– А я тебе о чем!
– Что за стволы? – хмуро спросил Бабкин. Бывший оперативник в нем заговорил во весь голос и сказал, что боевое оружие, пусть даже незаряженное, у молодых парней такого склада, как Мансуров, – это красный сигнал тревоги.
– Один – Макарова, второй – «тэтэшка».
– Ты их видел? Своими глазами?
– Ну, видел. Пока Антон их не унес.
– И больше ты о них ничего не слышал…
– Меньше знаешь – крепче спишь, – отрубил Пронин. – После этого случая Мансуров расщедрился и подарил нам с Максом специальные браслеты на магнитной застежке – назвал их «браслеты выживания»: из нейлоновой нити, которую используют в парашютных стропах. Если потянуть за узел хитрым образом, веревка расплетается. Крутые! Я и не знал, что такие бывают, а то бы раньше купил. Даже жалко, что мне мой никогда не пригодился. Белоусов носил его, не снимая, а я свой где-то посеял.
Пока Илюшин общипывал веточку полыни, Бабкин вспомнил, о чем вскользь упомянул следователь.
– Коля, а что за дела были у твоих друзей с Мишей Рябовым?
Улыбка сползла с лица парня. Он уставился на Сергея испуганно и с обидой, будто доверял ему, а тот нанес удар в спину.
– Я про это ничего не знаю, – поспешно сказал Коля. – Вы меня сюда не приплетайте! Поняли? – Он вскочил, пнул ящик. – Чего вам от меня надо? Я уже все сказал!
– Нам сказали, у них вышла ссора, – вступил Макар.
– Кто вам сказал? Херня! Вас развели как лохов!
Пронин начал смеяться, поперхнулся и закашлялся.
– Сядь, Коля, – попросил Бабкин, не двинувшись с места.
Тот сжал кулаки и отступил на шаг.
– Серьезно тебе говорю: сядь. Не психуй.
Парень подчинился. Глаза его бегали; он выглядел разозлившимся и в то же время до смерти перепуганным. Стороннему наблюдателю Бабкин показался бы невозмутимым и даже расслабленным, но внутренне он напрягся: как все трусы, запаниковавший Пронин стал опасен и непредсказуем. «Оружия у этого малахольного нет, но с ним нужно держать ухо востро».
– Что ты заводишься с пол-оборота, – проворчал он, и это было предложением отыграть назад.
Тут бы Илюшину поддержать его, но Макар о чем-то размышлял, рассеянно поигрывая страусом, и не подал свою реплику. «Надо бы кнутик носить, – подумал Сергей, – и стегать его, когда в другой раз не вовремя уйдет в себя».
– Насчет Рябова я мог и перепутать, ты же сам сказал: мы не местные, никого здесь не знаем. Лучше расскажи, где сейчас твои Мансуров и Белоусов.
– Где Антоха – без понятия. А Макс… – Пронин вдруг широко, по-детски улыбнулся. – Эх, Макс сейчас где-нибудь на берегу океана! Плечи ему массирует одна девка, пятки – другая, рядом негр стоит с коктейлями, и кокс у Макса чистейший, первоклассный! А вечером он в казино поедет в кабриолете. А там – огни!
– Это ты нам сейчас транслируешь свою несбыточную мечту? – поинтересовался Бабкин. – Или тебе Белоусов прислал на новый год пару фишек?
Вместо того чтобы обидеться, Пронин беззлобно махнул рукой:
– Да иди ты! Что вы понимаете в счастье!
Глава 10Анна Сергеевна Бережкова
Сегодня произошло кое-что странное.
Я спустилась ночью на кухню, чтобы пополнить запасы. Честно говоря, больше для крысы, чем для себя. Наташа покупает на рынке свежую зелень. Листья салата пошли бы моему грызуну на пользу.
Надо сказать, она прибавила в весе и выглядит намного лучше, чем неделю назад, – я говорю о крысе. Плешь не заросла, но и не беспокоит ее. Я вручную перебираю корм, который сыплет в клетку Мансуров, и выкидываю те кусочки, на которые, как мне кажется, у моего маленького друга аллергия. Это подсказал мне один из пользователей на форуме владельцев крыс (я собиралась зарегистрироваться там под ником «Шапокляк» и обнаружила, что не оригинальна; пришлось использовать «миссис Петтигрю»).
Морковка, ломтик сыра, несколько сушек… Я ворую по чуть-чуть, иначе хозяева заметят пропажу. Вчера Наташа увезла Лизу в город на занятия – кажется, музыка или пение, – и я осмелилась разогреть в кастрюльке немного куриного супа. О божественный бульон! О нежнейшее мясо! Как счастлив человек, имеющий возможность насладиться супом по первому своему желанию.
Сегодня удалось утащить только лист салата и маленькое яблоко.
Черт меня дернул пройти обратно через коридор, который ведет к детской!
Ах, глупо скрывать! Я хотела посмотреть на девочку. Не разметалась ли она во сне? Не плачет ли? Но дверь в комнату была приотворена, из щели падал бледный свет ночника, и я остановилась. Вдруг там ее мать…
И пока я медлила, в туалете обрушился водопад.
Я успела лишь добежать до окна в конце коридора и скользнуть за штору.
Трудно представить поступок бессмысленнее. Окно завешено полупрозрачным тюлем. Господи, на что я рассчитывала! Да ни на что. Просто сделала первое, что пришло в голову.
