Он что, шутит? Я неуверенно улыбнулась, держа подушку за уголок.
Он кивнул, все поняв по моему лицу:
— Да, это шутка. Не слишком смешная, если быть точным.
Я набралась смелости и произнесла скороговоркой:
— Вы умеете предвидеть будущее?
Некоторые гномы умели.
— Только намеки, проблески, — ответил жамМ. — Мы никогда не видим больше этого.
Я засомневалась, что намека или проблеска будет достаточно.
— Не окажете ли вы любезность… если не очень трудно…
— Ты хочешь что-то узнать?
— Я когда-нибудь буду хорошенькой? — выпалила я и прижала к себе подушку, защищаясь от ответа.
— Никогда.
— А-а.
Наверное, он увидел, как я огорчена, потому что добавил:
— Все люди уродливы, если быть точным.
— Все-все?
— Да.
Это меня очень удивило.
Гном продолжил:
— Ты чуть менее уродлива, чем большинство. Волосы у тебя красивого цвета хтан. Я прежде никогда не видел, чтобы у человека были хтановые волосы.
Я его не слушала.
— Так может, я буду хорошенькой для людей?
— Для людей?
Он бросил внимательный взгляд через мое левое плечо. Мне показалось, что он изменился в лице, хотя оно было такое морщинистое, словно сшитое из кусков кожи, что я бы не поручилась.
Прошла минута.
— Девушка Эза… тебя ведь так зовут?
Я кивнула.
— На нашем языке мы бы стали звать тебя «девушка эзаХ». — Он сложил ручки на груди, изрекая пророчество: — В будущем мы снова с тобой встретимся.
Даже я была способна заглянуть в будущее ровно настолько, чтобы это увидеть. Он останавливался в «Пуховой перине» каждый месяц раза по два.
— Я почувствовал запах своего дома и увидел мерцающее железо. Если быть точным, мы встретимся снова в Пещерах гномов. Тебе будет грозить опасность.
Что еще за опасность? И как я попаду в Пещеры гномов? Но я перескочила к самому главному для меня вопросу:
— Я буду выглядеть так же, как сейчас?
— Ты будешь меньше…
«Меньше» — значит гораздо лучше!
— Ваши видения всегда сбываются?
— Это точно сбудется, если только ты не сделаешь неверного шага на перепутье.
Я ничего не поняла.
— В моем видении у тебя еще кое-что изменилось: волосы стали черными с легким оттенком хтана.
— Да что такое этот хтан?
— Для людей хтан выглядит как черный. Лично мне этот цвет нравится больше других, он насыщеннее алого, прозрачнее лазурного, веселее желтого. Таких прекрасных хтановых волос, как у тебя, я прежде никогда не видел.
Я уставилась в пол, стараясь не расплакаться. Еще никто и никогда не видел во мне ничего красивого.
Как было бы здорово, если бы люди различали хтан!
В год Амбарных песен, когда мне исполнилось двенадцать, в «Пуховой перине» остановилась на ночь герцогиня Оликсо со своей компаньонкой, дамой Этель. Родители пребывали в радостном волнении, но также и в тревоге. Если гостиница понравится герцогине, то она сможет направить к нам других богатых постояльцев. Если же нет, она вполне способна добиться, чтобы король отозвал у нас лицензию.
Я тоже радовалась и переживала. Радовалась, потому что еще ни разу в жизни не видела ни одной герцогини, а переживала, потому что герцогиня еще ни разу в жизни не видела меня. Я, конечно, постараюсь не попадаться ей на глаза, но если наши дорожки пересекутся, как она отреагирует на такую уродину?
Я подавала ужин компании гномов, когда прибыла герцогиня — раньше, чем мы ожидали, иначе я бы ни за что не вышла в таверну. Отец проводил двух женщин — одну маленькую и пухлую, а вторую рослую — к лучшему столику. Та, что была повыше, примерно с меня ростом, нашила на свое платье столько ленточек и бантиков, что и не сосчитать. Маленькая же была одета богато, но не вычурно.
Ни одна из них не посмотрела в мою сторону. Любопытно, кто из них герцогиня, а кто компаньонка? Уставиться на гостей было бы невежливо — мне ли не знать. Поэтому я бросала взгляды украдкой и вскоре разобралась, кто из них кто. Рослая женщина — дама Этель, а маленькая и пухлая — герцогиня.
Как я узнала?
У маленькой на лице застыло недовольное выражение, а большая все время улыбалась, так что улыбчивая наверняка компаньонка. Если на то пошло, кто наймет брюзгу себе в компаньонки?
Меня озадачило недовольство герцогини. Что, собственно говоря, ее не устраивает? Она ведь герцогиня, к тому же при виде ее лица собаки не принимаются выть.
Герцогине не понравился ужин. Эттайм расстаралась, приготовила свое лучшее блюдо — оленину, тушенную с молодым луком и айортийским жгучим перцем.
К сожалению, герцогиня терпеть не могла перец любого вида и ожидала, что все это знают. Мама извинилась и принесла двойную порцию цыпленка в горшочке, но ущерб уже был нанесен. Герцогиня лишь сильнее нахмурилась.
Прежде чем выйти из-за стола, она сообщила маме, что желает получить в девять часов вечера кружку горячего остумо прямо у себя в номере.
