монетами из специального автомата-обменника. Их помогали двигать нёкки [19], живущие в реке и высовывающие из-под воды черные макушки каждый раз, как били башенные часы. Каждый их удар казался громче обычного, будто им тоже не терпелось скорее добраться до полуночи следующего дня. Только тогда, в ночь с субботы на воскресенье, Призрачный базар приоткроет свои завешенные разноцветные шатры для всех желающих и начнут твориться настоящие чудеса – и настоящие ужасы.
Тем не менее на площади с обоих концов пешеходного моста, соединявшего Светлую половину города с Темной параллельно с мостом автомобильным, уже собирались толпы. Хотя до официального открытия Призрачного базара оставалось еще полтора дня, отели и рейсовые автобусы ломились от туристов. Те высыпались из них гурьбой на каждой остановке, и каждый второй держал под мышкой газетный кулек с жареными орехами в глазури. Ими торговали гули, и туристам очень повезло не знать, что растут те на кладбище у свежих могил, где гули совмещают приятное с полезным. Рынок, который все так стремились посетить, разросся за несколько ночей до размеров маленького города. Кажется, он все еще продолжал расти, словно дрожжевое тесто, которое забыли вовремя снять с нагретого солнцем подоконника. Джеку было даже страшно представить, сколько людей завтра расстанутся с душами в обмен на исполнение своих желаний, но препятствовать этому он не собирался – все они делали это исключительно по доброй воле. Да и душа лишь одного человека сейчас интересовала его по-настоящему.
Надеясь, что воздух такой душный и теплый от количества народу, толкающегося с ним плечами на улицах, а не из-за того, что где‐то здесь бродит Ламмас со своими прихвостнями, снова отравляющий осень, Джек первым делом заглянул в неожиданное место, откуда ему внезапно позвонили на рассвете – частный морг на окраине Темного района. Туда в отличие от городского свозили тех, чьи семьи могли позволить себе, что называется, «проводы с размахом». Забавно, что при этом в морге пахло ровно так же, как и в любом другом: медицинским спиртом и формалином, нейтрализующим гниение и трупный яд. Ибо все и всегда заканчивали одинаково: бледными осунувшимися тушами в иссиня-фиолетовых пятнах на железных столах, будто на разделочной доске; с зашитыми животами, ртом и веками, надутые оболочки, пустые внутри, непохожие на самих себя. Смерть меняла, искажала черты, обтачивала лица и тела. Сколько ни гримируй, сколько ни покрывай румянами и пудрой, сколько ни наряжай в роскошные черные платья с туфлями – смерть всегда уродлива.
Спускаясь в подвал милого с виду двухэтажного коттеджа, где раскинулись дорожки темно-красных ковров, подобные крови, которую сливали из трупов в стоящие по углам тазы, Джек почти с нетерпением ожидал встретиться с этой смертью лицом к лицу. Он всегда чувствовал, когда жители Самайнтауна уходят из жизни, и пускай его город не был большим, две-три смерти в месяц случались стабильно. От старости, болезни, по доброй воле того, кому надоело жить, особенно если жил ты на порядок дольше других… За последние же две недели с конца сентября Джек насчитал одиннадцать таких случаев – как он и говорил, темная половина всегда забирала больше, чем светлая. Однако, когда Джек прошел длинный коридор следом за патологоанатомом и наконец‐то очутился напротив холодильных камер, никакой смерти там не оказалось.
Ни одной.
Все камеры были открыты нараспашку.
– Трупы пропали? Снова? – переспросил Джек и уставился на сгорбленного седого мужчину в белом халате и с острыми ушами, чей желто-белый цвет лица выдавал правдивость его слов. Ах, так вот, что значило истерическое «Вы должны это увидеть!», разбудившее Джека спозаранку. – Вы просто пришли сюда утром, а трупов нет? Ни одного не осталось? Вы уверены, что никто, кроме вас, сюда больше не спускался?
Патологоанатом понуро кивнул, не то все еще испуганный, не то расстроенный, что остался без работы. Все четыре человека, которых привезли к нему накануне для подготовки к похоронной процессии, испарились без следа. Даже тот, что уже лежал в гробу наверху и ждал наведения марафета, дабы упасть в объятия сырой земли. Похоже, нынче и трупам в Самайнтауне спокойно не лежалось. Вот только если они вставали сами, то куда же уходили? Для чего?
