Ну, или почти.
– Мне… Мне… – Лора заблеяла, когда медиум кивнула ей, разрешая задать свой вопрос. Франц подбадривающе сжал ее влажные от пота пальцы с чернилами, въевшимися в папиллярные узоры на них, и тогда Лора вздохнула полной грудью. – Мне… г-хм… Мне надо узнать кое-что о вашей смерти, Джерард. Можете рассказать, как именно это случилось? Как вас убили?
– М-м-р… Долго… Держался… Держался…
Силуэт слегка поблек и колыхнулся в сторону, словно кто‐то открыл окно. То был мужчина с крупным подбородком и ямочкой на нем, толстыми губами и тучным телосложением, которое угадывалось в бочкообразной груди, ниже которой дым рассеивался, утекая обратно в чашу в центре стола. Привидение напоминало диафильмы, на просмотр которых семья Франца собиралась каждые выходные в гостиной. Джерард казался объемным и плоским одновременно, тоже был черно-белым или скорее каким‐то серым, тусклым, будто газета, слишком долго пролежавшая на солнце. При этом он выглядел точно так же, как на фотографии, которую они принесли: ни швов, ни безобразных ран, нанесенных Ламмасом. Никаких следов насилия. Джерард, казалось, сам не понимает, что он такое и где находился. Он только крутил головой, что на самом деле была единственной частью его тела, которую смогли найти.
– Человек… Улыбающийся человек…
Призрак снова попытался заговорить, и голос – фонящий, царапающий, будто старая радиопередача по радио в грозу, – шел изо всех темных углов комнаты разом. Или же он доносился из открытого рта медиума, неподвижно сидящей позади духа? Глаза ее закатились так далеко, что Франц и Лора лицезрели одни лишь белки, а разрезы на руках кровоточили настолько обильно, что уже пропитали скатерть. Франц почувствовал, как ее кровь заливается ему под рукава толстовки, становится вязкой, густой, как деготь, и чернеет на белом ажуре. Лора, очевидно, тоже боролась с желанием отдернуть руку и разорвать круг: втянув голову в плечи, она поежилась, но затем встряхнулась и посмотрела на явившегося духа серьезно. В конце концов, медиум их предупреждала: времени мало, а на то, чтобы тушеваться и мямлить, его совсем нет.
– Что Ламмас сделал с вами?
– Во дворе… Во дворе… Это было больно. Это было так больно… Вы не представляете… Больно, больно… Где Мэри? Где она? Как она? Скажите Мэри…
– Джерард, – перебила его Лора. Впервые она говорила жестко и сочувственно одновременно. – Сосредоточьтесь, прошу вас. Если вы не поможете нам, Ламмас снова сделает то, что сделал с вами, с другими жителями Самайнтауна. Возможно, даже с Мэри.
– Мэри…
Призрак мерцал, путался в словах, и черты его тоже будто путались, плыли куда‐то, становясь водянистыми, рыхлыми. Затем, однако, вернулись на место, и Джерард замер, перестал раскачиваться и посмотрел на них двоих, сидящих перед ним, куда осмысленнее, чем прежде, как если бы наконец‐то пришел в себя.
– Как это было? – переспросил он. – Ламмас посеял семена… Цветы держали крепко. Ламмас отрезал… Разобрал… Часть себе, часть – другим…
– Кому? – продолжила спрашивать Лора. – Для кого Ламмас ваше тело разобрал на части?
– Для тех, кто крутит Колесо, – ответил Джерард.
– Что это значит?
– Не знаю. Не знаю. Не знаю. – Голос призрака все еще двоился, расслаивался и, отражаясь от бешено пляшущего пламени свечей вокруг, обрушивался на Франца и Лору полым эхом. – Великая Жатва начнется, тела оживут, Колесо покатится снова. Улыбающийся человек это повторял, повторял, повторял…
– Великая Жатва? – вырвалось у Франца.
– Моя рука замерзает. Моей ноге очень жарко. Моим ребрам… Где мои ребра? Там цветы… Там, где цветы, найдите меня. Отдайте меня Мэри. Ты… Кто ты? Они пришли за мной, а не за тобой. Уйди!
В какой‐то момент дух снова подернулся мелкой сеточкой ряби и будто бы начал говорить не с ними, а с кем‐то еще, посторонним, кого никто не видел и никто не приглашал. Уже через несколько секунд Франц понял – так оно и есть. Они здесь теперь не втроем и даже не вчетвером. Их пятеро.
– Что происходит?! – воскликнула Лора.
Силуэт Джерарда, сотканный из дыма, порвался, как бумага. Травы в бронзовой чаше по-прежнему тлели, но сама чаша вибрировала, подпрыгивала на столе вместе с ежедневником до тех пор, пока не опрокинулась. Прожигая ткань, на белоснежную скатерть посыпались угольки, закопченная полынь и пепел. Тогда стол тоже затрясся, и ножки его забарабанили по полу, будто бы пританцовывая. Лора взвизгнула, инстинктивно подалась назад вместе с инвалидным креслом, но тут же зашипела и остановилась, когда медиум накренилась следом и вцепилась в нее и Франца ногтями.
– Не разрывайте круг! – приказала она, и Франц с Лорой переглянулись. В склерах ее белесых глаз отражались их испуганные лица. – Кто‐то еще присоединился к нам. Не расцепляйте руки, пока я его не прогоню!
– Что значит «присоединился»? – возмутился Франц. – Эй, чувак, это вообще‐то приватная вечеринка! Проваливай!
