Мансуров фыркнул и вышел.
Сквозь щели между коробками я видела, как девочка приблизилась. Она застыла прямо передо мной, кусая губы; готова поклясться, ее глаза были устремлены на меня! Наконец она провела пальцем по коробкам, осторожно вытащила нужную, развернулась, на цыпочках выскользнула из гардеробной… Щелкнул выключатель – и стало темно.
Я слышала, как Мансуров запирал межкомнатные двери. Наташа спросила зачем, и он ответил, что если в дом в их отсутствие заберется вор, ему придется помучиться, чтобы добраться до ценностей. «Папа, а крыса неделю сможет прожить без нас?»
Ответ Мансурова мне уже не удалось разобрать. Семья уехала.
А я осталась в ловушке.
Ужас моего положения дошел до меня лишь тогда, когда я убедилась, что открыть дверь изнутри мне не под силу.
С трех сторон меня окружали глухие стены.
Слева была спальня Мансуровых, справа – детская. За стеной напротив двери – гостиная.
Я могу кричать до посинения. Моих воплей никто не услышит.
Из обрывков их диалогов я поняла, что Мансуров оплатил недельный отдых в подмосковном отеле. «Всего неделя», – с сожалением сказал он.
Целая неделя!
В темноте я обыскала карманы рубах, курток и брюк, висевших вокруг. Нашла металлическую мелочь, фантики – судя по запаху, от банановых жвачек, – несколько хрустящих купюр неизвестного достоинства и маленький плотный предмет, по вкусу и на ощупь похожий на ластик.
На меня напал безудержный хохот. Как будто мало мне было одной гардеробной комнаты шестьдесят лет назад! Теперь меня прикончит другая.
«Ох, нет, голубушка, – сказала я себе, когда вытерла слезы. – Не нужно обвинять комнаты, они этого не заслужили. Дыня – вот причина всех твоих бед!»
После этого я еще немного посмеялась. Затем легла на пол и стала размышлять.
Что может меня спасти? Допустим, воры. Или болезнь девочки, из-за которой семейству придется вернуться. Или Мансуров сломает руку. Может ведь случится такое, что он сломает руку? Или ногу… Лучше ногу.
Некоторое время я развлекалась, ломая по очереди Мансурову части тела. Наконец меня осенило: шея! Идеальное разрешение ситуации (хоть Мансуров со мной и не согласился бы). Он погибнет, свалившись с лошади, Наташа выпустит меня из заточения, и все заживут счастливо.
«Нет, мой милый, – грустно сказал кто-то рядом со мной голосом деда, – этого не случится».
Дедушка, ты прав. Пожалуй, это мой конец. Глупый бесславный конец.
Столько барахтаться – и никого не спасти! Ни Наташу, ни крысу, ни моего маленького Эбих-Иля.
Кажется, мне удалось поспать. Во всяком случае, я очнулась с ощущением, что сейчас вечер. Воздух в комнате стал тяжелый, спертый; в затылке поселилась боль. Я умру не от обезвоживания, а от того, что у меня закончится кислород.
Вставай, вставай! Голова закружилась, но я все равно заново проползла вдоль стен, как издыхающая крыса в лабиринте, обнюхивая вещи в надежде на спасение.
Джинсы. Коробки. Обувь. Ремни.
Может быть, повеситься?
Я оставила этот способ про запас.
Все, что мне осталось, – лежать и ждать.
Рано или поздно прошлое догоняет тебя. Ты тащишь прикованное к ноге чугунное ядро, оставляя в песке глубокий след. Оно едва не утопило тебя когда-то, но ты выбрался и ковыляешь по берегу, – ведь ты могуч! Ты спасся! Цепь стискивает лодыжку, но к ядру привыкаешь, насколько можно привыкнуть к орудию пытки; потом и вовсе забываешь о нем. Ты по-прежнему инвалид и подволакиваешь ногу, но уже почти убедил себя в том, что походка твоя тяжела лишь от старости.
То, что не убивает нас, остается с нами до конца. Мертвый свободен от того, что его прикончило. У мертвых совсем другая жизнь. А вот живым приходится приспосабливаться к новому спутнику. Мы бредем, искалеченные, но уверенные в собственных силах – о, еще бы! И в этом даже есть доля истины: ведь самые крепкие руки – у безногого, сидящего в кресле-коляске.
Но рано или поздно ядро превращается в гигантский шар, а берег уходит из-под ног. Вы скользите по нему, впустую обдирая ладони о колючие кусты, вы катитесь вниз быстрее и быстрее, а за вами, набирая скорость, как лавина, сминающая деревья на горном склоне, несется ваш огненный шар.
В моем случае легко представить его в виде колеса.
Некоторым счастливцам удается спастись. Но мое колесо меня раздавит.
Кажется, наступило утро. Я провела сутки без еды и питья.
За дверью ни звука. Вокруг густая чернильная тишина.
Странно, что я до сих пор не задохнулась.
Ужасно хотелось в туалет! Я нашла огромную пару обуви, которая не могла принадлежать ни Наташе, ни Лизе, и с мстительным удовольствием пописала в ботинок Мансурова.
Снова легла на пол, на этот раз головой от двери, и почувствовала, как волосы на голове встают дыбом. В буквальном смысле: поднимаются и шевелятся. По затылку побежал холодок.
