Но вот наконец-то Фридман добрался до Берлина и даже до улицы, где проживал Эйнштейн. Но… «19 августа. Мое путешествие проходит не очень удачно: оказывается, Эйнштейн… отбыл из Берлина отдохнуть. Не думаю, что мне удастся с ним увидеться». Две недели спустя, в очередном письме друзьям, он сообщал, что все-таки надеется увидеть Эйнштейна. Но осуществиться его надежде было не суждено. Правда, в самом конце поездки в Германию, накануне возвращения в Россию, он посетил другого ученого, который отлично понимал, что такое горькое разочарование. 13 сентября 1923 года Фридман сумел попасть в Потсдамскую обсерваторию. «Я встретился там с астрономом Фрейндлихом. Это очень интересный человек. Мы поговорили с ним о строении Вселенной… Всех очень впечатлила моя борьба с Эйнштейном и то, что в конце концов я победил. Мне это очень приятно…»
Эйнштейн в это время находился не так уж далеко – вероятно, в своем загородном доме под Берлином. Но даже если бы Фрейндлих сообщил ему о приезде Фридмана, вряд ли Эйнштейн вернулся бы в город ради встречи с гостем из России. Он по-прежнему слишком цеплялся за «заплатку», которую прицепил к своей формуле в 1917 году. И он почти убедил себя самого в ее необходимости. В конце концов, неужели какой-то Творец (или даже набор законов физики) устроит Вселенную так, чтобы она столь безумно нарушала равновесие? Ведь если Фридман все-таки прав и исходное уравнение Эйнштейна верно, тогда Вселенная расширяется, а это означает, что в конце концов все выродится в бескрайнюю пустыню выгоревших звезд и безжизненных планет, которые будут все дальше разлетаться в стороны. Но как можно поверить в такой исход?! Ведь получается, все мечты, все планы людей в конце концов обречены на гибель – как и они сами, как все человечество. С другой стороны, если верен противоположный фридмановский вариант, иной предлагаемый им сценарий, эйнштейновское уравнение демонстрирует схлопывание Вселенной, из чего следует, что когда-то в будущем ночное небо засияет ужасающе ярко: все звезды галактики устремятся к ее центру. В это, честно говоря, тоже не хотелось верить.
В напечатанном на машинке черновике самоопровержения, подготовленного им для публикации в Zeitschrift für Physik, Эйнштейн замечал: невзирая на математическую корректность фри-дмановских выкладок, огромную долю описанных российским ученым разнообразных решений «составляют такие, для которых едва ли можно отыскать физический смысл». Потом он вычеркнул эту фразу. Но ему явно хотелось, чтобы Фридман оказался неправ.
Вся эта сумятица выматывала Эйнштейна. Как было бы хорошо найти четкое и ясное доказательство, которое навсегда освободило бы его от этой двусмысленности, показав, способны ли искривления пространства (предсказанные его исходным уравнением) жить по сценариям Фридмана! Но для этого потребовалось бы провести измерения в самых отдаленных участках космоса и установить, как там ведут себя звезды – удаляются от нас, приближаются к нам или же сохраняют неподвижность. Казалось, осуществить измерения для столь отдаленных объектов невозможно. Звезды – исполинские небесные жаровни, однако на Земле человек видит их лишь как крошечные точки света. Похоже, мы просто не в состоянии пронаблюдать какое-либо их движение: нам они кажутся неподвижными.
Вот если бы кто-нибудь сумел выяснить, как на самом деле живут далекие звезды… Но кому под силу решить эту задачу?
Интерлюдия 3Свечи в небесах
В своем дневнике итальянский путешественник Антонио Пига-фетта так вспоминал ту минуту, когда он решил отправиться на поиски неведомого:
Оказавшись в Испании в год от Рождества Спасителя нашего тысяча пятьсот девятнадцатый, при дворе самого мирного из королей… я отважился… предпринять путешествие, дабы своими глазами увидеть некоторые из великих и страшных вещей, таящихся в океане.
Это решение привело к тому, что в 1519 году он пустился в далекое плавание вместе с Фернаном Магелланом. Предполагалось, что их флотилия достигнет восточноазиатских «островов пряностей» необычным путем – двигаясь не на восток, а на запад, через Атлантику, отыскав затем проход на другую сторону Американского континента, в неведомый океан, который, как полагали, там несет свои воды. Если все пройдет удачно, мореплаватели обогнут земной шар – впервые в истории человечества.
В каком-то смысле экспедиция действительно прошла успешно: Пигафетта вернулся в Испанию примерно через 3 года после отплытия. Правда, ему здорово повезло: из 240 путешественников уцелело лишь 18. А ведь одной из немаловажных целей экспедиции было благополучное возвращение назад всех ее участников… Плавание началось неплохо. На Атлантическом побережье Южной Америки они увидели настоящие чудеса: новые разновидности людей, невообразимые в Европе; рыб, способных выпрыгивать из воды («они летели дальше, нежели стрела, выпущенная из лука»), и этих прыгучих рыб преследовали хищники, которые упорно следовали за их тенью и хватали их, когда они плюхались обратно в воду. («Необычайное зрелище, которым пожелает насладиться всякий», – отмечал Пигафетта в своем дневнике.)
