Гискес посмотрел на Пройсса.
— За евреем, нет, — за еврейкой. Он сказал, что они прилетели ради нее. Неужели они здесь всего лишь из-за какой-то еврейки?
— Это мы и без тебя знаем, малыш. Мы о евреях знаем все. Скажи мне что-то такое, чего я не знаю, и тогда кто-нибудь займется твоими руками, — произнес Гискес.
Голландец вновь простонал. Пройсс поморщился, услышав этот ужасный звук, однако прошептал:
— Ga je moeder neuken.
Гискес вопросительно посмотрел на Пройсса.
— Он послал вас подальше, — пояснил тот и перевел. Пусть Гискес и знает голландский, однако далеко не в совершенстве.
Гискес усмехнулся — коротким, недобрым смешком.
— В следующий раз ты дважды подумаешь, прежде чем говорить такие слова, малыш, — произнес он, на этот раз по-немецки, и посмотрел на гестаповца со стальным стержнем. — Отведите его в камеру, но не давайте спать. И не кормите. А для начала еще пять раз вот этим. Да так, чтобы он пожалел, что появился на свет. Надеюсь, мне не нужно разъяснять вам, как это делается?
Вид у гестаповца был усталый.
— Да, да, я понимаю, что от меня требуется, герр оберст, — тем не менее поспешил ответить он.
Пройсс был больше не в силах выносить стоявшую в подвале вонь. Распахнув дверь, он вышел в коридор, чтобы глотнуть свежего воздуха. Он позволил Гискесу привести голландца в подвал, даже сумел выпросить у начальства гестаповца для допроса и отдал его в распоряжение Гискеса, что, строго говоря, было нарушением всех правил. Впрочем, был ли у него выбор? «Ведь в таких делах у меня нет опыта, — мысленно сказал он в свое оправдание. Я привык обращаться с евреями совершенно иными способами, без лишних разговоров».
Закурив свой любимый «Нил», он вернул голубой металлический портсигар назад в карман мундира. Интересно, что сейчас делает Марта, задался он мысленным вопросом. Впрочем, думать о ней ему мешали вопли голландца, чьи сломанные руки вновь испытывали на себе прикосновения металлического стержня. Гискес присоединился к нему секунду спустя, закрыв за собой толстую дверь, которая тотчас поглотила все звуки.
— Ему недолго осталось упираться. Скоро он нам что-нибудь скажет, — произнес он.
Пройсс не был так уверен. Невысокий голландец у них со вчерашнего дня, но пока что сказал лишь свое имя, а сейчас еще упомянул какую-то еврейку. Впрочем, они и без него знали, что все это как-то связано с евреями.
— Приведите эту блондинку, которую я перепоручил вам, — сказал Гискес. — Спросите у нее, что ей известно.
Абверовец повернул шею, и Пройссу было слышно, как она хрустнула.
— Наверно, спал в неудобной позе, — пояснил Гискес, потирая шею.
Пройсс рассеянно закурил от недокуренной сигареты новую.
— Пройсс, вы меня слышите? — окликнул его Гискес.
Пройсс перевел взгляд с кончика сигареты на абверовца и в упор посмотрел на него.
— Я не знаю, где она, — произнес он.
— Что? Вы не знаете?
— Именно это я вам только что и сказал, — огрызнулся Пройсс, не скрывая раздражения в голосе. — Она исчезла. Вчера вечером, сразу после того, как я закончил отбор партии евреев. У меня на понедельник запланирована отправка транспорта. Я пошел на Ван Бреетстраат, но ее там не оказалось. Только ее мать. Мамаша мне сказала, что понятия не имеет, куда подевалась ее дочь. По ее словам, эта девица не появлялась дома уже несколько недель.
— Она боится, после того, как на прошлой неделе выдала своих, а потом и этих английских диверсантов, — предположил Гискес. — Потому и прячется.
Пройсс кивнул. Похоже на то.
— А по-моему, она скоро объявится. Ведь она напугана. Она, как вы помните, выдала мне евреев.
— Да, да, ваша знаменитая акция, — улыбнулся Гискес. — Сразу двоих, если не ошибаюсь.
Пройсс пропустил колкость абверовца мимо ушей.
— Я хорошенько напугал старуху. Пригрозил ей, что приведу ее сюда, если ее дочь не оправдает моих надежд. — Гауптштурмфюрер затянулся сигаретным дымом. — Дам ей день или два.
Гискес лишь пожал плечами.
— Не вижу большой необходимости. Когда наше сокровище очухается, он сам расскажет нам все, — сказал он и для пущей выразительности указал большим пальцем на закрытую дверь. — Хотя лично у меня имеются сомнения на тот счет, имеет ли отношение к этой операции УСО. Не знаю почему, но у меня такое чувство, будто…
Гискес посмотрел на Пройсса. Тот вспомнил, что говорил ему Науманн. Черчиллевская банда головорезов, так отозвался шеф об английской службе спецопераций. Шпионы и диверсанты, вот кто это такие, сказал ему тогда Науманн.
Абверовец похлопал его по плечу.
— Ладно, как бы там ни было, я все узнаю. Докопаюсь до самого дна. Можете на меня положиться.