Из туалета вышла Лиза. Дорогу себе она подсвечивала телефоном, как фонариком, держа экран перед собой.
Так вот почему была приоткрыта дверь!
Девочка сделала три шага по коридору, внимательно глядя под ноги, а затем экран погас. Лиза подняла голову и уставилась прямо на меня.
Не видеть меня она не могла. Я не самая крупная старуха в мире, но тюлем меня не замаскировать. К тому же ночь выдалась лунная. В контровом свете мой силуэт, должно быть, казался вырезанным из фанеры.
Девочка открыла рот и набрала воздух, словно готовясь завизжать. Я не успела ни о чем подумать – она наклонила голову, прижав подбородок к груди, мелкими шажочками добежала до узкой полосы света на полу и нырнула в детскую. Две секунды тишины. А затем дверь мягко закрыли изнутри.
Прошло четыре дня. Четыре волшебных шарика нашла Лиза в своих тайниках; мне пришлось попотеть, чтобы совершить четыре чуда. Девочка бежит искать их рано утром, значит, они должны быть спрятаны ночью. Благослови, Господь, крепкий сон Мансурова и не дай ослабеть его мочевому пузырю!
Но вот что удивительно: в тайниках стали появляться сладости. Я наткнулась на первую, когда по ошибке чуть не положила шарик в секретное место, которое уже использовала. В тот момент я решила, что это случайность. Но на следующую ночь стало ясно: девочка подкладывает свои подарки взамен моих.
Шоколадный батончик. Маленькая упаковка вафель под рваной обивкой дивана. Два пряника, заботливо обернутые в фольгу и перевязанные ленточкой. Не могу выразить, как тронула меня обычная голубая лента, вынутая из прически куклы.
Теперь мне было что поесть ночами. Три вафли нельзя назвать роскошным ужином, но они поддерживали мои силы, в том числе и душевные: я чувствовала, что обо мне заботятся.
Если спросить, с чем у меня ассоциируется слово «забота», я отвечу, не задумываясь: с Яном Прудниковым.
Мысли о нем приходят каждый вечер, но я прогоняю их. У меня ощущение, что мы с Яном больше не увидимся, и оно отдается болью где-то под сердцем. Я и не ожидала, что так будет.
Дух мой силен, но плоть слаба. М-да. Истинно так. Второй день у меня к вечеру начинают дрожать руки, да и по лестнице я карабкаюсь без прежней прыти. Шестнадцать ступенек! Улитка тихо ползет по склону на вершину Фудзи, затем обратно и снова вверх. Что сказал бы по этому поводу поэт?
И что особенно неприятно, начали побаливать колени. Теперь по утрам я, превозмогая слабость, делаю зарядку.
Вчера, забравшись в свою меховую постель, я чувствовала себя усталой как никогда. Но перед сном меня посетило видение: Мансуров угрожает своей жене ножом, и тут из-за двери выползаю я и, держась за ноющую поясницу, ковыляю ему навстречу, гневно потрясая кулаком.
Кажется, я так и уснула, посмеиваясь.
И еще держаться мне помогают мысли о Лизе.
Я знаю, что Антон Мансуров не любит свою дочь.
Чтобы любить свое дитя, не обязательно понимать его. Но понимание все облегчает. Он и не пытается разобраться, а она совсем другая, не похожая на него: он везде хозяин, она – гость, он – завоеватель, она – исследователь. Я смотрю на них и не вижу ни одной общей черты. Но главное, они ни разу не рассмеялись над чем-то вместе.
Что он делает, так это планомерно уничтожает ее маленький мир. В нем живут феи, которые питаются пряниками, карандашные мышата (я толком не смогла понять, чем они занимаются) и солнечные пылинки складываются в слова, если посмотреть на них через зеленое стекло, – так невидимые обитатели дома разговаривают с людьми.
Она дала имена цветам и деревьям (тигровую лилию зовут Валентин). Она считает, что ночью приходит Туманная Лошадь и пар из ее ноздрей растекается по саду белым молоком. Она боится крыс, велосипедов и саранчи, не любит кубики и пазлы, играет на планшете в какую-то ферму, умеет читать, но любит, когда ей читает мама. Я ни разу не слышала от нее слова «скучно». Она добрая маленькая девочка, безобиднейшее существо; если бы ей сказали, что у нее под кроватью живет чудовище, она и для него оставляла бы пряники и книжки, чтобы ему не было одиноко.
И этим-то ребенком Мансуров постоянно недоволен. «Она должна играть с другими детьми!» «Она должна учить английский!» «Она не должна быть размазней!»
При этом по-английски он может сказать лишь «Лондон из зе кэпитал оф Грейт Бритн».
Недавно Лиза застала его врасплох:
– Папа, как зовут твою крысу?
Я в это время сидела в своей комнате, а Мансуров выходил из кабинета. Тут-то девочка его и подловила.
Он замялся. Я буквально слышала, как скрипят его извилины. Человек-то он, может, и хитрый, но воображения ни на грош. В конце концов он напрягся и буркнул:
– Анфиса.
Ну, разумеется. Если крыса, то непременно Анфиса.
– А какого она цвета?
– Не твое дело. Ладно, белая. – Он сообразил, что выглядит глупо, а может, испугался, что, нагнетая таинственность, он только сильнее заинтересует свою дочь.
– Можно на нее посмотреть, папа?
– Нет. Она злобная и кусается. Может даже выскочить из клетки и откусить тебе палец.