– Ты со стороны кажешься таким беспечным, свободным… Но ведь наверняка в твоей жизни все не так просто, – сказала я.
Назар посмотрел на меня с интересом.
– Варя, о чем ты?
Я смутилась.
– Понимаешь, мне кажется, что мы очень с тобой похожи… Я тоже люблю отшучиваться и делать вид, что все в порядке. Нет, конечно, могу запросто обсудить с подругами сердечные глупые дела или проблемы с учебой… Но, когда дело касается чего-то личного, глубокого, я сразу, как черепаха, прячусь в панцирь. Как научиться открываться людям до конца? И нужно ли это вообще? Может, мне даже легче от этого не станет, а я уже переживаю… Боже, не думала, что это так сложно. Мои друзья, родители… Они думают, что у меня все так легко и просто. Мама вообще всю жизнь твердит, что я несерьезная и поверхностная. А мне удобнее быть для них такой, чтобы никто лишний раз в душу не лез. И если они не видели моих слез, это не значит, что я никогда не плачу.
Произнеся свой монолог, я замолчала. Что-то меня куда-то не туда занесло…
– Расскажи мне, – попросил Назар. А затем, словно прочитав мои мысли о нем, добавил: – Я хочу знать тебя любую. Веселую, грустную, поверхностную и самую глубокую.
Набравшись смелости, я рассказала Назару о том, что случилось этим летом. Про мамину болезнь, родительское давление, а еще впервые про возможный отъезд. Мне показалось, что, услышав об этом, Назар помрачнел. А мне не хотелось думать, что, обретя долгожданное счастье, можно его так быстро потерять. Мы открылись и признались друг другу, но нам, видимо, вскоре придется расстаться.
– Я не смогу оставить маму одну, – вздохнула я. – А если с ней что-то случится? Мы поссоримся, она уедет, и… вдруг мы никогда больше не увидимся? Я никогда себе этого не смогу простить.
Мой голос предательски дрогнул. Назар осторожно взял меня за руку. Потом задумчиво произнес:
– Мне знакомо это. Я тоже каждый день чувствую на себе ответственность. Но, наверное, мне легче. Я – мужчина.
– Ты о маме и сестре?
Назар кивнул.
– Отца рано не стало. Пришлось скорее повзрослеть, чтобы заменить его. Делаю, что могу, но иногда кажется, что и этого недостаточно. Особенно сейчас, когда у мамы появились проблемы с работой.
– Когда вы остались одни?
– В июне исполнилось десять лет.
Я вспомнила тот день, когда Назар устраивал студенческую вечеринку. Тогда он был грустным и подавленным. Кто знает, может, как раз в тот день его и мучили дурные воспоминания… Но спросить об этом я постеснялась.
– Одни остались поначалу мы с мамой, – продолжил Назар. – Позже мама вышла еще раз замуж – за отца Миланы, но неудачно. Второй муж оказался настоящим козлом. Загулял, когда мама была беременна, сейчас алименты не платит. Мы его уже несколько лет не видели.
– А что случилось с твоим папой? – осторожно спросила я.
Назар медлил с ответом. Но раз уж мы баш на баш, откровенность за откровенность, вздохнул и негромко начал:
– У моего отца были серьезные проблемы с алкоголем. Несколько лет он боролся с зависимостью. А тот день, когда его не стало, я помню, как сейчас. Его друзья-алкаши притащили домой абсолютно невменяемого. Мама кричала на них, беспомощно била кулаками по спинам… А они только плечами пожимали, отмахивались от нее. Просто свалили отца на диван, как тряпичную огромную куклу. Он так и не пришел в себя, умер во сне. Я до сих пор помню маму, просидевшую возле того дивана на коленях всю ночь. Тогда мне даже не было его жаль. Я был мелким, мало что понимал, но выдохнул с облегчением. Мне казалось, что все отмучились. Отец был слабым человеком. Из-за алкоголя потерял все, что у него было: хорошую работу, нормальных друзей… У него не было поводов прикладываться к бутылке. Он говорил, что ему нравится расслабляться. Мне было жаль только маму. Она точно не заслуживала такого. И так сильно его любила… Сколько раз просила, умоляла, чтобы он бросил пить. По каким-то бабкам-знахаркам бегала, когда врачи разводили руками. Но, как видишь, бесполезно.
Рассказ Кушнера произвел на меня впечатление. Я не знала, что сказать, поэтому молчала.
– Представляешь, что самое ужасное? – спросил Назар после недолгой паузы. – Спустя восемь лет я сам побывал в похожей ситуации. Первый курс, взрослая жизнь, тусовки, новые знакомства… Так закрутило! Мама всегда твердила, что у меня плохая наследственность. А я отвечал ей, что фигня это. Если есть голова на плечах, то никакая наследственность не страшна… А осенью на первом курсе я эту голову потерял. Ты, наверное, помнишь наши сумасшедшие выходки…
– Помню, – кивнула я.
– В последний раз, когда я напился в баре, друзья дотащили меня до квартиры. Я даже не помню, каким образом дополз до того самого дивана. Ночью мне было плохо. И мама сидела рядом со мной на коленях точно так же, как когда-то с отцом… Утром я открыл глаза и увидел не только ее, но и растерянную и перепуганную Милану. Мигом протрезвел. Я даже представить не могу, какие мама испытывала эмоции той ночью. Все будто бы повторялось. В глазах мамы было столько боли, что я себя возненавидел. Она потом со мной неделю не разговаривала, и от этого мне становилось еще хуже. С того дня я решил, что никогда не буду напиваться до такого состояния. Меня от алкоголя воротит.
