овечества и по мере сил своих споспешествовать этому».
Белинский, революционные демократы мечтали о том, чтобы поднять крестьянство, народ до такого уровня понимая патриотизма и любви к родине, до осознания своих кровных нужд и чаяний; они стремились поднять, расширить горизонты социального сознания, социальной активности тружеников.
Наша литература все глубже исследует процесс духовного пробуждения крестьянства, приобщения его к историческому творчеству. В лучших произведениях современной прозы показано, как зарождалось в народе общественное, гражданское самосознание, та активная любовь к людям, которая и составляет фундамент социалистических духовных и нравственных ценностей. В выступлении на XXII съезде КПСС А. Т. Твардовский, вспоминая одно из высказываний Н. К. Крупской, сказал:
«Как бы отвечая на вопрос о том, что побудило Владимира Ильича вступить на путь революционной борьбы, она просто говорит: он очень любил рабочих людей. Действительно, только обладая чувством большой человеческой любви к людям труда, можно было постигнуть всю меру их страданий и унижений под гнетом эксплуататоров и не ограничиться сочувствием, как это делали многие почтенные либеральные интеллигентные люди, а обратить чувство в действие, избрать тернистый путь профессионального революционера. Любовь к людям! Не та христианская, евангелическая любовь, которая призывает людей к смирению и послушанию, а та коммунистическая любовь, которая пробуждает в людях чувство человеческого достоинства, попранного угнетателями, веру в свои силы и готовность на борьбу во имя справедливости».
Такая любовь к людям — основа ленинской, коммунистической нравственности не в бытовом ее понимании, а в высшем, духовном, гражданском смысле, в том именно смысле, в каком всегда понимали нравственность русские демократы, как она формировалась в душах интеллигенции русским освободительным движением.
Глава четвертаяНародное и патриархальное
Творчество А. Яшина, Ф. Абрамова, В. Астафьева, М. Алексеева, В. Белова, С. Крутилина, Е. Носова, В. Шукшина с большой художественной силой и убедительностью утверждает ценности народного характера в неразрывной связи с традициями трудовой народной жизни и завоеваниями революции и социализма. В произведениях этих писателей деревня, как правило, не только не противопоставляется городу, но осмысляется в контексте социального развития всего нашего общества в соотношении с коренными процессами жизни города. В этом же русле развиваются и многие наши молодые прозаики, по крайней мере лучшие их них; однако они не всегда избегают внутренних противоречий, правда, успешно преодолевая их.
Пожалуй, один из самых талантливых наших прозаиков, в самые последние годы заявивших о себе, — Валентин Распутин.
Вглядимся внимательней в его повесть «Последний срок», повесть о жизни и смерти старухи Анны, крестьянки Анны.
За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, рассказывается в повести, но теперь в живых у нее осталось пятеро: три дочери и два сына. У младшего, Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век.
Она не боялась умереть. «Больше тратить в себе ей нечего, все истратила — пусто. Изжилась до самого донышка, выкипела до последней капельки. А что, спрашивается, видела она в своей жизни?.. Всегда одно и то же: теребили с чем-нибудь ребятишки, кричала скотина, ждал огород, а еще работа в поле, в лесу, в колхозе — вечная круговерть, в которой ей некогда было вздохнуть и оглядеться по сторонам, задержать в глазах и душе красоту земли и неба».
Скромный и вовсе не новый сюжет, обыденный материал, — так откуда же ощущение радости, которое оставляет эта повесть?..
В свое время уже «Деньги для Марии» В. Распутина обратили внимание читателя и критики на молодого сибирского прозаика. Он входил в литературу вместе с В. Колыхаловым, В. Потаниным, А. Якубовским, Г. Машкиным — талантливыми представителями молодой сибирской прозы.
«Последний срок» — свидетельство того, что из В. Распутина вырабатывается серьезный прозаик, со своей темой, знанием народной жизни, чувством языка.
Характер старухи Анны не открытие в литературе. Он принадлежит к тому социальному типу, который исследован и В. Беловым в его «Привычном деле», и Ф. Абрамовым в «Пряслиных», в ряде произведений В. Астафьева и Е. Носова. Это — типический народный характер, образ деревенской женщины, вынесшей на своих плечах, выдюжившей терпением и трудом и голодное детство, и страшное испытание войной, и неустроенность послевоенных лет, выстоявшей на всех ветрах и не загрубевшей, не очерствевшей душой.
Эта внутренняя безмерная доброта и деликатность старухи Анны, почти детская незащищенность ее, незамутненность нравственной чистоты и человечности, сохранивших себя и в самых трудных жизненных условиях, с большой художественной правдой и без тени сентиментальности переданы в повести.
Мы совершаем ошибку, когда пытаемся приравнять этот социально-психологический тип — того же Ивана Африкановича и Катерину из «Привычного дела» В. Белова или старуху Анну из «Последнего срока» В. Распутина — к неким стандартам патриархального русского характера. В действительности это — народный, крестьянский характер, нравственные ценности которого выработаны многовековым трудом на земле и в полную меру проявились в годы войны, когда внутренняя нравственная сила крестьянской женщины обернулась подвигом, которому немного найдешь равных в истории. Бабка Анна — родная сестра старой Толганай из повести киргизского писателя Чингиза Айтматова «Материнское поле».
Великое благо и справедливость заключены в том, что современная наша проза с таким вниманием исследует глубинные залоги народной нравственности, закономерности внутренней жизни души народа, этой мерой поверяет человеческую ценность своих героев.
Талант молодого писателя развивается в русле демократической традиции русской и советской прозы, столь полно выявившей себя в последние годы. Но это именно развитие, а не повторение пройденного. Писатель стремится к самостоятельным художественным решениям. В основу и этой его повести положена ситуация предельно простая и ясная, под талантливым пером художника вырастающая до символического значения, ситуация трагедийная, а потому открывшая души героев сполна.
Старуха Анна с ясной душой и чистой совестью встретила, выдержала проверку смертью. Но смертью старухи, а вернее, жизнью ее поверяются в повести не только она, но и ее дети. Для них смерть матери — трагедия, высокая трагедия, потому что мать уходит из жизни, отдав ей, людям, все, что могла. Для автора же трагедией, точнее, драмой является то, что дети ее — Люся, Варвара, Илья и Михаил — не выдержали этой проверки на человеческое. Суровым приговором по самому большому счету завершается столь скромная по жизненному материалу повесть. Суть ее в предельном сокращении такова. Слетевшись с разных концов света по телеграмме Михаила, чтобы проводить в последний путь родную мать, они нечаянно, нежданно даруют ей последний срок: радость матери, обнаружившей у своей постели столь далеких от нее и по-прежнему дорогих ее сердцу детей, такова, что она никак не может умереть. И, тихо радуясь последнему своему счастью, совестится того, что держит детей всех тут, у себя, отрывает от важных дел, как будто есть у них дело более важное...
С мудрым юмором, добротой, человечностью, а главное, с полной психологической точностью описывает В. Распутин эти последние дни своей старухи, пребывающей в несколько трагикомическом положении в самом точном смысле этих слов. И столь же естествен, художнически полнокровен второй пласт повествования — переживания, поведение старухиных детей, в кои веки собравшихся вместе, чтобы — по извечной человеческой традиции — отдать матери последний сыновний и дочерний долг Здесь В. Распутин столь же человечен и правдив. Без тени фальши, без натяжек показывает он их естественное горе, к которому они уже заранее подготовили себя, и неожиданную радость, и тщательно скрываемую друг от друга наступившую растерянность от неожиданного поворота дел. Блестящи страницы повести, посвященные ящику с водкой, заблаговременно купленному на похороны, который помогает выйти из неясного положения мужчинам — Михаилу и Илье, в бане (не в доме же, где лежит умирающая мать!) коротающим эти дни. Исполненные комизма сцены эти незаметно, неосознанно рождают тревогу, которая растет и ширится по мере плавного, спокойного движения повести к концу. В повести как бы копится нечто мелкое, недостойное, стыдное человека, в той ситуации, в которой пребывают эти люди, имя которому — суета. Суета, оборачивающаяся не просто пошлостью, но нравственным преступлением, потому что ее мелкотравчатость превращает последние часы и минуты их умирающей матери, расстающегося с жизнью человека, в мучение. И дело даже не в пьяном веселье и не в скандале, который в какой-то момент разыгрался у ее постели, и не в мелких дрязгах, побороть которые не в силах ни Варвара, ни Михаил ни Люся. Самое страшное — в тех наигранных, лживых словах, с которыми прощаются они с матерью, в глубине души отлично зная, что это последние слова: «И не обижайся на нас. Так надо». Надо — не по закону человечности, но по закону суеты. По душевной тупости, а проще — недостатку доброты.
«— Выздоравливай, мама. И не думай ни о какой смерти.
Ночью старуха умерла».
Итак, нравственный суд завершен. Вопрос поставлен. Не малой важности вопрос: об угрозе бездуховности, обесчеловечивающей людей. И в этом — ценность повести В. Распутина. Мой спор с ним начинается там, где, не довольствуясь постановкой вопроса, он пытается дать ответ.
Один из лучших эпизодов в повести — тот, где рассказывается, как на другой же день после приезда Люся отправилась в лес. Эта прогулка по окрестным, таким знакомым и уже забытым местам была для нее и путешествием в прошлое, и мучительно больным и сладостным воспоминанием. Прогулка эта описана В. Распутиным с редкой пронзительностью и волнует, как немногие страницы в книге. Вглядываясь сквозь увеличительное стекло искусства в смятенную душу Люси, для которой это путешествие в прошлое одновременно и праздник, и мука, и кара, писатель намеренно гиперболизирует ее переживания. «Бежать, бежать, — твердила она. — Зачем, ну зачем она вылезла из деревни? Кто ее сюда гнал? Что она здесь забыла? «Забыла?!» Мысль вдруг задержалась на этом слове и придвинула его к Люсе ближе. Забыла... Вот оно, наконец-то, что, не открываясь, почти с самого начала изводило ее какой-то молчаливой давней виной, за которую придется держать ответ. В самом деле, там, в городе, в своей новой жизни, Люся все забыла — и воскресники по весне, когда заготавливали дрова, и поля, где работала, и завалившегося Игреньку, и случай у черемухового куста, и многое-многое другое, что бывало еще раньше, — забыла совсем, до пустоты...»