Но потом начались невероятной силы штормы, казалось, прошла целая вечность, когда Пигафетта наконец-то сделал запись, которую все они так ждали: «В среду, 28 ноября года 1520-го, мы вышли из вышеуказанного пролива [близ южной оконечности Южной Америки] и оказались в Тихом море».
Поначалу, вероятно, перспективы представлялись радужными, ведь путешественники плыли среди безбрежной морской глади, с виду совершенно спокойной. Но эта гладь никак не кончалась, на горизонте не было ни малейшего клочка суши («мы проделали не менее 4 тысяч лиг в открытом море[7]»). На кораблях начался голод. («Мы съели старые галеты, обратившиеся в пыль и полные личинок… – пишет Пигафетта. – Мы съели бычьи шкуры, хранившиеся под парусами, и древесные опилки, и всех крыс».)
Как отыскать правильный путь? По звездам, как это обычно проделывали тогдашние мореплаватели? Но в ночном небе виднелись лишь немногие из знакомых созвездий, и путеводной Полярной звезды, этой верной подруги всех путешественников, там, конечно, не было, ведь они находились в Южном полушарии. Однако, глядя в незнакомое ночное небо, мореплаватели обнаружили, как отмечал Пигафетта, «два облака, несколько отстоящих друг от друга и слегка размытых». Эти облака светились «с немалой яркостью».
Что это – дар Господень? Какова бы ни была причина их возникновения, эти два таинственно сияющих облака ночь за ночью сохраняли одно и то же относительное положение, что и позволило уцелевшим участникам экспедиции, ориентируясь по ним, в конце концов найти путь домой. Сам Магеллан не вернулся: туземцы закололи его насмерть копьями на прибрежной отмели Мактана, одного из островов Филиппинского архипелага. Но эти сверкающие небесные маяки в итоге назвали в его честь – Большим и Малым Магеллановыми Облаками.
Четыре столетия спустя именно эти облака Эйнштейн намеревался использовать для того, чтобы решить, возвращаться ли к своему исходному уравнению (что настоятельно рекомендовал ему сделать российский математик Александр Фридман). Но это произойдет, лишь когда Магеллановы Облака удастся исследовать, прояснив некоторые их тайны. И тут на сцене появляется новое, довольно неожиданное лицо, тоже своего рода первопроходец.
Невдалеке от Бостона 1890-х годов, в одном из помещений верхнего этажа достославного здания Гарвардской обсерватории, располагались многочисленные вычислители. С их помощью анализировали большие стеклянные фотопластины, запечатлевшие ночное небо. Пластины держали в глубоком подвале и доставляли наверх механическим подъемником.
Впрочем, эти вычислители отнюдь не были электронными приборами. Так называли группы молодых женщин, сидевших за деревянными столами на втором этаже обсерватории. Работа этих дам состояла в том, чтобы обмерять детали, видимые на пластинках, и тщательнейшим образом заносить результаты обмеров в таблицы.
Эдвард Пикеринг, директор обсерватории, гордился своими очаровательными «компьютерами», которые он описывал почти как машины: «Можно добиться огромной экономии средств, прибегая к помощи неквалифицированной, а значит, недорогой рабочей силы. Конечно же, необходим внимательный надзор». Чтобы среди рабочей силы не возникало недовольства, он настаивал, чтобы его сотрудницы (кстати, из числа первых выпускниц американских университетов – ранее девушкам там не разрешалось учиться) не получали такого математического образования, которое могло бы вызвать у них искушение проделать работу за астрономов-мужчин. Кроме того, он им очень мало платил – всего лишь 25 центов в час, тогда как работницы хлопчатобумажной фабрики получали 15.) Его коллеги снисходительно выражали сложность астрономических расчетов в «девушко-часах» – или, если работа требовала заполнения большого количества таблиц, «килодевушко-часах».
Но, как известно, требуется двое, чтобы вы ощутили себя униженно: тот, кто вас унижает, и вы сами – кто волей-неволей принимает это. Лишь очень небольшая доля женщин разделяла мужское мнение по отношению к своему труду. Это видно по довольно неуклюжей, но бойкой песенке, которую они сочинили на мотив «Мы плывем по голубому океану» из оперетты Гилберта и Салливана «Корабль ее величества «Пинафор», или Возлюбленная матроса»:
Трудимся мы от зари до зари,
вычисляем прилежно – смотри!
Всё считаем в жизни мы
так бе-зу-ко-риз-нен-но!
Из всех вычислительниц, трудившихся под началом Пикеринга, самой непокорной оказалась Генриетта Суон Ливитт. Никакой администратор, любитель манипулировать безответными созданиями, не мог ее приструнить и испортить ей настроение.
Среди работниц Пикеринга не поощрялась чрезмерная образованность, но Ливитт училась в Оберлинской консерватории (штат Огайо), а кроме того, в Рэдклиффском колледже (тогда это учебное заведение называлось Обществом высшего женского образования), где она получила отличные оценки по интегральному и дифференциальному исчислению и аналитической геометрии. Она прекрасно заполняла скучные таблицы, за которые засадил ее Пикеринг: на это у нее вполне хватало квалификации. Однако мисс Ливитт вовсе не устраивало то положение, которое она занимала, ей хотелось большего, что в конце концов и привело к столкновению с Пикерингом – и навсегда изменило течение жизни самого Эйнштейна.