Назар увидел мое растерянное лицо и улыбнулся:
– Да, очень романтичная ночь получается. И для чего я тебе это рассказал?
– Нет-нет, все нормально, – я сжала ладонь Назара. Мы по-прежнему сидели у Александровской колонны и держались за руки. – Я хочу знать о тебе все.
Назар первым легко вскочил на ноги, а затем помог мне подняться. От Эрмитажа мы направились к Дворцовой набережной. Вышли к воде и сели на ступеньки. Небольшие волны, одна за другой, подбегали к нашим ногам. Назар осторожно поцеловал меня в макушку.
– Когда мне плохо, я всегда прихожу сюда, – сказал он, – это помогает, особенно в белую ночь.
– Сейчас тебе плохо? – забеспокоилась я.
– Нет, – улыбнулся Назар, – сейчас мне очень хорошо. Давно уже такого не было.
Я осторожно дотронулась до синяка на его скуле, затем провела ладонью по гладковыбритой щеке. Положила голову на плечо и уставилась на шпиль Петропавловской крепости.
Мне тоже было хорошо. Над Невой парили разведенные мосты, и мимо проплывали караваны белых кораблей…
Нам обоим хотелось, чтобы самая белая ночь никогда не заканчивалась.
Глава одиннадцатаяАгния
После солнечного и непривычно жаркого июня в город пришел дождливый июль. Из Сестрорецка мы возвращались домой на электричке. Бабушка, как обычно, дала в дорогу целый пакет еды. Пирожки с картошкой, ватрушки и шоколадные вафли, которые всегда лежали у бабушки в вазочке. Эти вафли уже успели стать такими родными и привычными… Я не была фанатом сладкого, но бабушке отказать не могла.
В окно хлестал косой крупный ливень. Мимо проносились мокрые сосны, вдалеке остался потемневший от дождя, хмурый залив. Алик сидел через скамейку от нас и, опустив голову, дремал под прерывистый дробный стук колес. Мы с Федей должны были довести Алика, как маленького, до самой квартиры. После своей выходки брат находился под строгим домашним арестом. Мне чудом удалось отпросить его на эти выходные к бабушке. Татьяна усилила свой контроль, чем, похоже, только еще больше раздражала Алика. Я же уже просто махнула рукой на эту ситуацию. Горбатого могила исправит.
Алик сказал, что Татьяна теперь постоянно торчит в его комнате и пытается вывести на откровенный разговор. Кажется, теперь брат сам был не рад, что требовал от матери внимания. Отец стал более заботливым. И мне на удивление теперь звонил намного чаще, в гости приглашал… Интересно, как долго это продлится? Что так будет всегда, я не особо верила.
Сегодня, после сытного бабушкиного обеда, Алик отвел меня в сторону и негромко признался:
– Я поговорил с ним.
– С кем? – не поняла я.
– Ну… с Рыжим.
– Ты один к нему пошел? – удивилась я.
– Не с мамой же за ручку мне к нему идти, – усмехнулся Алик.
– Мог взять с собой Федю…
– Нет, Агния, ты не понимаешь. Я должен был сам, – Алик потупился.
– И-и-и? – Я замерла в ожидании.
– Сказал, если они меня еще раз тронут, им несдобровать. А Рыжий заржал и ответил, что вообще претензий ко мне не имеет. И даже это… извинился.
Алик выглядел слегка озадаченным.
– Агния, ты не знаешь, в чем дело? – спросил он.
Я, вспомнив непривычный воинствующий вид Назара, сама едва не рассмеялась, но сдержалась.
– Без понятия, я только деньги твои забрала…
Алик недобро глянул на меня. Кажется, он мне не поверил. В любом случае теперь мне за брата было намного спокойнее.
– Волнуешься перед завтрашним собеседованием? – склонившись ко мне, негромко спросил Федя.
От неожиданности я вздрогнула. Оторвалась от созерцания дождливых пейзажей за окном и повернулась к Феде.
Мне предстояло собеседование в институте, и об этом я действительно думала со страхом.
– Волнуюсь, – честно ответила я, – нужно вечером перепроверить свое портфолио…
– Все. Будет. Хорошо, – сказал Федя, обнимая меня за плечо. Некоторое время мы ехали молча, оба уставившись на мелькающие за окном деревья.
– А давай сделаем парные татуировки? – предложила я внезапно.
– Чего? – засмеялся Федя мне в ухо.
– Того! На этой же неделе, когда я разберусь с собеседованием и первым вступительным испытанием… На Невском есть хороший тату-салон.
– Агния, ты с ума сошла?
Я же загорелась своей идеей. У меня была одна татуировка, которую я сделала в шестнадцать лет назло маме и отчиму. Максимально протестная и юношеская, но такая для меня родная: фраза «Некоторым людям не суждено быть спасенными» на английском. Теперь мне захотелось увековечить это лето, которое подарило мне новую жизнь. Наши с Федей встречи, белые ночи, Финский залив и бесконечные прогулки по нарядному городу…
– Ну почему сразу «с ума сошла»? Напишем All you need is love, ведь это правда: все, что нам нужно, – любовь.