Как это возможно?
– Не делай так больше, пожалуйста, – сказал ей рыжеволосый мужчина, встретив ту на берегу и учтиво подав руку, чтобы она могла на него сойти, перепрыгнув через ограждение.
– Извини, на пешеходном мосту было не протолкнуться. Я решила, что так безопаснее, ты ведь сам говорил избегать столпотворений… Ой, смотри! И там тоже эти дивные светлячки в стеклянном коробе!
– Это называется фонарь, Кармилла.
Кармилла. Конечно, Франц узнал ее задолго до того, как мужчина позвал ее по имени, но именно в тот момент он наконец‐то это осознал. Она и вправду здесь, пришла на Призрачный базар. Значит, и то ее появление в машине было никаким не сном…
И тогда, и сейчас – это кошмар, что происходит наяву.
Впрочем, выглядел он прекрасно: «кошмар» Франца кутался в плотную накидку с капюшоном из кроличьего меха, похожую на королевский плащ; несколько шпилек на затылке едва сдерживали натиск пышных золотых колосьев – локоны грозились вот-вот рассыпаться, забранные небрежно, но элегантно. Все черты Кармиллы противоречили друг другу: невинное и безмятежное выражение лица – острым клыкам, выступающим за бордовыми губами; расшитый старинный наряд – бумажному стаканчику в руке; звонкий мягкий голос – темно-красным глазам. Однако и тогда, и сейчас эти глаза смотрели одинаково – взгляд хищника, что не спрячешь за изнеженным фасадом, улыбкой и игривостью, с которой Кармилла, привстав на носочки, потянулась к болотному огню на верхушке фонаря. Рыжеволосый мужчина, стоящий рядом, любезно придерживал ее под локоть.
– Херн, помоги мне… Что? Да. Подожди, я еще…
Фонарь мигнул, и несколько человек – кажется, те самые трупы в костюмах – вдруг загородили Францу весь обзор. Кто‐то пихнул его в плечо, едва не сбив, и он, неприлично выругавшись, быстро понял, что к чему – стоило ему отвлечься, как Кармилла и ее сопровождающий исчезли.
Нет, не в этот раз!
Франц встрепенулся, забросил ведьмин камень обратно в куртку и, расталкивая прохожих, помчался к фонарю, а оттуда – по тротуару между крытыми столами с разложенной на них буддистской атрибутикой и книгами по шаманизму. Затем чуть дальше, за поворот, к кирпично-красному дому с аптечной вывеской, за которым мелькнул золотой каскад. Прическа Кармиллы все‐таки рассыпалась.
Франц летел по ее следу, а не бежал. У нее не было ни малейшего шанса снова скрыться – мышцы его отзывались моментально, а тело, разогретое донорской кровью, двигалось послушно. Даже кости не ломило и не выкручивало от жажды. Привыкший превозмогать боль, жажду и нежелание жить вовсе, сейчас Франц был просто‐таки в отличной форме! Он буквально перепрыгнул через адскую гончую с пылающим хвостом, свернувшуюся клубочком возле прилавки хозяина-инкуба, и, даже не задев стоящие там горшки с прахами усопших, пересек автомобильный перекресток. Сердце его не билось, но где‐то в висках все равно пульсировало. Это был тот самый миг, за которым Франц, как за смертью, гнался все пятьдесят лет своего никчемного вампирского существования. Он просто не имеет права его – ее – упустить.
Ради себя. Ради Ханны, Берти, Фрэнсис, Хелен, мамы. Ради их отца.
Он так хочет вернуться к ним.
«Почти, почти, почти!».
Едва Францу начинало казаться, что его и Кармиллу разделяет не больше нескольких шагов, едва он предпринимал попытку эти шаги сократить и схватиться за подол ее плаща, как она вновь растворялась за чужими спинами, яркими шатрами и деревянными опорами. Франц будто бы ловил привидение, пальцы проваливались сквозь тень Кармиллы, так ни разу и не тронув ее саму, слишком шуструю и проворную в чересчур плотной толпе. Франц спотыкался, в отчаянии давил оранжевые тыквы, хлюпая воском под ногами, нечаянно туша и желтые, и голубые свечи. Его рычание, удушливый жасминовый парфюм, который он ловил носом, цокот каблуков – все тонуло в джазе и грохоте хлопушек. В бликах от болотных огней, вымостивших дороги, в сверкании серебристо-белого фейерверка, чествующего духов, красная юбка Кармиллы казалось костром, на котором Франц сгорал заживо. Это была даже не погоня. Это были догонялки.
Францу, однако, повезло, что догонялки – любимая игра его сестер. Никто не выигрывал в нее чаще, чем он и Ханна.
– Поймал!
К тому моменту, как толпа людей вокруг наконец поредела, Франц отбил себе все локти и колени, расталкивая их. Так он даже не заметил, как они очутились в глухом переулке меж красно-кирпичными домами Темного района и как подозрительно тихо сделалось вокруг. Золотистые локоны щелкнули его по носу, настолько близко он оказался к цели, и пальцы наконец‐то сжались на белоснежном плаще, дернули на себя с такой силой, что затрещала ткань.
– Кармилла! – вскричал Франц, задыхаясь, и она обернулась.
Тонкие светлые брови, такой же светлый лик, темно-красные глаза, которые при скудном освещении можно спутать с карими, чем она, очевидно, и пользовалась столько лет. Теперь Франц знал, что такими глаза становятся, если каждый день пить много, очень много крови. Даже больше, чем выпивают все живущие в Самайнтауне вампиры, вместе взятые. В ложбинке под лебединой шеей лежал лазурный кулон-камея с ангельским портретом – Кармилла до сих пор его носила.
