Сила таких характеров, как Степан Лукьянов или старая Мамика, нравственная. Характеры эти воплощают в представлении Г. Маркова душу трудового народа, его разум, а не предрассудок. За ними — гуманистические, истинно человеческие ценности жизни, а потому и будущее.
В романе «Сибирь», духом своим спорящим с сентиментально-романтическим флером в отношении к старой сибирской деревне, правдиво показана вся сложность процессов классовой дифференциации жизни той поры. Такие персонажи, как Епифан Криворуков или староста Филимон Селезнев, подпевающий лукьяновским богатеям, — это ведь характеры также исконно сибирские, но не им принадлежит будущее. В романе выделяется силой и страстностью первая часть второй книги — «Поля», рассказывающая о драматической судьбе дочери фельдшера Горбякова, вышедшей замуж за сына Епифана Криворукова, о ее поездке с тестем в Васюганскую тайгу, к сопкам и остякам, куда тот направился «деньгу загребать». Поездка эта, характеры упырей-скопцов, безжалостно обманывающих остяков, испепеленная наживой душа Епифана обрисованы в романе мастерски. Перед внутренним взором Поли открывается такое человеческое падение, такая бессовестность, что она приходит к бесповоротному решению — порвать с «криворуковским миром», «миром несправедливости и обмана».
«Мне всегда, конечно, казалось, что собственность со всеми вытекающими из ее природы последствиями не может увлечь тебя, стать делом твоей жизни», — говорит в ответ на это решение отец Поли, фельдшер Горбяков, посвятивший жизнь свою борьбе за то, чтобы рухнул «этот мир собственничества, жестокости и несправедливости».
Так обозначается в романе водораздел борьбы — не только классовой, но и духовной, нравственной, гуманистической. Водораздел, по одну сторону которого — мир «криворуковский», мир стяжательства и хищничества, жестокости, бессовестности и несправедливости, а по другую — мир правды и добра, труда и борьбы, истины и справедливости. Внутренняя, художественно доказанная в романе закономерность состоит в том, что этот мир, мир истинной человечности, объединяет в себе все лучшее и человечное: старую Мамику и Степана Лукьянова, Полю и юную революционерку Катю Ксенофонтову, фельдшера-большевика Горбякова и бегущего из ссылки коммуниста Ивана Акимова и его учителя, крупнейшего исследователя Сибири профессора Лихачева.
Фельдшер Горбяков, конспиративно организующий побег Ивана Акимова, не какой-то пришлый, чуждый Сибири и ее людям человек. Пробыв здесь в свое время положенных три года ссылки, он здесь и остался, чтобы лечить ссыльных, охотников, рыбаков, крестьян, а главное, — в глубокой конспирации выполнять ответственнейшие поручения партии. Его нравственный авторитет в округе, как и авторитет Мамики или Степана Лукьянова в своей деревне, непререкаем. Никто не знал о тайная тайных жизни Федора Терентьевича, не догадывался о связях фельдшера с революционерами и «государственными преступниками», но все ощущали незаурядность личности Горбякова, чистоту и совестливость его души, силу ума и характера этого человека, безусловность добра, с которым он шел в народ. Будучи подлинным интеллигентом-демократом, большевик Горбяков плотью своей души неотрывен от народа, от его дум и чаяний, лучших традиций, трудовой нравственной основы.
В полном соответствии с правдой жизни писатель показывает, что самые яркие и самые совестливые, богатые душой и сильные умом личности в народе тянутся к большевикам, находятся в их рядах или же к ним идут. Ибо мировоззрение ленинской партии выражает самые заветные чаяния трудящегося народа, самые светлые его черты, оно аккумулирует социальный, нравственный, духовный опыт народных масс и поэтому близко, понятно, дорого им.
Гуманистическая суть этих идеалов, говорит своим романом Г. Марков, убеждала умы и сердца и таких честных русских интеллигентов, как профессор Лихачев.
«Не вздумай, любезный отрок Ванька, вообразить, — пишет он своему племяннику Ивану Акимову, — что ты обратил меня в свою веру. Дошел до нее сам, дотумкал собственным умом».
Собственным умом понял подлинный русский интеллигент, профессор Лихачев, что без революции «родная земля не очистится от скверны», что «иначе бесталанные люди — всякого рода мерзавцы и самозванцы — будут продолжать топтать мой народ, изгаляться над его великой и прекрасной душой, взнуздывать его в пору благородных порывов, глушить его высокие стремления».
Роман Георгия Маркова «Сибирь» — глубоко патриотическая книга. И патриотизм ее — в утверждении социальной и нравственной неизбежности революции на просторах России, в утверждении социализма как той главной и определяющей силы, которая на деле осуществляет гениальный завет Михайлы Ломоносова: «Российское могущество прирастать будет Сибирью».
Когда обращаешься к таким произведениям современной прозы, как «Сибирь» Г. Маркова, вновь видишь: постижение литературой судеб деревни неотторжимо от революции и социализма, от судеб страны, ее прошлого, настоящего и будущего, от революционной преобразующей роли партии и народа, строящих социализм.
