– Когда ты успел это все разузнать?
Илюшин отмахнулся.
– Ева их не оставит. Она единственная горячо любимая дочь. А у Пети Дидовца наконец-то появилась семья – я имею в виду, настоящая семья.
– Он бывший преступник, – упрямо сказал Сергей.
– Несомненно. И еще он славный честный парень. – Бабкин закатил глаза к небу, подумав, что Илюшин с возрастом становится сентиментальным, а нет ничего хуже сентиментального циника. – Но бог с ним. Возвращаемся к Мансурову… Он уезжает, оставляя за собой пожарище. Хоронит своего друга на озере. По обвинению в убийстве Белоусова в тюрьму попадает давний знакомый Сергея Яковлевича, которого нелегкая занесла именно в этот день попросить его о помощи. Единственный, кто может рассказать о настоящем преступнике, – Дидовец, но Дидовец на следующее утро будет уже далеко от Щедровска и не узнает, что по обвинению в убийстве возьмут невиновного. Бедняга умрет через полгода. Значит, и с этой стороны Мансурову ничего не грозит. После этого он пропадает из виду… на сколько?
Сергей зашелестел страничками.
– На четыре с половиной года.
– Ага. Затем он возвращается. – Илюшин выбил дробь по откидному столику, и в стакане возмущенно зазвенела ложечка. – Женится на сестре своего друга, успевшей закончить медицинский колледж, переезжает с места на место и в конце концов обосновывается в Москве. Готов поспорить об заклад: в основу его бизнеса легли деньги Королева. Терпеливый парень! Другой бы потратил их в три месяца на красивую жизнь. А этот ждал.
Он снова забарабанил пальцами по столу. Бабкин подумал, что если Макар не перестанет, он сам зазвенит.
– Когда подъезжаем?
– Через пару часов, – рассеянно ответил Илюшин, не взглянув на телефон.
Сергей снова уставился на рисунок. Он не любил смотреть на каракули Макара – от них было трудно оторвать взгляд.
Схематичный человечек с ручками-черточками, одетый в треугольник, оказался к нему ближе остальных.
– Послушай, отчего мы уперлись в Мансурова? – озадачился Бабкин. – Почему Белоусова осталась в стороне?
Макар пожал плечами:
– Она и была в стороне. Милая добрая девочка, о которой никто из тех, с кем мы встречались, не сказал дурного слова. С детства влюблена в друга своего брата. Обычная история! До две тысячи шестого года в ее жизни все было благополучно. Затем ее детство кончилось в один момент. Она похоронила отца, переехала к родственнице. Выучилась на медсестру. Вышла замуж, родила. Все. Судя по тому, что нам известно, мужу не изменяет. Воспитывает дочь, ведет хозяйство. Серега, она обычная хорошенькая дурочка, каких тысячи.
– Почему дурочка? – Бабкину стало обидно за Белоусову.
– Умная не вышла бы за Мансурова.
– А тебе, значит, по душе Ева Полетова!
– Естественно, – удивился Макар.
– Тьфу! У тебя вкусы извращенные.
– А у тебя варварские.
Бабкин немного подумал.
– Зато у меня жена красивая, – сказал он наконец. – А у тебя вообще никакой жены нету, сдохнешь ты в одиночестве под забором, и никто тебе стакан воды не подаст.
– А и пусть под забором! – легко согласился Макар. – Нигде ведь не установлено, что это за забор, а главное, с какой его стороны я сдохну.
– Это ты о чем?
Илюшин удовлетворено потянулся.
– Я выхожу из своей виллы, – лениво протянул он и описал рукой в воздухе что-то обширное. – Вокруг – парк. Вокруг парка… ну, пусть Англия. Мне девяносто восемь, вчера я отметил день рождения с русскими проститутками, у меня в руке бокал коньяка, вышколенный персонал исчезает при одном моем появлении: все знают, что я предпочитаю одиночество. Я неторопливо бреду к кованой ограде парка, наслаждаясь свежестью солнечного утра. Шаг за шагом я приближаюсь, ложусь на свежескошенную траву, допиваю коньяк. Хрипло зову – эй, кто-нибудь, воды! – но парк пуст, и под пение соловьев я отхожу в мир иной с укоризненной улыбкой на устах. Условие выполнено: я скончался один, под забором, и воды мне никто не принес.
– Почему русские проститутки? – спросил Бабкин, несколько опешивший от этой картины.
Илюшин поднялся и окинул его взглядом, полным высокомерного сочувствия.
– И это все, что тебя интересует? Шлюхи? Боже, как ты низко пал!
– Я и тебя сейчас уроню… – начал Бабкин, но Макар резво юркнул за дверь, крикнув напоследок, что прогуляется до вагона-ресторана.
Николай Пронин выкурил перед вокзалом незаконную сигарету. Завидев патруль, он спрятался за рекламным щитом, торопливо затянулся напоследок, метко швырнул окурок в голубя и под гневные вопли какой-то хромой бабки-птицелюбки скользнул в здание.
Внутри было душно. Люди толкались, обнимались, прощались, жевали чебуреки за пластиковыми столами… Коля прикинул, не выпить ли на дорожку, и даже пошел было к кафетерию, но на полпути, сам не зная отчего, свернул и вышел на перрон.
Пахло шпалами, соляркой и дымом. Вдалеке показался поезд. Женский голос из динамиков объявил, что состав «Кострома – Санкт-Петербург» прибывает на первый путь.