Его крик в воздух ничего не дал, а может, даже наоборот разозлил духа, ибо вибрация усилилась и скатерть сползла со стола, а вместе с ней чаша. Она покатилась по полу, рассыпая огарки, сбивая свечи, пламя которых вдруг пригнулось, оказавшись прижатым к полу от мороза, дыхнувшего из мира мертвых. Фитили трещали, и треск этот напоминал аплодисменты, как если бы здесь был не один, а сотня призраков, и все они рукоплескали. Лора заозиралась, заметалась в своей коляске, окончательно утратив самообладание, которое всегда так восхищало Франца в ней. Он все еще не понимал, что происходит, но зато вдруг начал понимать кое-что другое.
Вот чего на самом деле Лора боялась тогда в машине по пути сюда. Вот почему она так испугалась, как не пугалась ничего и никогда – ни Ламмаса с его прожорливыми цветами, ни темноты, ни крови, ни тараканов, которых могла прихлопнуть голыми руками, пока Франц бежал за тапкой. Лора боялась даже не привидений вовсе, а лишь одного из них.
– Лора! – громко позвал Франц. Он потянулся к ней через стол, но медиум, что‐то бормочущая на валлийском и снова погруженная в транс, а оттого раскачивающаяся на одном месте, как маятник, крепко держала его на месте. – Лора, посмотри на меня. Он ничего не сделает тебе, слышишь? Это всего лишь дух. Смотри на меня, Лора! Успокойся!
Но она не смотрела и точно не успокаивалась. Вряд ли она вообще слышала его, не то что верила ему на слово. Гул в стенах и тряска нарастали, и в какой‐то момент даже Франц допустил мысль, а точно ли они в безопасности? Вибрировал уже не только стол, но и вся остальная мебель. Книги сыпались с полок, хрустальная люстра звенела и раскачивалась, и даже карниз со шторами сорвался и полетел вниз, грохоча. Призрак проявлял себя куда сильнее, чем Джерард Мэнли, явно бесновался, громя комнату вокруг. Даже поднял один из свободных стульев в воздух и метнул его до самой двери. Пригнись Франц секундой позже, то встретил бы его своею головой. Разлетевшиеся обломки осыпали ковер, и в тот момент Лора не выдержала.
– Я не могу, – заверещала она. – Не могу, не могу!
– Лора! – воскликнул Франц снова. Он принялся тянуть ее за руку, зовя по имени, но маленькая ледяная ладошка стала совсем скользкой от пота. Лоре хватило сделать один рывок в противоположную сторону, чтобы выдернуть ее. Пальцы их разжались, Лора выехала из-за стола, и спиритический круг разорвался.
Тогда нечто обрело свой голос.
– Ло-ре-ле-я.
Так, мог поспорить Франц, звучит плита мраморного склепа, когда отодвигается. Если до этого в комнате было просто холодно, то теперь грянула зимняя стужа. Даже его дыхание обратилось в пар, тело покрылось гусиной кожей, а челюсти щелкнули и застучали друг о дружку. Мигнули свечи, встрепенувшись… И разом все затухли. Резко застывшая комната будто провалилась куда‐то в бездну, погрузившись в кромешный мрак.
– Лоре-лея… Мор-ская не-веста…
Кто бы ни явился к ним на спиритический сеанс, он и вправду сделал это ради нее. Франц не знал, как именно, но догадывался. Точно так же он учуял тогда Кармиллу на центральной площади посреди белого дня, ибо тьма тянется ко тьме. Теперь она полностью вырвалась на свободу, выпущенная из круга трех человек. Окно в людской мир, созданное медиумом, разбилось вдребезги. Франца, не успевшего вскочить из-за стола следом, буквально осыпало осколками, ибо окно в комнате, настоящее, витражное, разлетелось тоже. Медиум упала на пол, хватаясь за ворот своего балахона, будто тот душил ее, и принялась выплевывать на пол что‐то, что очень напоминало ее собственные внутренние органы, смешанные с сырой землей. Помня, что она единственная, кто знает, как это теперь остановить, Франц с ругательствами упал на колени рядом и принялся трясти ее за плечи, пока Лора долбилась в запертую дверь, тщетно пытаясь ее открыть.
– За что? За что? За что? – слышалось отовсюду разом, и Франц, сгорбившийся над полубессознательной медиумом, окончательно убедился в том, кто посмел испортить им сеанс.
От волны удушливого гнева, поднявшегося где‐то в груди, все его инстинкты тянулись, как струны. Тронь хоть одну – порвется. Мысли, лихорадочно мечущиеся от идеи выпрыгнуть в окно до чтения молитвы, сосредоточились на одной лишь Лоре. Оплелись паутиной вокруг ее образа и имени, стучащего в его висках. Он должен защитить ее. Защита… Разве это входит в то, чем занимается сиделка? Разве Франц смог защитить кого‐то, когда еще был братом? Так что он, обезвоженный вампир, может сделать теперь против того, кого даже не видит?
– Пожалуйста, пожалуйста. – Лора продолжала плакать в зернистой, неестественно плотной темноте, в которой были видны только бирюзовые всполохи ведьминого камня, зажатого в ее руке, через который она звала на помощь. – Я не виновата! Я ни в чем не виновата! Я просто не хотела снова быть одна!
Там, где опрокинулась чаща, рассыпав травянистый пепел, снова заплелись узелки дыма. Ныне скудный, молочно-белый, он увивался вверх и в конце концов вновь обрел нечеткий, рыхлый силуэт. Тоже мужской, но уже не по пояс, а по ноги, и тонкий, худощавый. То был юноша, еще даже не мужчина, нет. Дым, растревоженный и слишком жидкий, не позволял различить его лица, но в нем угадывался намек на кудри и изящные, созданные для музыки, а не работы руки с длинными пальцами. Призрак тянул их к Лоре, съежившейся в своем кресле у двери, и медленно приближался к ней шаг за шагом.