– До вас я позвонил шерифу, но он сказал, что тревожиться не о чем и что у него нет времени на такие пустяки. Мол, чего бегать за мертвыми, когда они мертвые, – пробормотал патологоанатом, нервно заламывая руки. – Сначала я подумал, что это какие‐то воришки-гули пробрались, но шериф сболтнул, что такое происходит по всему городу… И это, знаете ли, ничуть не утешает! Что я скажу родным усопших?!
«Ральф в своем репертуаре, – вздохнул Джек в мыслях, – Работник года. Даже не знаю, что лучше: чтобы он оказался предателем и поэтому филонил, или чтобы он правда был просто таким безалаберным лентяем».
– Господин Самайн… – патологоанатом снова позвал его, когда Джек похлопал дверцей одной из камер туда-сюда, заглядывая внутрь и проверяя, точно ли не осталось хоть какой‐нибудь зацепки вроде отпечатка теплых, вполне живых ладоней или кусочка ткани. – Простите, не знаю, как вам сказать…
– Что такое?
– У вас в тыкве дырка.
– Ах, да.
Из-за этого Джек сразу после морга, кое‐как успокоив бедного патологоанатома, отправился к Наташе, с которой ему вообще‐то следовало бы начать, чтобы выглядеть опрятно. Благо, народу было столько, что никто его не заметил по пути, ни разу не одернул и не сфотографировал. Джек затерялся на фоне таких же оранжевых декораций, придерживая одной рукой треснувшую тыкву, чтобы сразу снять ее на пороге кафе и откинуть в сторону.
– Ох, и где ты умудрился? Совсем новая же была, даже месяца не отходил! Такая круглая, яркая, буквально от сердца ее оторвала. Может, тебе бочку лучше, а? Понадежнее. Или бумажный пакет? Подешевле.
Джек виновато забурчал и забрался на высокий стул возле стойки, за которым Наташа хлопотала не только над вкусной едой, но и над списками того, что обязательно нужно успеть довезти на площадь к началу базара. Там ее кафе в этом году получило свою точку для раздачи бесплатных (и не только) рекламных угощений. Пальцы ныли, сжимая стаканчик с утренним кофе, и Джек гадал, отчего именно: оттого, насколько кофе горячий, или же от мозолей. Впервые Джек орудовал Барбарой так ожесточенно, что оставил на них обоих следы. Она сама до сих пор лежала бесформенной кляксой у его ног, будто бы и вправду всего лишь обычная тень, настолько уставшая, что и неживая.
– Какое лицо мне вырезать? – спросила Наташа, когда закончила со своими делами и приступила к просьбе Джека. – Обычное?
– Нет, – ответил Джек, наблюдая, как она закидывает тыкву из ящика на столешницу и берется за нож. – Я сегодня очень злой, так что мне нужна злая тыква. Сделай ее грозной.
Джек и вправду злился, но злость эта больше не была извращенной и безумной, как тогда в Лавандовом Доме. На сей раз она была ледяной – здравомыслие и логика, которым он пытался подвергнуть все произошедшие за последнее время события, отринув эмоции, даже стыд и чувство вины, которые снедали его за бездействие. Сколько бы, впрочем, Джек не размышлял, он по-прежнему был уверен лишь в двух вещах: Ламмас сильнее него, и он не остановится, пока не добьется своей цели. А вот что это за цель, оставалось вопросом… Самайнтаун для него явно лишь разменная монета.
«Я ведь и дальше буду убивать, ты знаешь. Я буду убивать, пока ты меня не остановишь, Джек. Или пока не отдашь мне Самайнтаун».
– Не помню, ничего не помню, а вот бы помнить хоть что‐нибудь, – стенал Джек, обхватив обеими руками новенькую тыквенную голову с нехарактерными для него сердитыми прорезями. Держалась она на обрубке шеи как влитая и даже не соскочила вниз, когда Джек сгорбился на пьедестале бронзового памятника на Старом кладбище, прямо в ногах Розы, застывшей с фонарем и молотком. Будь она живой, наверняка подсказала бы ответ или помогла советом, что делать в таких случаях, когда у тебя есть враг, но ты не знаешь, почему он им стал.
Может, Джек когда‐то очень давно перешел ему дорогу? Обманул? Подставил? Отбил у него девушку (что, конечно, вряд ли, но мало ли)? Сжег его деревню, когда в очередной раз разозлился? Это определенно должно быть связано с тем, что Джек забыл, и с их совместным прошлым, которое, очевидно, у них было, ведь недаром Ламмас назвался так и владеет тем же, что и он. Они оба словно воплощение праздников давно забытого, канувшего в лету Колеса… Как это может быть? Почему Ламмас просто не скажет ему, чего хочет на самом деле?!