— Причина?
И как только она забыла, что это за человек! Вернее, заставила себя позабыть, потому что он держал ее руку, трогал ее лицо, потому что он стал ее мужчиной.
— Я хочу, чтобы потом мы вместе вернулись домой, — еще минуту назад эти его слова согрели бы ей душу, а теперь оставили ее холодной. — С деньгами все было бы иначе. Я хочу, чтобы ты вместе со мной уехала в Америку. Я уеду из Бруклина, и мы найдем себе какое-нибудь другое место, ты и я.
С ней в купе было два мужчины. Леонард, которого она хорошо знала. Но был и другой, по кличке Маус, который оставался для нее чужим человеком. Маус был ничуть не лучше, чем этот немец, Каген. У Мауса имелись свои причины убивать.
Но который из них любит ее? И которого из них двоих любит она сама?
— Что ты за человек? — спросила она едва слышным шепотом. — Если ты убиваешь людей.
— Ты тоже убила Аннье, — ответил он. От этих его слов ей сделалось еще холоднее. — Она ведь также была одной из вас. Ты мало чем от меня отличаешься.
Река на какое-то время задумалась. Ей вспомнилось, как Аннье умоляла пощадить ее.
— Но ведь я сделала это не ради денег, — наконец сказала она в свое оправдание.
— Ты кое-что забываешь, — вспылил Леонард. — Там на поле я никого не убивал.
Что ж, он прав. Он просто подбежал к своим товарищам с пистолетом в руке, и она видела, как он нацелил его на Кагена. А когда она сама тоже выскользнула из темноты, то и в нее тоже. Но стрелять не стал. Ни в немца, ни в нее. Вообще ни в кого. Неожиданно ей в голову пришла одна мысль.
— Если бы меня там не было, ты бы их всех застрелил?
И вновь молчание. Интересно, подумала Река, почему? Наверно, пытается придумать какую-нибудь ложь.
— Да, если бы тебя там не было, я бы перестрелял их всех до одного.
И она поняла, что он говорит правду. Ей тотчас вспомнилось его лицо той ночью. Нет, он ей не солгал.
Она задумалась о каждом произнесенном им слове и, как ни странно, поняла, как ей сказать про то, что она тогда чувствовала, с того самого момента, как увидела его красивое лицо.
— Значит, я уже тогда была тебе небезразлична? Мы встретились не просто так, это судьба свела нас вместе. Теперь ты это понимаешь?
Леонард молчал. Неожиданно промежутки тишины между перестуком колес показались ей длиннее обычного. Поезд замедлял ход.
— Ты любишь меня, Леонард? — спросила она. Кто знает, может, задав этот вопрос, она выяснит для себя, который из этих двоих — Леонард или Маус — любит ее. Вдруг ни тот ни другой? Ей страстно хотелось это выяснить, хотя бы для того, чтобы понять, правильно ли поступает она сама.
И вновь молчание.
— Ты любишь меня? — повторила она свой вопрос.
— Не знаю, — негромко ответил он. Его слова отозвались во всем ее существе той же болью, что и собственное имя, которое охранник выкрикнул когда-то на утренней перекличке.
Стук колес стих, лишь гулкое эхо ударов вагона о вагон прокатилось волной вдоль всего состава. Темное купе качнулось в последний раз и тоже замерло. Холодно, боже, как холодно.
— Мы остановились, — сказала она, пытаясь нащупать на полу мокрую одежду. И нащупав, выпрямилась и стала одеваться.
— Река, — прошептал он.
— Кто ты? — негромко спросила она.
Она ждала, что он скажет в ответ, но, так и не дождавшись прикосновения его руки на своем плече, — а ей так хотелось этого прикосновения, так хотелось услышать звук его голоса, — вышла в коридор.
Она не помнила, как вышла из последнего вагона, как дошла до дышащего паром локомотива. Просто неожиданно для себя оказалась с ним рядом. И тотчас узнала силуэт Кагена. Дождь затих, однако было по-прежнему темно, как в том подвале на Линденстраат, когда там выключали свет.
— Почему мы стоим? — спросила она Кагена. Впереди, на высоком столбе горел красный свет.
— Ветка впереди занята другим поездом, — произнес кто-то по-английски. Река уловила носом легкий запашок машинного масла и гари. Машинист. — Нужно ждать, пока нам дадут зеленый.
Река прислушалась, однако никакого поезда не услышала. Никаких гудков вдалеке, ни приглушенного перестука колес. Ничего.
— Вон там станция, — сказала она, разглядев рядом с семафором приземистое строение. В душе у нее царила опустошенность, и ей требовалось чем-то себя занять. И она зашагала в сторону станции.
— Ты куда? — крикнул ей в спину Каген.
Она не стала замедлять шага. Вскоре подошвы его ботинок зашуршали у нее за спиной по гравию насыпи. И еще спустя миг он уже шагал рядом с ней. — Я спросил тебя, куда ты направилась?
— На станцию, — ответила она. — Нужно, чтобы нам освободили путь.
Она закрыла глаза и снова открыла, но тупая боль не отступала. Леонард, подумала она, ну почему ты не мог мне солгать? Что мешало тебе сказать, что ты любишь меня?
Прожектор локомотива освещал им путь, и они подошли к станции. Жалюзи на окне были неплотно закрыты, и на крошечную платформу проливался луч света. Этого было достаточно, чтобы прочесть надпись на кирпичной стене: Варффум.