– Машинист без пуза – как состав без груза, – нервно пробормотал Пронин и сплюнул вниз, на рельсы.
Сумка стояла у него под ногами. Он то и дело без всякой нужды трогал ее носком ботинка.
Вещей было мало. Поначалу он вообще хотел ничего не брать, все бросить в Щедровске, и гори оно…
Его, конечно, начнут искать. Все ж таки он задолжал кое-кому… «Хрен вам на босу морду, а не баблишко», – мысленно пообещал Коля и оскалился. Перебьются. А ему в Питере нужно как-то перекантоваться первое время.
Мимо проковыляла хромая бабка и прищурилась, узнав его.
– Ах ты дрянь! – певуче объявила она на всю платформу. – Пакость ты, наркоман бесстыжий! Чтоб у тебя чирьи на глазах вскочили!
Пронин открыл было рот, чтобы ответить ей как полагается. Никакая старуха не могла сравниться с ним в искусстве поношения врага. Коле на язык не любили попадаться даже рыночные нищие, самое злобное и дерзкое племя среди разнообразных обитателей города.
И вдруг он увидел невдалеке Белоусова. Макс стоял, улыбаясь одними глазами: высокий, голубоглазый, загорелый, как матрос. Пронин изменился в лице.
– Погань такая!
Коля перевел взгляд на нее. Потом снова на Макса.
Конечно, это был не он. Просто крепкий белобрысый парень, разговаривавший с какой-то девчонкой.
Не говоря ни слова, Коля подхватил сумку и, обогнув старуху, пошел навстречу поезду.
В вагоне он прижался лбом к стеклу. Парень все стоял на перроне. Никакого сходства с Максом в нем не было, совсем.
Пронин подумал о тех двоих, которые допытывались о старых делах.
Из-за них он заново вспомнил то, что надежно, как ему казалось, похоронил в своем прошлом.
Он ведь знал обо всем! Кое-кто шепнул, что Рябов подготовился к встрече с четырьмя дурачками. Нашептавший понятия не имел, что один из этих четверых стоит перед ним. Коля тогда чуть не поседел. Он должен был предупредить Мансурова – и не смог. Струсил. Убедил себя, что Рябов им ничего такого не сделает… ну, зубы выбьет! Зубы и новые вставить можно. А вот если это проверка… Если шептун подослан именно затем, чтобы проследить, побежит ли Коля Пронин к своим дружкам… Тогда ему каюк. Вот уж с кем, а с ним люди Рябова церемониться не будут.
И он промолчал. А утром пошел к соседу. Тот всегда был не дурак помахать кулаками и заводился на счет «раз», так что спровоцировать его оказалось легче легкого.
Наверное, впервые в жизни Пронин был рад боли. Его били заслуженно. И все равно били слишком мало.
А потом случилось то, что случилось. Все эти годы он утешался мыслью, что в итоге для Макса все обернулось к лучшему. Он свалил с деньгами! А все благодаря кому? Благодаря Коле Пронину! Как там говорится… Неисповедимы пути Господни, ага. Но это ведь он, Коля, проторил тропу к благополучному исходу.
А благополучный исход, оказывается, был – могила без креста, без камня, без имени.
С холодной ясностью Коля окинул взглядом свою жизнь в Щедровске. Двери закрылись, поезд тронулся.
Рядом с ним кто-то плюхнулся на сиденье. Он отлепился от окна, с тоской посмотрел на попутчика.
Это оказалась та самая девчонка, с которой разговаривал парень на платформе. Рыжая, глаза серые, веселые. Она вдруг перегнулась через Пронина, отчаянно замахала в окно.
– Друг провожает? – удивляясь самому себе, спросил Коля.
– Брат!
Перрон уплыл назад. Девушка посмотрела на Пронина и улыбнулась. В волосах у нее вспыхнули солнечные искры.
Когда Макар вернулся, Сергей лежал на своей полке, закрыв глаза.
– Чем кормили? – спросил он, не поворачивая головы.
– Картошкой с грибами в сметане, – самодовольно сказал Илюшин.
– О как!
– И булочкой с корицей.
– Невероятно!
– И пиццей, – скромно добавил Макар.
– Потрясающе! – Бабкин приоткрыл один глаз. – Как же ты добыл это все в поезде, где нет вагона-ресторана? Побирался?
Илюшин скорчил физиономию и сел на кровать.
– Слушай, я вот о чем подумал, пока ты шлялся, – сказал Сергей и уставился на Илюшина. – Если мы так тщательно покопались в прошлом Мансурова и ничего из найденного нам не подходит, значит, мы ищем не там.
– Удивительно свежая мысль.
– Погоди ерничать. Мансуров – преступник. Убийца. Я все вспоминал слова Дидовца о том, что нельзя говорить Наташе об обстоятельствах гибели ее отца, потому что тогда муж ее убьет. Жуткая логика! Ну как так, а?
Илюшин скептически поднял бровь.
– Ладно, и не такое бывает! – признал Бабкин. – Не в этом дело. Может, все объясняется просто? Белоусовой каким-то образом стало известно о том, кем был ее муж. А он узнал о том, что она знает.
Макар аккуратно сложил рисунки и убрал в сумку. За окном начали появляться разноцветные высотки.
– Я думал об этом, Серега. Это самое логичное объяснение, если забыть о двух вещах.
– Каких?
– Первая: по словам Бережковой, Наталья влюблена в мужа.