Гаджеты платили Макару симпатией и редко выходили из строя. Они грели кофе до нужной температуры, взбивали молоко и устраивали ему мягкий солнечный рассвет ноябрьским утром. Пели электронные птицы, искусственные лучи освещали комнату. Привыкнув к этому за зиму, Илюшин, оставаясь ночевать у друга в мае, не раз пытался в четыре утра нащупать кнопку, чтобы приглушить крикливых воробьев.
Дни потянули за собой недели. Как вытянутая из ткани нить заставляет перекоситься целый лоскут, так перепутавшиеся субботы и вторники добавляли к неделе то три дня, то восемь.
Однако время он по-прежнему определял с точностью до минуты, без всяких часов. Внутренние ходики работали без сбоев.
И вот теперь – месяцы.
«Интересно, с каким месяцем я перепутал август? – мысленно спросил себя Илюшин. – Я ведь шел в школу, уверенный, что уроки только что закончились. И если с сентябрем, то проживаю ли я будущий сентябрь или заново прошлый?»
Некоторое время он развлекался этой мыслью. А затем вошел под своды здания.
Вокруг было тихо и пахло побелкой. Только влажная тряпка, разложенная перед дверями, намекала на присутствие человека. Макар умилился этой тряпке, неистребимой в школах и детских садах, и пошел по коридорам, слушая эхо собственных шагов.
– Мужчина? – окликнули его.
Он обернулся и увидел сухопарую женщину, не старую, но с тусклой сединой в коротко стриженных темных волосах. Она подошла ближе.
– Вы отец?
Макар не сразу понял, о чем его спрашивают, а поняв, улыбнулся и покачал головой:
– Нет, я к вам за помощью.
Она оглядела его скептически, словно решая, заслуживает ли он поддержки.
– Ну, пойдемте в учительскую…
В центре комнаты стулья стояли полукругом, словно ночами в пустой школе невидимые учителя обсуждали призрачную успеваемость своих оболтусов.
– Так что вы хотели? Я завуч, меня зовут Людмила Ивановна.
– А я – Макар Илюшин. Дело в том, что шесть месяцев назад умер мой отец. Они были большими друзьями с Сергеем Яковлевичем Белоусовым. Тот, к сожалению, трагически погиб чуть больше десяти лет назад…
– Да, очень печальная история, – кивнула завуч. – Его сын учился у меня, а потом и дочь. Я преподавала им химию.
– Тогда вы именно тот человек, который может мне помочь, – искренне сказал Макар. – После смерти отца я стал разбирать его архив и наткнулся на фотографии, в том числе те, где есть Сергей Яковлевич. Я хотел передать их его детям. Честно говоря, я плохо их помню: когда мы с отцом приезжали сюда, Максим и Наташка были еще мелкие, мне с ними не было интересно.
– Вы не из Щедровска?
– Я родился и вырос в Костроме. Сергей Яковлевич часто у нас бывал. Я попытался разыскать его детей, но не смог найти никаких следов.
Женщина усмехнулась:
– О, этот вопрос волнует не вас одного! Я слышала, что его дочь вышла замуж и живет в Москве.
– В Москву я, конечно, не поеду, – сказал Илюшин. – Мне пришло в голову, что в школе мне могут помочь найти друзей Максима. Детская дружба бывает очень крепкой, знаю по себе. Я мог бы оставить снимки у кого-то из них, чтобы они передали Максу… Тем более на фотографиях не только он, но и другие ребята, которые были в гостях у Белоусовых, когда мой отец их снимал.
Людмила Ивановна покачала головой:
– Я не думаю, что его друзья…
Она замолчала.
– Что его друзья? – осторожно переспросил Макар после паузы и, вспомнив, что говорил ему Бабкин, добавил: – Петя и Илья?
Она вскинула на него темные глаза:
– Да. Вы все-таки знаете о них?
– К сожалению, не помню ничего, кроме имен.
Она грустно улыбнулась и заправила за ухо седую прядь.
– Илья Шаповалов, Петя Дидовец, Максим Белоусов. Прекрасные мальчики! Максим, быть может, уступал первым двум в способностях, и химия давалась ему, прямо скажем, не без труда, как и другие предметы… Но он был старательный юноша, и на это закрывали глаза – по крайней мере, я закрывала. Мне было ясно, что таблица Менделеева и число Авогадро никогда в жизни ему не потребуются.
– А двое других?
– Петя Дидовец – весельчак и шалопай, часто переходивший границы. Учился он без особого желания, в основном балбесничал, а перед экзаменами штудировал учебники и приходил с опухшим от бессонницы лицом. Однако все сдавал. Устные ему давались легко, он мог заболтать любого учителя, но как только дело доходило до фактического материала… – Она страдальчески закатила глаза. – А Илья Шаповалов… непростой субъект. У него были конфликты с директором, он дерзил учителям. Но при этом к учебе – никаких претензий, абсолютно никаких. Он три года посещал кружок радиотехники при нашей школе, его любили и выделяли физик с математиком, и мне казалось, он далеко пойдет. Светлая голова, упорный характер… Они все трое были славными ребятами. Петя, правда, рано начал крутить романы. – Она вздохнула. – Но нынешние дети в этом отношении акселераты, и с этим ничего не поделать. Я тогда была уверена, что дело кончится разбитым сердцем, и даже боялась за мальчика.
– Почему? – спросил Макар.