Вот оно. Прямо перед ним – проклятие. Женщина, чей лик он видел последним, прежде чем смерть стала его мечтой. Женщина, которая меняла ему капельницы и ставила уколы, гладила по волосам, когда он стенал от лихорадки, и даже позволяла пялиться на ее грудь, снисходительно делая вид, что не замечает увлечения пылкого юнца. Женщина, которая уже давно должна была состариться и тоже умереть, но все еще оставалась молодой. Она больше не сжимала губы, чтобы спрятать верхние и нижние клыки, и не носила сестринский костюм с накрахмаленной косынкой.
Это была женщина, которая обратила Франца в вампира и в которую он теперь вцепился мертвой хваткой, сжимая ее плечи обеими руками. Она смотрела на него так, будто видела впервые.
– Простите, – сказала Кармилла. – Мы знакомы?
«Ты убила меня! Ты убила меня!» – встало в горле, как и многие слова, которые Франц в своей жизни так и не озвучил. Он окаменел, пальцы его разжались, выпуская плащ, и на секунду показалось, что весь Самайнтаун превратился в бездонную выгребную яму. Франц в нее упал.
Она его не помнит?
Она превратила его жизнь в бесконечное мучение и просто вычеркнула из памяти?
Она не в курсе, что сотворила с ним?
– Не смей, – прошептал Франц. – Не смей делать вид, что ты меня не знаешь! Больница святого Энгельса. Пятьдесят лет назад. У меня была лейкемия! Ты сказала, что покажешь мне кое-что, пришла через два часа после отбоя и поцеловала меня, а потом…
– Простите, – повторила Кармилла снова и вдруг хихикнула, будто глумилась над ним. – Не припоминаю такого. Ты меня с кем‐то спутал, милый мальчик.
Нечто, как ее слова, вдруг ударило Франца в висок.
Послышался чей‐то вскрик, и перед глазами завертелся переулок, кирпичные стены домов, лужи с гниющими в них листьями и красная юбка. Франц оказался на земле, пролетев несколько метров и свалившись на бок от удара настолько точного, будто его поразил не чужой кулак, а стрела, пущенная из лука. Быть может, то и была она, потому что, когда мир перед глазами перестал плясать, Францу показалось, что он слышит охотничий горн.
Волосы, воротник кожаной куртки, толстовка под ней – все вмиг пропиталось кровью, но в этот раз Франц не отключился. Перевернулся на спину и, привстав на локтях, посмотрел снизу вверх на рыжеволосого мужчину, о котором совсем забыл в пылу отчаяния. Кармиллы же и след простыл. Где‐то со стороны многолюдной улицы раздались визг шин и гудок автомобиля, в который Херн – «Ах, так вот он, новый ухажер Титании!» – поспешно затолкал ее, прежде чем нависнуть над Францем, расставив ноги по обе стороны от ног его.
«Это у меня в глазах двоится, или у него рога?».
– А Пак говорил, что они с Леми воткнули в тебя кол, – хмыкнул Херн, закатывая рукава двубортного пальто. Волки, лани, кролики, перепелки… И кельтские орнаменты, сигилы. На его коже, почти до самой шеи, была вытатуирована охота. – Неужто мимо сердца промахнулись? Криворукие совсем, что ли…
– Не промахнулись, – выдавил Франц. Кровь заливала ему глаза, мешая видеть, капала с челки и ресниц, и Франц зашипел сквозь зубы от разочарования: столько давился, сколько вливал ее в себя, а она уже вытекает наружу! Хоть бы денек продержался! – Просто что в меня ни втыкай, я не умру. Такой вот прикол. Сам от этого страдаю, не поверишь.
– Поверю, – произнес Херн. – Когда‐то я тоже мечтал о смерти. Это в природе всех живых существ – стремиться к ней, испытав потерю. Вряд ли твоя природа устроена как‐то иначе. Но, чтоб ты знал, я прежде не встречал никого, кто не смог бы умереть, если жаждал этого по-настоящему, а не только на словах.
– Тогда рад знакомству. Меня зовут Франц Эф, – весело представился он. – Как найдешь способ меня убить, дай знать, я тебе заплачу.
Херн склонил голову вбок. Кажется, набрасываться на Франца он не собирался, но и уходить почему‐то не уходил. Его присутствие казалось удушающим, словно он вобрал в себя весь воздух и свет, что были в переулке. Одна его тень, маслянистая и широкая, пригвождала Франца к земле, лишая силы пошевелиться. Форму она имела не такую, как ее хозяин – из головы, что в реальности имела лишь рыжие, как пламя, кудри, и правда росли ветвистые рога.
– Так, значит, ты для этого гнался за графиней Карнштейн по всему рынку? – спросил он. – Чтобы она даровала тебе освобождение от абсолюта жизни? До чего же глупо…
– Не твоего ума дело. Подожди, как ты ее назвал? Графиня?.. Мы ведь о Кармилле говорим?
– Миркалле, – поправил Херн. – Хотя она любит играть с анаграммами.
– Плевать. Мне нужно ее увидеть.
– А ей нужен покой, – возразил Херн снова. – Графине в ее состоянии не до черни, которую она из своего великодушия однажды наградила даром вечной жизни. Цени ее и то, что этот дар оказался настолько щедрым, что его невозможно отнять. Должно быть, Графиня поистине благочестива, раз боги ниспослали ей дар создавать таких детей. Гордись тем, что она была твоей хозяйкой, и более не тревожь ее, ты понял?