– У меня есть более подходящие занятия по ночам, чем препираться с вами, миледи. Я не люблю, когда меня отрывают от дел.
Он как раз вел переговоры с некоторыми влиятельными политиками, которые готовы были поддержать его претензии на трон. Если ему повезет, они смогут закончить это дело быстро.
– В два часа ночи? – с насмешкой спросила Жизлан, вскинув голову. – Не стану вас задерживать. Надеюсь, она одна из проституток, которых вы привезли с собой, а не какая-нибудь служанка из дворца, которую вы силой затащили к себе в постель.
Хусейн сжал зубы. Она умела вывести его из себя, а он был человеком, отличавшимся редким терпением.
– Полегче на поворотах, миледи. Даже у грубого варвара есть гордость. Я устал от ваших намеков на то, что я только силой могу заставить женщину разделить со мной постель. – Он сделал паузу. – Еще одно такое высказывание, и я начну подозревать, что вы питаете странный интерес к моей сексуальной жизни. – Он сделал еще более продолжительную паузу. – Или вы заставите меня продемонстрировать, что никакой силы мне не требуется.
Несмотря на охватившую его злость, он почувствовал прилив желания при мысли о том, чтобы соблазнить Жизлан.
Впервые с тех пор, как он с ней познакомился, она утратила дар речи. И это ему понравилось.
– Если вы отпустите меня…
– Тогда что? Вы продолжите свою прогулку? Думаю, что это плохая идея.
Он вдохнул исходящий от нее запах меда, уже хорошо знакомый ему, и внезапно его злость сменилась бешеной яростью.
– Какого черта вы полезли по этой стене? Вы могли упасть и разбиться насмерть!
Он не мог поверить, когда ему доложили об этом. Но стражник на угловой башне был одним из лучших людей Селима, и он своими глазами видел, как эти две женщины спускались по стене.
Это потрясло его – то, что эти женщины так боялись его, что готовы были рискнуть своими жизнями.
Но нет, они боялись не его. Они боялись принести себя в жертву ради интересов своей страны и лишиться возможности жить в приятной праздности.
– Вы опасались, что вас обвинят в этом? – презрительно сказала Жизлан, приподняв бровь.
– Я опасался, что вы могли сломать свою хорошенькую шейку. – Он глубоко вздохнул и почувствовал упоительный аромат женского тела, смешанный с запахом пыли и пота. – Вы могли убить и свою сестру, или вам это не приходило в голову, потому что вы были слишком заняты тем, чтобы настоять на своем?
– Не притворяйтесь, что вас хоть сколько-нибудь волнует благополучие Мины или мое, – сказала она. Он чувствовал, как ее тело сотрясала дрожь, но она стояла, гордо выпрямившись, и ее глаза горели негодованием. – Вас беспокоило лишь то, что вам пришлось бы отскребать наши останки от скалы, а потом объяснять, почему мы решили спасаться бегством.
Хусейн сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Потом еще один, и еще. Он привык, что окружающие либо слушаются его, либо выражают благодарность за то, что он сделал для них.
Он давно уже не сталкивался с сопротивлением. С тех самых пор, когда был тощим подростком, которого отец из милости снабжал пищей и крышей над головой.
Хусейн с трудом подавил желание перекинуть ее через колено и отшлепать. Это немного успокоило бы его, но ее подвигло бы на еще большие безрассудства. Она понятия не имела, насколько ей повезло жить в безопасности и дворцовой роскоши.
– Если вы хотите узнать, что такое по-настоящему бояться за свою жизнь, поезжайте в мою провинцию и поселитесь в одной из приграничных деревень. Люди эмира нападут на нее в первую очередь, когда начнут войну с Джейрутом. Тогда вы узнаете, что такое настоящий ужас.
Его голос сделался мрачным от нахлынувших воспоминаний. От воспоминаний о том, как однажды он прибыл слишком поздно, чтобы отразить одну из атак. И от еще более ранних воспоминаний о том, как он ребенком смог чудом спастись во время налета, в котором погибла его мать.
– Я прошу отпустить меня, пожалуйста, – тихо сказала Жизлан. – Я должна вернуться к сестре. Она, должно быть, уже беспокоится.
Хусейн медленно убрал руки с ее плеч, удивленный тем, что ему не хочется отпускать ее. От нее же были одни лишь неприятности. И все же…
– Вашу сестру в настоящий момент провожают в ее комнату. Вежливо и с исключительной предупредительностью, разумеется.
Жизлан коротко кивнула:
– Разумеется. Я должна пойти повидать ее.
Хусейн боялся отпустить ее. Он должен был быть уверен, что она не станет больше пытаться сбежать, рискуя жизнью.
– Мне нужно ваше слово, что вы больше не попытаетесь сбежать.
Она коротко рассмеялась:
– Не вижу причин давать вам такое обещание.
– Либо вы дадите мне слово, либо я поставлю часовых прямо в ваших спальнях.
Ее глаза сузились.
– Вы и вправду играете не по правилам, – с презрением сказала она.
– Я не играю, миледи. Я совершенно серьезен. Чем раньше вы поймете, что жизнь не игра, тем легче вам станет жить.
Она серьезно посмотрела на него.
