Сам Чингиз Айтматов в статье «Необходимые уточнения», которой завершал дискуссию о «Белом пароходе» в «Литературной газете» (1970, 29 июля), именно так объяснял финал своей повести:
«Показывая гибель мальчика в «Белом пароходе», я отнюдь не возвышаю зло над добром, а преследую цель жизнеутверждающую — через неприятие зла в его самой непримиримой форме, через смерть героя... Д. Стариков в своей статье доказывает, что были реальные условия и реальные силы, которые могли бы оградить мальчика. Было бы более чем прискорбно отсутствие таких условий и сил. Именно поэтому смерть мальчика кажется чудовищной и невыносимой. Некоторые читатели сетуют: разве не властен был автор иначе распорядиться судьбой героя? Нет, не волен я был. Такова логика художественного замысла, имеющего свои, неподвластные автору принципы. Не мог я поступить так, как посоветовал в письме ко мне один читатель: Орозкула арестовать, деда Момуна отправить на пенсию, мальчика — в город, в школу-интернат. Это мило, но это означало бы амнистию злу... Трагический финал «Белого парохода» оказался неизбежным... Потому, что добро в лице мальчика оказалось несовместимым со злом в лице Орозкула. А мальчик был мальчиком, и противопоставить грубой силе Орозкула он мог только непримиримость. Пассивная доброта Момуна терпит крах, а непримиримость мальчика к злу остается с ним. С этой непримиримостью он «уплывает»... И если он найдет пристанище в сердцах читателей, то в этом его сила, а не «безысходность». Откровенно говоря, я горжусь своим мальчиком».
Трагическая смерть мальчика — это еще и суд над Момуном, его пассивностью, отсутствием чувства личности, чувства собственного достоинства, неспособностью противостоять злу.
В отношении к Момуну — главное разногласие Ч. Айтматова с Вл. Солоухиным и Т. Наполовой. Если Вл. Солоухину он видится в мученическом венке, то авторская задача Ч. Айтматова в том состоит, чтобы, при всей жалости и любви к своему герою, снять с него этот не по праву носимый им венок.
Вспомним немой вопрос мальчика, на который ему трудно найти ответ: «Бекей, тетка Бекей! Сколько раз избивал ее муж до полусмерти, а она все прощает ему. И дед Момун тоже прощает ему всегда. А зачем прощать? Не надо прощать таким людям...»
Собственно, эта нота в отношении к Момуну звучит в повести с первых ее страниц.
Вчитаемся в то, как представляет нам, вводит в действие автор своего старого и столь дорогого его сердцу Момуна: «Никто не относился к Момуну с тем уважением, каким пользуются люди его возраста. С ним обходились запросто... И старый и малый были с ним на «ты», над ним можно было подшутить — старик безобидный; с ним можно было и не считаться — старик безответный. Не зря, говорят, люди не прощают тому, кто не умеет заставить уважать себя. А он не умел... Пожалуй, единственное преимущество его состояло в том, что он не боялся уронить себя в чьих-то глазах. (Не так сел, не то сказал, не так ответил, не так улыбнулся, не так, не то...) В этом смысле Момун, сам того не подозревая, был на редкость счастливым человеком...»
Безответный, добрый, человечный человек, сохранивший в душе своей вечные ценности? При большом желании и некотором насилии над текстом образ старого Момуна можно понимать и так. Но сам-то Ч. Айтматов не считает Момуна своим нравственным идеалом. Да, добродетели Момуна неоспоримы и святы для Ч. Айтматова, как добродетели общечеловеческой нравственности. Но Момун непоследователен даже и в них.
По Вл. Солоухину, Момун не только добр, но и благороден.
По повести Ч. Айтматова он добр и жалок. И даже попытка бунта против Орозкула, на который подвигнула Момуна безмерная любовь к мальчику, обернулась для него еще более глубоким пароксизмом рабства:
«Так-то, — ехидно посмеивался Орозкул про себя. — Приполз, упал мне в ноги. Ух, нет у меня большей власти, не таких бы крутил в бараний рог. Не таких заставил бы ползать в пыли. Дали бы мне хотя бы колхоз или совхоз. Я бы уж порядок навел. Распустили народ...»
О беде старого Момуна убедительно писал и критик Н. Джусойты: «По-моему, одной из причин жестокого поражения Момуна, героя повести Ч. Айтматова «Белый пароход», явилась как раз узость его патриархальных представлений о добре и зле, о реальном соотношении их в большом мире, узость, обернувшаяся своеобразной нравственной и психологической недостаточностью. Узколобый эгоизм Орозкула потому и одержал верх над щедрой и бескорыстной, жертвенной любовью Момуна к людям, что он — Момун — живет пока представлениями патриархального мира о доброте и достоинстве человека. Новый мир, сложный, противоречивый, требующий от каждой личности самостоятельной ориентации и инициативы, ему почти неведом...