Пройсс слегка отодвинулся в сторону. Он уже начал терять интерес к истошно орущему голландцу. Потому что голландец — это не еврей. Как и тот парень, что получил пулю в голову и остался лежать на грязном польдере. Возможно, в том самолете вообще не было никаких евреев. Не исключено, что эта девица Виссер со страху все выдумала от начала и до конца. Наплела им про каких-то евреев, а сама тем временем скрылась. В конце концов маленький голландец, который сейчас орет благим матом за толстой дверью подвала, сказал, что они прилетели за какой-то еврейкой. Всего одной. Он ничего не сказал о том, что на прилетевшем из Англии самолете были евреи. Виссер либо ошибалась, либо намеренно ввела их в заблуждение.
Как бы там ни было, его ждут куда более важные дела. Пройсс сунул руку в карман и нащупал листок бумаги. Вчера вечером это сообщение поступило телетайпом из Гааги. Он несколько раз внимательно прочел его и потому успел выучить наизусть.
Гауптштурмфюреру Пройссу
Как часть процесса решения еврейского вопроса в Европе и действуя в соответствии с распоряжением главы отдела IVB-4, оберштурмбаннфюрера А. Эйхмана сегодня я приказываю из тех евреев, что все еще остаются в Амстердаме, в апреле должны быть депортированы на принудработы 5800 человек, в мае должны быть депортированы на принудработы 9250 человек, в июне должны быть депортированы на принудработы 17 600 человек в Аушвиц.
Организация дополнительных специальных транспортов возложена на отдел РСХА IV B-4-a в лице гауптштурмфюрера Ф. Новака. Два (2) еженедельно в мае, четыре (4) еженедельно в июне. Незамедлительно сообщите, в состоянии ли вы обеспечить выполнение квот, с тем, чтобы я мог проинформировать об этом главу отдела РСХА IV B-4 и рейхсфюрера СС Гиммлера.
Подписано:
Науманн прав. Квоты были непомерно раздуты. По большому счету, просто невыполнимы. Но тем не менее приказ есть приказ. Пройсс посмотрел на часы. Де Гроот и его амстердамские полицейские уже наверняка ждут его. Очередная «акция».
Тот, кого сейчас допрашивали за толстой дверью, не поможет ему разжиться очередной сотней евреев. Да и английские диверсанты, похоже, прилетели сюда вовсе не затем, чтобы лишить его тех, которые у него уже имелись. Ведь им нужна была всего одна еврейка.
Так что пусть этим делом занимается Гискес. К нему оно не имеет никакого отношения.
— Сообщите мне, что он вам скажет, — произнес он, обращаясь к Гискесу, после чего повернулся и направился к лестнице, довольный тем, что последнее слово осталось за ним.
— Желаю вам удачи с вашими евреями, гауптштурмфюрер! — крикнул ему в спину Гискес. И на какой-то миг Пройссу показалось, будто он уловил в голосе абверовца смешок.
Река посмотрела на тюльпаны, сотни тюльпанов, красных и желтых, в ящиках буквально на каждом окне домов на другой стороне Вейттенбахстраат.
Они вчетвером стояли напротив дома еврейской родни Кристиана со стороны жены. Кристиан от волнения комкал в руках шляпу. Рашель стояла рядом с братом, положив руку ему на рукав. С другой стороны от нее стоял мистер Вайс. Этот держался гораздо спокойнее. Похоже, он привык к тому, что ему приходится вечно за кем-то наблюдать и вечно кого-то ждать.
Ей было приятно ощущать на лице лучи весеннего солнца, а после вонючего подвала апрельский воздух поражал своей свежестью. Увы, и весенний ветерок, и ароматы, и солнечный весенний день были моментально забыты, стоило ей услышать перестук колес и паровозный гудок. Ее тут же охватила дрожь, пусть даже едва заметная, хотя ей и было прекрасно известно, что поезд этот отходит не в Вестерборк — составы на Вестерборк уходили только по понедельникам.
Через несколько улиц отсюда, к востоку, находится Мейдерпоорт, железнодорожный вокзал, где несколько месяцев назад она, ее родители и брат погрузились на поезд, который отходил в Вестерборк. Как странно, подумала Река, что евреи живут так близко к тому месту, откуда их уводили на смерть. Но откуда это было знать жене Кристиана и ее родным?
Река попыталась не обращать внимания на поезд.
— Ты хочешь сам постучать в дверь или это лучше сделать мне? — спросила она Кристиана. Он ее не услышал, лишь еще пристальнее посмотрел на дом. Тогда она задала этот же самый вопрос Рашели, однако у той было такое выражение лица, что Реке было больно на нее смотреть.
Двумя часами ранее, в подвале, Кристиан поругался с Кагеном. Оба говорили на таких повышенных тонах, что Река испугалась, как бы между ними не завязалась драка. Кристиан сказал, что должен отправиться на поиски жены, которая, судя по всему, сейчас находится в Вестерборке. Или хотя бы по меньше мере пойти проверить дом ее отца и переговорить с соседями. Вдруг кто-то что-нибудь знает. Каген ответил твердым «нет». Посмотрев на Рашель, немец признал, что раньше он дал на это согласие, но сейчас принялся одно за другим перечислять возражения. Во-первых, у них нет документов. Во-вторых, полиция, от которой им удалось уйти на польдере, теперь наверняка их разыскивает. В-третьих, они должны сосредоточиться на порученной им операции. Ни один из его доводов не убедил Кристиана. По его словам, он специально бросил все ради этого дела. Именно разработке этой операции он посвятил долгие недели, после того, как в дверь дома его сестры в Лондоне постучал Йооп. Именно поэтому он разыскал в Нью-Йорке кагеновского приятеля, который, в свою очередь, раздобыл деньги, которые привез потом мистер Вайс. Так что, если бы не он, не было бы никакой операции, орал Кристиан.