– Мне не довелось воспринимать жизнь как игру, – холодно и жестко сказала она. – А чем скорее вы осознаете, что я не безмозглая марионетка, которую вы можете использовать для достижения своих целей, тем легче будет вам. Вмешательство в жизни других людей влечет за собой определенные последствия, которые вам могут не понравиться.
В ее голосе не было бравады, но Хусейн услышал в ее словах угрозу. Неужели она считает, что он побоится связать с ней свою жизнь, потому что она была особой голубых кровей, а он – простым солдатом?
– Я готов рискнуть.
– И вы поверите мне на слово, если я скажу, что не попытаюсь сбежать? – недоверчиво спросила Жизлан.
– В данных обстоятельствах поверю.
Он не стал говорить ей о своей уверенности в том, что при всей своей избалованности и своеволии принцесса Жизлан обладала чувством чести, которое заставило бы ее держать данное слово.
– В таком случае даю вам слово. До завтрашнего утра.
Она прямо смотрела ему в глаза, не желая сдаваться.
Она, безусловно, потерпит поражение. Но он не хотел при этом сломить ее силу духа. Несмотря на ее способность приводить его в ярость, он уважал в ней эту черту.
Он жестом предложил ей следовать впереди него по узкой тропинке, которая вела к главному входу во дворец. Жизлан повернулась и молча пошла вперед, высоко подняв голову.
Хусейн заставил себя отвести взгляд от стройной, изящной фигурки этой невозможной женщины. Он попытался сосредоточиться на прерванных ночных переговорах, но это оказалось очень сложно. Сложнее, чем он ожидал.
Глава 5
Жизлан шла по проходу, ведущему к конюшням. На ней были элегантные лакированные черные туфельки на высоких каблуках, которые добавляли ей несколько дюймов роста. После бессонной ночи ей требовалось все ее хладнокровие для встречи с Хусейном аль-Рашидом.
Она по-прежнему ненавидела его. Его поведение было мерзким, а планы – возмутительными.
Он рвался к власти, был эгоистичным и грубым, и тем не менее, когда прошлой ночью он говорил о страхе, его убежденность и искренность произвели на нее впечатление. Так же, как и то, что он поверил ее слову. Прошлой ночью ни в их спальнях, ни в коридоре не было стражников, и Мина все еще мирно спала в своей кровати. За это Жизлан была благодарна ему.
Она поправила пиджак своего красного костюма, который надела для храбрости. Еще одна уловка, которая могла помочь ей в самых сложных переговорах в ее жизни.
Если только он не передумал. У нее еще оставалась слабая надежда. Было уже больше девяти часов утра, но он не появился в кабинете ее отца, чтобы потребовать у нее ответа. Очевидно, он был слишком занят на конюшне. Может быть, ему, в конце концов, не нужен этот брак?
Жизлан прижала руку к сердцу, которое бешено колотилось в груди. Она не питала иллюзий. Шансы, что он изменил свое решение, были минимальными. Скорее всего, он задержался на конюшне, чтобы поставить ее на место и показать, как мало она значит для него.
Внезапно она услышала громкий крик, грохот и топот копыт. Жизлан ускорила шаг, желая узнать, что там происходит. Она завернула за угол и оказалась во дворе конюшни, окруженном колоннами.
По всему периметру двора стояли мужчины, глядя на огромного гнедого жеребца, вышедшего из стойла. На нем восседал широкоплечий всадник, который словно был единым целым с конем. Его руки с кажущейся небрежностью держали поводья, но мощные бедра крепко сжимали спину животного. Ни с того ни с сего конь вскинул задние ноги, пытаясь сбросить седока. Зрители ахнули, но всадник удержался в седле, а потом наклонился к голове коня, словно что-то говоря ему. Но конь продолжал бить копытами, подпрыгивать и вставать на дыбы.
Жизлан поспешно отступила в сторону, когда конь и всадник пронеслись мимо нее. Но она успела увидеть улыбку на лице всадника. На лице Хусейна аль-Рашида. Это была улыбка чистого восторга, словно сражаться с конем, который пытался сбросить его, было самым восхитительным занятием на свете.
У Жизлан перехватило дыхание. Эта улыбка пробудила в ней неожиданные чувства. Адреналин зашкаливал, но не от опасного зрелища, свидетельницей которого она стала, а от воспоминания об этой улыбке. Улыбке счастья на лице человека, которого она ненавидела.
Она отошла к колонне и прислонилась к ней. А спустя несколько мгновений конь, издав слабое ржание, смирно остановился, прядая ушами и тяжело дыша.
Хусейн аль-Рашид наклонился вперед, поглаживая мощную шею жеребца, и Жизлан могла поклясться, что конь слушает каждое его слово. И наконец жеребец спокойно направился к груму, стоявшему неподалеку. Хусейн спрыгнул на землю, а коня взяли под уздцы и мирно повели в стойло, словно он несколько мгновений назад не бесновался и не пытался сбросить своего седока.
Жизлан никогда не видела ничего подобного. Хусейн оказался необыкновенно умелым наездником.
Грум сказал ему что-то, и он повернулся. Улыбка медленно сползла с его лица.
Жизлан сказала себе, что рада этому. Она не хотела, чтобы что-нибудь в нем нравилось ей. Ни его заразительная улыбка. Ни его мастерство наездника.