Всю жизнь не переносила сквозняки.
Потихоньку меня охватила дремота. Я вновь шла через пустыню с немногочисленным народом, ветер сбивал нас с ног, на горизонте поднималась песчаная буря, и вот уже погонщики быстро укладывали верблюдов, а небо над нами темнело, как при сильном пожаре.
Когда я открыла глаза, растаяла и пустыня, и погонщики, и белая верблюдица с умными глазами, при первых признаках бури сама опустившаяся на песок; остался только пустынный ветер. Он слабо шевелил мои волосы.
Меня пронзила внезапная догадка.
ЭТО СКВОЗНЯК.
Но здесь неоткуда взяться сквознякам!
Я перевернулась на живот и поползла к стене – хотелось бы мне сказать «как ящерица», но даже сравнение с червяком будет необоснованно лестным. Сбив пирамиду из коробок и расшвыряв их, я прижала ладонь к стене и повела, ища источник воздуха.
Вот оно! Широкая щель, в палец толщиной, возле самого пола. Один удар кулаком в стену – и стало понятно, что это не камень, а обыкновенный гипсокартон. Бог мой, если в комнате есть дверь, кто додумается ломиться в стену!
Но это была не стена, а перегородка между гардеробной и детской. Ее возводили халтурщики, и возвели безобразно, оставив внизу зазор. Я благословила этих бракоделов от всей души.
Бамс! Бамс! Моих слабых сил не хватало на то, чтобы сделать в перегородке дыру. Я принялась шарить по коробкам, пока не отыскала пару туфель на высоком каблуке. Да хранят небеса женщин, согласных терпеть эту муку ради выхода в театр!
С туфлей дело пошло на лад. Я расковыряла каблуком небольшое углубление, а затем с размаху ударила в него локтем.
Перегородка хрустнула и провалилась.
Расширить ее было вопросом времени. Наконец, изнемогая от усталости, я протиснулась сквозь нее и оказалась…
Нет, не в комнате Лизы. Мне пришлось снова шарить по стенам, чтобы найти выключатель, но когда зажегся свет, я забыла даже о мучающей меня жажде.
Вокруг было тесное помещение, длинное, как вагон, чуть меньше гардеробной, из которой я только что выбралась. Совершенно пустое, не считая табуретки и двух больших сумок на полу. С противоположной стороны я увидела дверь в стене, ровно напротив дыры, которую я проделала.
Если бы и она оказалась заперта, я бы умерла на месте. Меня поддерживала только надежда на спасение. И еще, сказать по правде, любопытство. Что это за тайная комната? Зачем она? Чьи вещи в сумках?
Толкнув дверь, я почувствовала, что она подается. Что-то мешало с другой стороны, но мне удалось расширить щель достаточно, чтобы просунуть голову. Святые небеса! Гобелен!
Где пройдет голова, пройдет и все остальное. Повторяя про себя эту утешительную ложь, я протиснулась наружу, выползла из-под ковра и упала без сил на детскую кровать.
Воды, воды!
Я доковыляла до туалета – он был ближе – и открыла кран.
О, вода! Я глотала ее жадно, задыхаясь и давясь, и даже если бы Мансуров возник в дверях, не прервалась бы ни на секунду. Живот у меня раздулся, как у рахитичных детей. Когда я опустилась на пол, во мне булькало, колыхалось и плескалось море водопроводной воды.
В последний раз мне было так плохо и так хорошо одновременно, когда я объелась черешней на свой шестнадцатый день рождения.
На кухне нашлась овсянка. Я сварила мышиную порцию, умирая от запаха еды; съела две ложки пресной жиденькой кашицы. Почему-то страшно хотелось мяса с кровью.
Потайная комната не выходила у меня из головы.
Едва придя в себя, я уже ковыляла к детской.
Итак, дверь. Дверь в стене, закрытая ковром. Несомненно, предполагалось, что и эту крошечную комнатку будут использовать – быть может, как альтернативу встроенному шкафу, – но она не пригодилась. Дом и без того слишком велик для трех человек.
Я сняла оленей, свернула и отложила в сторону. Сумки! Зачем оставлять здесь сумки? Отчего не в кладовой, не в гардеробе, где полно места? Непохоже, что их забыла бригада…
Я присела на корточки и принялась рыться в ближнем бауле.
Если бы четверть часа спустя кто-то заглянул ко мне, думаю, его впечатлило бы выражение моего лица. Даже щель в стене не так поразила меня, как содержимое сумок.
Лекарства в дозировке для детей.
Копии документов на двух человек, нотариально заверенные.
Вещи для ребенка: две пары штанишек, теплая кофта, футболка, трусики, пижама и курточка…
Вещи для взрослого – первой необходимости.
Самый простой кнопочный телефон.
Отдельно от него – сим-карта.
Банковская карта, выпущенная две недели назад.
Обувь: одна пара для ребенка и одна – для взрослого.
Наличные деньги: пятьдесят четыре тысячи триста восемьдесят рублей.
Атлас автомобильных дорог.
Швейцарский нож.
Кипятильник.
Но самое главное – записка! Записка, лежавшая на второй сумке, сверху, с одним-единственным словом, выведенным красными чернилами: КОСЯ.
Святые небеса!
Да, у меня нет детей. Но я поняла, что это означает. «Не забыть положить в последний момент любимую игрушку дочери».