– Понимаете, ему нравилась самая необычная девочка во всей параллели, вся такая задумчивая, сложная, склонная к созерцательности. А Дидовец рядом со своими друзьями не блистал. О Максиме Белоусове тайно вздыхала каждая вторая, он был широкоплечий, с мужественным лицом, русый, голубоглазый – одним словом, витязь! Но попроще, конечно, чем Шаповалов. – Она поцокала языком. – Только в отличие от них у Ильи в школе не было ни одного романа.
Макара осенило:
– Людмила Ивановна, не осталось ли фотографий? Жаль, не догадался захватить те, что хранились у отца, чтобы сравнить.
– Минуточку.
Она ушла и вернулась пять минут спустя с огромным, в половину стола, фотоальбомом в красном переплете.
– В нашей школе сильны традиции. Мне не нужны фотокарточки, я всех их помню. Ну, вот, пожалуйста, ваш выпускной одиннадцатый «А».
Илюшин склонился над общей фотографией, жадно вглядываясь в лица.
Он узнал всех троих еще до того, как прочитал подписи.
Кудрявый смеющийся Дидовец. Ямочки на толстых щеках, вид задиристый, как у бойцовского петуха.
Максим Белоусов, один из немногих – в школьной форме. «Отец заставил», – подумал Илюшин. Светло-русые, почти льняные волосы, голубые глаза под широкими темными бровями; открытый взгляд. Они с сестрой были очень похожи.
Илья Шаповалов выглядел самым взрослым из троих. Он единственный смотрел в камеру без улыбки, немного исподлобья.
– Шаповалов пошел в мать, – сказала у него над ухом Людмила Ивановна. – Она синеглазая шатенка, как и он. Очень приятная дама! Но замуж не вышла, боялась, что у Ильи не сложатся отношения с отчимом.
– Действительно, красивые ребята, – подумал вслух Илюшин, и как только она отвернулась, сфотографировал всех троих. – Людмила Ивановна, отчего вы все время говорите о них в прошедшем времени?
– Потому что они умерли, – просто сказала завуч.
Макар чуть не выронил смартфон.
– Ох, нет, Шаповалов живой! – спохватилась она. – Но Пети и Максима давно уже нет.
– Как – нет? Я слышал, Максим уехал после смерти Сергея Яковлевича… – осторожно начал Илюшин.
Людмила Ивановна покачала головой и положила ладонь на альбомный лист, закрыв лица выпускников.
– Не верьте. Их было четверо друзей, четвертого я не знаю, это был детдомовский мальчик, он никогда не учился в нашей школе… Они поступили в институт в две тысячи шестом году, но ни один не начал там учиться. У Шаповалова заболела мать, и он уехал вместе с ней, даже не дождавшись выпускного, в Санкт-Петербург, где ее должны были оперировать, а его друзья остались. В июле они пропали. Тетя Пети Дидовца приходила к нам, плакала, говорила, что вот уже три дня он не появляется дома, а в нашем городе в это время происходили такие события… – Она понизила голос до трагического шепота. – Ужасные! Людей убивали прямо на улицах! Затем стало известно, что исчез Максим. Сначала все думали, что он скрылся, искали объяснение в желании одному переживать смерть отца, говорили, что он избегает соболезнований, в общем, строили разнообразные догадки… Но он так никогда и не вернулся. Я слышала, что и четвертого друга с июля никто не видел. Они исчезли одновременно.
– У вас есть этому объяснение?
– Я много размышляла над этим. Думаю, они стали свидетелями преступления. Они выглядели довольно взрослыми юношами, но в душе были мальчишками. А что делают мальчишки? Забираются в брошенные дома, бродят по песчаным карьерам, шарят по помойкам… Исследуют. Я не верю, будто они были замешаны в чем-то нехорошем, это просто слухи, которые распускают те, кто не знал ребят.
– Замешаны – в чем?
– Это глупые слухи, – твердо повторила она. – Они вам совершенно ни к чему.
Лицо ее приобрело непреклонное выражение, и Макар понял, что ее не переубедить. Он поблагодарил, но прежде, чем уйти, вспомнил еще одну фамилию.
– Скажите, Коля Пронин учился вместе с этими ребятами?
– Он на год младше. – Завуч поморщилась. – Чрезвычайно мутная личность! Успел отсидеть за кражу со взломом. Максим Белоусов не дружил с ним.
– И все-таки… – начал Макар.
– Нет, нет и нет. – Она категорично захлопнула альбом, словно хотела похоронить Пронина между его страниц. – Этот мальчик вам ни к чему.
«Мальчику Коле Пронину, должно быть, не меньше двадцати восьми лет, – подумал Илюшин, – и он очень не нравится своей учительнице химии. Будь ты неладен, Пронин! Мне предстоит выцарапать у нее твою фотографию, а теперь это будет не так-то просто сделать».
– А что стало с той девочкой, в которую был влюблен Петя Дидовец?
– С Евой? Она вышла замуж и живет в своем доме недалеко от города. Я хорошо знала ее семью – когда-то мы жили на одной лестничной площадке, ее отец, ветеринарный врач, лечил моего кота. Наш дом на улице Терешковой называли учительским: в соседних подъездах жили физик и географ, а потом переехал и математик; шутил, что выбрал наш дом из-за номера – один дробь один, – а сам крутил роман с женой директора, Балканова: у них была огромная квартира в двух шагах, в новостройке. Закончилось тем, что эта ветреная дамочка сбежала с ним… Но вам это совершенно не интересно, – спохватилась она. – Мне очень жаль, что я вот так вывалила на вас информацию про Максима, но вы, как я понимаю, не были близки…