А рядом — еще одна книга, проникнутая тем же пафосом, отмеченная эпическим размахом, но построенная на совершенно ином жизненном материале, — трилогия Абдижамила Нурпеисова «Кровь и пот». Достойный продолжатель традиции Мухтара Ауэзова, А. Нурпеисов ввел нас в мир прежде почти неизвестный — сложный, исполненный драматических противоречий, мир казахского народа. Читая его щедрую на бытоописание прозу, точную и правдивую по многим деталям и национальному колориту, въяве ощущаешь то, что стало для нас далеким прошлым, — классовое разделение народа в дореволюционную эпоху, разделение на нищету и богатство, на совесть и бессовестность. И вот каково нравственное убеждение художника, сформированное жизнью, преданиями, углубленным изучением прошлого: только трудовой казахский люд, при всей нужде и уничтожающей человеческое достоинство бедности, унижающем человека бесправии, — только он — носитель высокого, одухотворенного, подлинно человечного. Мы убеждаемся в этом, когда знакомимся с такими крупными, ярко очерченными народными характерами, как Еламан — образ, возникший как бы на пересечении современной реалистической прозы и героического восточного эпоса, или — Кален, характер определенно романтический, но при всем том вполне достоверный и подлинно народный. Именно эти характеры и персонажи, им близкие, — носители нравственных начал народной казахской жизни, начал совести, чести и добра.
В романе исследуется нелегкий путь пробуждения общественного самосознания в этих людях, путь от патриархальной задавленности и пассивности к осознанию себя личностью, к общественному протесту, а потом — и к трудной, поначалу неравной драматической борьбе. Путь, который по естественным и неумолимым законам жизни, выявленным в трилогии с подлинной художественностью, приводит Еламана и Калена к большевикам. И пусть не все в равной мере удалось автору трилогии — заметно слабее главы, повествующие о пребывании Еламана в белой армии, куда он был направлен «со специальным заданием», — впечатляет та глубина постижения жизни казахского народа в его историческом движении к интернациональным идеалам социалистической революции, которую утверждали на этих дальних окраинах царской России большевики.
Мы убеждаемся, что истоки этого движения социальные и одновременно нравственные. Трилогия А. Нурпеисова современна именно нравственно-философским взглядом своим на закономерный путь казахского народа в революцию и социализм, художественным утверждением той высокой истины, что революция и люди ее привлекали сердца трудовых казахов идейной убежденностью, подкрепленной подлинно гуманистическим пафосом.
Роман «Кровь и пот» убеждает нас: эксплуататоры, как местные (в романе создан удивительный по силе и точности характер молодого казахского бая Танирбергена), так и пришлые (русский купец Федоров, сын купца, Федоров-младший, жестокосердный белый офицер), не имеют ничего общего ни с человечностью, ни с гуманизмом, ни с нравственностью. Они живут по совершенно иным, нечеловеческим, волчьим законам, которые невозможно принять трудовому народу, — вот почему Федоров и Танирберген, невзирая на всю силу характеров, незаурядный ум и лисью хитрость последнего, обречены на поражение, вот почему, невзирая на все их ухищрения, угрозы и хитрости, не идет за ними народ.
Трилогия А. Нурпеисова покоряет щедростью этнографич»ского бытописания, точностью наблюдений, относящихся к национальному характеру казахов и их национальному быту. Но истоки силы произведения далеко не только в этом. Они — в глубинном интернационализме авторской позиции, выверенной социально-классовой точке зрения на прошлое родного народа, исключающей, при глубокой любви к нему, какую бы то ни было идеализацию патриархальной старины. Трилогия покоряет тем главным, без чего нет, не может быть эпоса, — глубокой философией истории, сопряженной с реальным историческим прогрессом, а следовательно, ориентирующейся на правду исторических судеб родного народа, всей нашей интернациональной страны.
«... Что знали, например, о русских его деды и отцы? — размышляет в романе Еламан. — Всегда говорили одно и то же, что — кафыры, иноверцы. Недоверие и даже ненависть были у казахов к русским. Но понимали ли они душу этого народа, знали ли его тревоги и беды? А вот, оказывается, и у русских были свои бедняки и свои баи, и у русских были свои богатыри... которые в час великих испытаний бросали гордый клич и звали свой народ на борьбу. А сколько, оказывается, было у русских храбрых бунтарей, всю жизнь проведших в неволе, в кандалах... Нет, видно, народы познают друг друга и объединяются только в борьбе, только на пути к свободе.
Вчера на похоронах двадцати восьми зарубленных плакали все — русские и казахи. Не плакал только один человек — старик Ознобин. Старый коммунист, большевик Ознобин, у которого белые зарубили сына...»
Читая эту трилогию, глубоко национальную по форме, по жизненному материалу, языку, деталям и подробностям, по всему аромату такой незнакомой нам жизни, постоянно ощущаешь в итоге глубинное ее родство с другими книгами о времени революции, скажем такими, как «Соленая Падь» С. Залыгина, «Берег ветров» А. Хинта или «Первый учитель» Ч. Айтматова.