Река быстро посмотрела на Кагена и, заметив в его руках пистолет, распахнула дверь. В глаза ей тотчас ударил яркий свет, и она прищурилась. За письменным столом сидел мужчина средних лет, чем-то напомнивший ей собственного отца, когда тот был моложе. Вместе с ним в кабинет ворвался порыв ветра, и мужчина поднял голову. Заметив их, он сглотнул. Река увидела, как его кадык несколько раз дернулся вверх и вниз.
— Нам нужна ветка до Эйтхейзена, — сказала она по-голландски, не пускаясь ни в какие объяснения. — Вы меня поняли?
Мужчина за столом — в свете масляной лампы его лицо имело нездоровый желтоватый оттенок — посмотрел не на нее, а куда-то ей за спину. Понятно, это он заметил Кагена с пистолетом в руке. На столе ровной линией выстроились четыре большие бутылки. Река принюхалась и уловила запах: пиво.
— Вы из Сопротивления? — спросил он негромко.
— У нас поезд с евреями, — ответила Река, — и нам нужно в Эйтхейзен. А оттуда в Ваддензее, где нас ждут лодки.
Иногда полезно говорить правду, подумала она, глядя, как глаза мужчины с каждым мгновением становятся все больше и больше на нездоровом желтом лице.
— Возможно, нас преследуют немцы. Мы точно не знаем. Но нам обязательно нужно в Эйтхейзен. Если мы туда не попадем, немцы нас всех убьют.
— Начальник станции в Гронингене приказал мне заблокировать путь, — пояснил дежурный. — Приказ СД. — Он взял ближайшую бутылку и сделал долгий глоток. — До Эйтхейзена всего восемь километров.
Значит, немцы все-таки уже преследуют поезд, подумала Река.
— У нас женщины и дети, — сказала она, вспомнив о людях в товарных вагонах. — И старики. Им не хватит сил пройти это расстояние, а оттуда еще до Ваддензее. Да и времени у нас тоже нет.
Дежурный посмотрел на нее, прищурив глаза, — то ли по причине тусклого освещения, то ли от выпитого пива.
— Знал я когда-то одного еврея, — произнес он негромко.
Где-то рядом послышались голоса. Она бросила взгляд на дежурного через плечо и увидела на столике рядом со стеной массивный радиоприемник. Он был настроен на волну «Радио Оранж», вещавшего из Англии. Диктор по-голландски что-то монотонно говорил о Варшаве, о тамошнем гетто, в котором до сих пор тлеют очаги сопротивления.
— Чертова немчура, вечно они учат нас, что нам делать, провались они пропадом! — произнес дежурный и вновь приложился к бутылке. Он был изрядно пьян. — Знал я когда-то одного еврея, — повторил он, — но жандармы схватили его прямо на улице, когда он вышел из дома. Я говорил ему, чтобы он носа на улицу не показывал, но он был старый и упрямый. И не послушался меня, — дежурный говорил, обращаясь скорее к столу, чем к Реке и Кагену.
Реке не хотелось прерывать воспоминания дежурного, которые, похоже, двигали его в нужном направлении, но время поджимало, и она решила поторопить его.
— Так вы откроете нам путь или нет? — спросила она.
Не говоря ни слова, дежурный поднялся со стула, прихватил с собой бутылку и направился к двери. Каген нацелил на него пистолет, но Река левой рукой дотронулась до черного ствола и опустила его вниз.
— Сейчас пойду, переключу для вас стрелку, — сказал дежурный, стоя у двери. — Как только загорится зеленый свет, можете ехать дальше. Провались ты пропадом, проклятая немчура, вот что я им скажу, — на его желтоватом лице впервые появилась улыбка, и Река успела заметить, что у дежурного не хватает одного переднего зуба.
— Спасибо, — прошептала она.
— Вы думаете, он еще жив, этот старый еврей? — спросил дежурный.
— Нет, — ответила Река. Как и Леонард, она предпочла сказать правду.
Дежурный кивнул и вместе с бутылкой исчез в темноте. Спустя минуту красный свет рядом со станцией замигал и сменился зеленым.
Маус сидел на жестком сиденье рядом с проходом. Рядом с ним сидела Вресье, положив голову на смятый жандармский мундир, прижатый к оконному стеклу. Она не спала, однако с того момента, как Маус, пошатываясь, вышел из купе, она не проронила ни слова. Он зажег небольшую лампу, висевшую рядом с задней дверью вагона. Черт с ним, пусть будет светло, подумал он, пусть голландцы заглядывают в окна поезда, пока тот, стуча колесами, проезжает мимо, пусть увидят мужчину и женщину в последнем вагоне, замыкающем длинный товарняк.
Он посмотрел на женщину, из-за которой Рашель и ее брат, а также все остальные вернулись в Голландию. Смотреть было не на что. Хрупкая, истощенная. Ткни он в нее пальцем, и вполне мог бы проткнуть насквозь, как остро заточный карандаш протыкает ломкую, старую бумагу.
Черт, это надо же наделать столько ошибок! Проговориться Реке, полагая, что ей известно, что он задумал сделать тогда на польдере. Выходит, она ничего не знала. Или — и кто только тянул его за язык! — он поделился с ней своей сумасшедшей мыслью о том, что она должна вернуться вместе с ним в Штаты.
Поезд дернулся, раз, другой, и темный пейзаж за окном потихоньку поплыл. На крошечной платформе под небольшим семафором стоял человек и махал рукой с зажатой в ней бутылкой, как будто прощался со старыми, добрыми друзьями.