Момун терпит поражение, но в повести есть другой характер — авторский образ, который вобрал в себя всю доброту и любовь Момуна к людям и помножил их на тонкое знание психики, нравственности, культуры, идеалов современного мира. Повесть о поражении Момуна стала художнической победой автора».
В жанре философской притчи Ч. Айтматов написал остросоциальное произведение, ни в малой степени не оторванное «от исторических и социальных корней», полемически утверждающее неразрывность их связи с духовными и нравственными ценностями.
Глубокая современность и столь же глубокая социальность «Белого парохода» Ч. Айтматова — не только в споре с ограниченностью патриархального сознания, но в постановке и решении целого круга духовно-нравственных, или, как говорили в старину, философических, проблем. При кажущейся отвлеченности и всеобщности, вопросы эти имеют актуальнейшее и весьма практическое звучание для человека в век научно-технической революции и резких социальных перемен.
Это повесть не только о судьбе патриархального сознания, но и о противоречии между человеком и природой, о бережном отношении человека к природе как величайшей материальной и духовной ценности. В своих «Необходимых уточнениях» («Литературная газета», 29 июля 1970 г.) Ч. Айтматов так объяснял свое обращение к древнему народному сказанию о Рогатой матери-оленихе: легенды и сказки, как известно, есть «память народа, сгусток его жизненного опыта, его философии и истории, выраженных в сказочно-фантастической форме; наконец, это его заветы будущим поколениям. Человек формировал свой духовный мир через познание внешней природы и осознавал себя как часть этой природы. Меня поразило, — подчеркивает писатель, — что проблемы, поставленные в древней притче о матери-оленихе, не утратили своего нравственного смысла и для наших дней. Извечная неустанная устремленность человека к добру, к разумному господству над природой нашла в легенде не просто беспристрастное выражение, но и свое критическое осмысление. Критерий гуманности — отношение человека к природе. И отсюда закономерно вытекает проблема нравственная — проблема совести как одна из важнейших функций сознания, как одно из качеств, отличающих человека от всего остального в мире».
В повести поставлен вопрос о гармоническом взаимоотношении человека и природы — важный вопрос современной человеческой цивилизации, вопрос настолько животрепещущий для человека, что еще «люди древности, пишет он, облекая его в форму драмы и трагедии, сочли нужным подвергнуть «самокритике» собственное отношение к природе, высказать укор своей совести» и, добавим, назидание потомкам.
В повести поставлен еще один, столь же всеобщий вопрос — об утверждении общечеловеческих нравственных ценностей. Вопрос первостепенной важности для нашего общества, ибо, как говорил на XVII съезде ВЛКСМ Л. И. Брежнев, «наша коммунистическая мораль по праву, наследует и развивает гуманистические нормы нравственности, выработанные человечеством».
В «Необходимых уточнениях», отталкиваясь все от той же древней легенды, Ч. Айтматов пишет:
«Совесть и долг человечности возведены в легенде в высший нравственный принцип, пренебрежение которым оборачивается служением злу. Уже тогда люди ощущали значение этой моральной проблемы настолько остро, что не побоялись выразить ее для себя и для потомков в форме столь грозного и «мрачного» предостережения. И в этом, если хотите, жизненная сиюминутность долговременных нравственных ценностей».
Сиюминутность эта — в стремлении жить на земле и быть человеком, быть верным совести и общественному долгу и мучиться душой, когда нарушается нравственный закон.
Вот какие вопросы, если брать повесть в полном ее масштабе, вынес на общественное обсуждение в «Белом пароходе» Ч. Айтматов. Не масштабность ли, не сложность ли, предерзостность этих проблем уготовили для этой повести судьбу, как писал А. Бочаров, быть «выломившейся» в нашей критике» (см. «Вопросы литературы», 1972, № 2). «Выломившейся», то есть выпадающей из привычного ряда литературно-критических восприятий. Велико и привычно искушение —Д. Стариков оказался бессилен преодолеть его — отнести весь этот круг проблем к «абстрактному гуманизму».
Но нет! Значение повести «Белый пароход» еще и в том, что она яростно спорит с пренебрежительным отношением к такого рода проблематике в литературе, к нравственным ценностям.
Ч. Айтматов доказывает, что все это — наше, и только наше, что на самом-то деле в мире нет иных реальных социальных сил, которые были бы столь заинтересованы в действительном, а не в иллюзорном решении общечеловеческих проблем. Такая уверенность писателя зреет из его убеждения, что именно мы наследники подлинно гуманистических традиций, выработанных трудовым человечеством за его долгую историю, что роль и значение гуманистических нравственных ценностей для советского человека и общества по мере движения к коммунизму будут возрастать.
Однако Ч. Айтматов не ограничивается в своем творчестве лишь наследованием традиций, наследованием тех духовных и нравственных ценностей, которые таит в себе прошлое, — он за активное развитие этих традиций, за обогащение ценностей прошлого новым, революционным содержанием. Отсюда — его пафос спора, полемики с ограниченностью патриархального самосознания, воплощенный, в частности, в образе старого Момуна.