— Ни секундой раньше девяти, — властно заявила она, — ни секундой позже, ровно с боем часов, иначе я отошлю остумо обратно. И он должен быть горячим, как огонь. Как огонь! Иначе я отошлю его обратно.
Я закончила прислуживать гномам, и меня отправили на конюшню помочь другому гному отыскать в одном из его сундуков затерявшуюся пряжку от пояса. Дело затянулось. Пряжка, естественно, оказалась в третьем, последнем сундуке.
Я вернулась на кухню, где Эттайм готовила остумо — варево из зерна и патоки, любимый айортийский напиток. Она так расстроилась из-за герцогини, что переварила первый горшок, и пришлось его вылить.
Без пяти девять второй горшок был готов. Мама налила напиток в кружку, а кружку поставила на поднос.
Из таверны донеслись громкая брань и звон битой посуды. Мама направилась к двери, собираясь выйти в зал.
— Мне бы нужно… — Она замерла, вновь повернулась к горячей, как огонь, кружке и бросила умоляющий взгляд на Эттайм.
— Только не я, госпожа Инжи. Не хочу прислуживать вашей герцогине. Я вам не девчонка из таверны.
Тут я пожалела, что не задержалась на конюшне. Драку в зале угомонить я все равно бы не сумела, а герцогиня не захочет увидеть мою физиономию над кружкой со своим остумо.
В таверне тем временем продолжали ругаться и бить посуду. Позвать отца или братьев времени не было.
— Эза… — Мама послюнявила палец и потерла грязное пятно на моей щеке, потом заправила в чепчик выбившуюся прядку волос. — Отнеси герцогине остумо и возвращайся…
— Не могу!
— Больше некого послать. Сразу вернешься и расскажешь, что она сказала.
С этими словами мама сунула мне в руки поднос с остумо, но уже не таким горячим, как огонь.
Часы начали отбивать девять.
— Поживее! — Мама схватила метлу с совком и решительно направилась в таверну.
Я вышла из кухни и начала подниматься по лестнице, хотя предпочла бы спрятаться в подвале. «Еще минутка — и все кончится», — твердила я себе. И тут же отвечала: «Да, герцогиня плеснет остумо мне в лицо, потом вызовет карету и уедет».
Имилли дремала на лестничной площадке. Я подхватила кошку одной рукой, решив прикрываться ею, чтобы герцогиня как можно меньше меня разглядывала.
Она разместилась в нашем лучшем номере, Павлиньей комнате. Я постучала в дверь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дверь открыла сама герцогиня.
— Ты опоздала. Унеси это. Я…
И тут она увидела Имилли. Меня она, кажется, даже не заметила.
— Ой, какая милашка. — Она забрала у меня кошку. — Ну разве ты не милашка? — Герцогиня махнула рукой, показывая на кружку. — Поставь рядом с кроватью. Дома у меня тоже есть милашки. Хочешь, я назову тебе их имена?
Она обращалась к Имилли, но кивнула я. Герцогиня больше не выглядела недовольной. Я последовала за ней в комнату.
— У меня живут десять милых кошечек. А зовут их Аша, Эше, Иши, Ошо, Ушу, Айшай, Алка, Элке…
Похоже, герцогине не хватало воображения. Я мысленно назвала два последних имени еще до того, как она произнесла их вслух.
— …Илки и Олко. А еще у меня есть милейшие котята.
Она села на кровать. Имилли прижалась к ее груди и замурлыкала.
Я поставила остумо на ночной столик и попятилась к двери.
— Но пока что я придумала имена только для двух котят. — Она посмотрела на меня.
Я закрыла лицо рукой.
А герцогиня продолжила:
— Можешь что-нибудь предложить для остальных? Сядь. Их семеро в помете.
Я опустилась на табуретку возле умывальника.
— Не сюда. Туда. — Она кивнула на кресло возле камина, куда я бы ни за что не осмелилась усесться.
Я повиновалась.
— Вы могли бы назвать их Анья, Энье, Иньи, Оньо и Уньо.
— Что ж, возможно. А как зовут эту милашку?
— Имилли, ваша светлость.
— Ага. В таком случае я назову остальных Амилла, Эмилле и так далее.
Герцогиня попробовала остумо.
Я затаила дыхание.
Она снова заговорила недовольным тоном:
— Совсем остыл. Кроме того, слабоват. В следующий раз, когда я приеду, пусть на кухне постараются как следует. Хочешь, я расскажу тебе, кто из кошечек моя любимица?
Она снова приедет! Я кивнула. Герцогиня сообщила, кто ее любимица, а также кто ее вторая любимица и третья.
Два часа спустя, терзаясь тревогой и любопытством, мама чуть приоткрыла дверь в номер герцогини. Герцогиня посапывала на кровати, обнимая спящую Имилли. А я спала в кресле.
Герцогиня стала постоянным гостем в нашей гостинице. Она по-прежнему оставалась капризной, ей всегда было трудно угодить, но она обожала Имилли и снисходительно относилась ко мне.
В год Лесных песен, когда мне было четырнадцать, я обнаружила новый способ петь. Это случилось, когда я убирала в Соколиной комнате, где проживал один киррианский торговец, сэр Питер из Фрелла.
Стерев пыль с каминной полки, я подошла к умывальнику. Тазик был на месте, а вот кувшин отсутствовал. Я пропела:
— Где же кувшин? — и тут на меня напала икота.
Я продолжала петь: