– Ну что ты опять молчишь! – воскликнула она, начиная выходить из себя. – Я с тобой разговариваю! – Она смотрела исподлобья, волосы свешивались на лицо, и сквозь пряди высунулся кончик уха, что придавало ей сходство с диковатым зверьком, яростным и испуганным, – не столько атакующим, сколько храбро защищающимся.
Мурату захотелось наклониться и прикусить ушко зубами – так, чтоб не больно, но все же чувствительно.
– Скажи, Саша, чего ты хочешь? – смиренно спросил он.
– Я?.. Чего я хочу? – переспросила она.
«А чего я, в самом деле, от него хочу?.. Чего я так упорно добиваюсь? Да очень просто – чтоб он был другим! Бесстрашным, сильным воином, умеющим бросить вызов судьбе. Таким, с которым возможно все, что начинается с прекрасной приставки „со“: со-зидание, со-юзничество, со-трудничество, со-ратничество, со-творчество, со-единение! Чтоб взял крепко за руку, сказал: пойдем, любовь моя, уже пора, кони наши бьют копытами, нас ждут великие дела, не бойся ничего! Но он не может быть таким! Другая суть, другое сознание, другие предки. И хватит, хватит надеяться на волшебное превращение. Надо перегрызать капкан!» Вслух же Александра спросила:
– А чего хочешь ты сам, Мурат?
Он знобко поежился.
– Ты знаешь, что я несилен в формулировках.
– И все же? – настаивала она.
Он широко развел руками, словно пытаясь поймать то, чего он хочет.
– Полноты! С тобой.
– А я хочу свободы! От тебя.
– Свобода, опять свобода! А мне не нужна свобода. Потому что я люблю тебя!
Саша крепко сжала зубы. Но не смогла уберечься от его прожигающего взгляда.
– Не просто люблю, я тебя вижу , – он протянул руку и прижал ладонь к ее щеке. – Помнишь, ты мне говорила: «Любовь – это когда снимаешь кору с лица другого человека…
– … и перед тобой предстает его живая неповторимая суть», – закончила Александра.
Она отвернулась, освобождаясь от его горячей ладони. Попросила тихо, глядя в сторону:
– Отпусти меня.
– Не могу. Не в моей власти. Мы переплелись с тобой намертво. Ты помнишь ту ночь, когда это случилось? Как мы обнялись крепко и почувствовали: еще немножко, еще крепче обняться – и мы с тобой сорвемся с орбиты, улетим и соединимся там навсегда. Сердце тогда остановилось…
Александра вспомнила, как на посмертной выставке скульптора Вадима Сидура они увидели «Памятник погибшим от любви» – свернувшихся в неразрывное кольцо мужчину и женщину – и подумали, что кто-то еще пережил похожее чувство. Мурат сказал тогда, что у этого памятника должны всегда лежать свежие цветы и гореть вечный огонь.
Саша опустила голову: не слушать его, этот гипнотический голос сирены, закрыть уши, связать руки и тело… Сказать ему что-нибудь злое, обидное… Вместо этого она вдруг выкрикнула с женской горечью:
– Ты можешь жить без меня!
Он усмехнулся невесело.
– Человек не может жить без трех вещей: без воздуха, воды и хлеба.
– Можно позавидовать твоему инстинкту выживания. Ты непотопляем!
– Любовь должна помогать жить.
– Любовь никому ничего не должна. Она сама и есть жизнь! – уже не скрывая своего злого раздражения, вскричала Александра. – Ты даже любовь ухитряешься поставить на службу собственным интересам. Я не могу жить в этом аду с разорванной душой, я себя теряю…
– Потому что ты мне не веришь! Скажи, что ты хочешь быть со мной, скажи, что ты меня любишь, мне это так важно услышать!
Александра уперлась взглядом в тарелку.
– Я никогда не говорила, что я тебя люблю. Для меня это… священное слово.
– Так скажи!
Она отрицательно покачала головой.
Он вдруг отпустил, почти отбросил ее руку и стал быстро, сосредоточенно есть, словно Александры не было рядом. Сильные, крепкие челюсти и долгий подбородок двигались быстро и хищно, и Саше представилось, будто он пережевывает, перемалывает зубами ее саму, тщательно, с любовью к процессу – сто жевательных движений на один кусок. И она исчезает на глазах.
– Это наша последняя встреча, – бесцветно сказала Саша, чувствуя, как стремительно утекает из нее остаток силы, и сейчас она осядет на стуле пустой съежившейся оболочкой.
Он облизнул губы, подчистил языком остатки Александры между зубами. В глазах его полыхнул нехороший пламень. Больно стиснул Сашины пальцы в своей ладони, словно напоминая ей, кто из них сильнее, сказал:
– Ты же сама себе не веришь! Эти слова от головы, а не от сердца.
Александра вскрикнула, выдернула руку. А Мурат продолжил, четко расставляя слова:
– Хорошо вырывать руку, когда ее кто-то держит в своей, не так ли, Саша?
Кровь бросилась Александре в лицо как от хлесткого удара. Молниеносным жестом она подхватила со стола наполненную рюмку и выплеснула коньяк в физиономию любовника.
– Пошел вон!
Медленно встала и прямая как струна вышла из ресторана.
Он нагнал ее на лестнице, схватил за плечо, развернул к себе. Лицо его было страшно: лютость и страдание проступили в его чертах.
– Ненавижу! – Голос хриплый, глухой.
Она засмеялась, откинув голову.
– А ты убей меня! Зарежь! Как там это у вас называется… секир-башка? Кердык?
Пожилая пара, поднимавшаяся по лестнице, шарахнулась в сторону.
– Что, слабо? – Александра скинула с плеча его руку. – Иди морду помой, – пренебрежительно бросила она и устремилась вниз по лестнице.
– Стой! Саша, подожди!
Не жди, не слушай, беги, Александра, беги, женщина, и не оглядывайся!..
Александр Чернов Грех
– Остановите лифт! – Темнов склонился над телом девушки и, приложив к неподвижной груди фонендоскоп, прослушал сердечные шумы. – Глухо!
Накинув гибкий шланг бесполезного сейчас инструмента на шею, врач рывком сорвал прикрывавшее обнаженное тело одеяло. Наложив ладони на среднюю треть грудины пациентки, он произвел несколько энергичных надавливаний. И лишь после этого, убедившись в отсутствии пульса на обеих сторонах тонкой белой шеи, хмуро сообщил:
– Остановка.
Понятливая медсестра быстрыми движениями уже извлекала из реанимационного чемодана все необходимое. Темнов продолжил непрямой массаж сердца.
– Шприц с адреналином мне! А сама – гормоны по вене!
Схватив протянутый шприц, Александр вонзил иглу в подбородочный изгиб девушки.
– Что стоите?! Берите мешок! – подстегнул он вжавшуюся в угол лифтершу.
Медсестра протянула перепуганной женщине компактный дыхательный мешок.
– Наложите маску на область рта и носа. Плотнее! Теперь в ритме собственного дыхания сжимайте этот упругий резервуар. Ну! Пробуйте! – Врач не переставал ритмично надавливать на грудину бездыханного тела. – Смелее! Времени нет! Вот… Сжали – отпустили. Не частите! Что там с веной? – поинтересовался он у медсестры.
– Давления нет, попрятались все! – Людмила суетилась над безвольно повисшим запястьем. – Эх, подпорку бы! А то рука висит…
– Приготовьте еще адреналин! Я скажу, когда подать.
В остановившемся между этажами лифте становилось жарко.
– Почему люк в потолке не открыт? – Вопрос был призван в некоторой степени разрядить обстановку, но прозвучал как порицание.
– Так холодно же еще?! – Сбитая с толку лифтерша на мгновение прекратила дыхательную стимуляцию.
– Дышать! – напомнил Александр. – Парься теперь из-за вашей криофобии! – Пот мерзкими теплыми струйками стекал по его разгоряченному лицу.
– Есть гормоны! – сообщила справившаяся с неуловимой веной медсестра. – Что дальше?
«Молиться!» – внутренне ответил Темнов, но, соблюдая алгоритм, приказал:
– Атропин! Катетер стойкий?
– Пока действует. – В доказательство Людмила отвинтила крохотную заглушку, продемонстрировав одинокую капельку темной крови.
– Хорошо. Промойте и ждите. – Реаниматолог вновь тщетно попытался нащупать пульс на шейных сосудах пациентки. – Прекратите дышать!
Выпрямившись, Александр с размаху опустил правый кулак на область сердца девушки.
– Есть шумы! – сообщил врач, прильнув фонендоскопом к покрасневшей от его манипуляций груди. – Дышите, дышите! – подстегнул он замершую по его предыдущей команде лифтершу. – Люда, еще гормоны! Массаж пока отставим.
Через минуту Темнов с удовлетворением убедился в нарастании сердечной деятельности.
– Хорошо! На этот раз вернули. Давайте я вас сменю. – Отобрав у лифтерши мешок, доктор осторожно продолжил подачу воздуха, согласуя поток с едва наметившимся самостоятельным дыхательным ритмом пациентки. – Поехали!
Остановленный между этажами лифт возобновил свое шумное вознесение. Как и предполагал Александр, в холле пятого этажа их уже ожидали родители сопровождаемого им груза. Две пары испуганных глаз с настороженной подозрительностью уставились сначала на тело дочери, а затем обратили взгляды на реаниматолога.
– Что случилось?! Ей хуже?!
– Немного, – соврал он в максимально допустимых для данной ситуации пределах.
– Это опасно? Она жива?! – Мать судорожно ухватилась за ее бледную ладонь.
«Пока – да». Но вслух озвучил менее обтекаемую формулировку:
– Состояние тяжелое. Выводы делать рано… Помогите нам! – велел он лифтерше, уступая место в изголовье каталки. Сам же, став слева, продолжил ненавязчивую дыхательную поддержку.
Усилиями двух женщин каталка двинулась по длинному коридору.
– Не так быстро! – осадил ретивых сотрудниц Александр. – Марафон сейчас ни к чему.
Взволнованные родители буквально наступали им на пятки, едва не забегая по бокам и психологически подстегивая и без того взвинченных медсестер. В большинстве других случаев Темнов бы в весьма бесцеремонной манере осадил настырно-торопливых пращуров, но сейчас даже минимальный прессинг на шокированную родню казался ему неуместным.
«Еще фактически ребенок. Девчонка сопливая! И такой хреновый прогноз… Что же это за аллергия такая?!»
Двери в реанимационное отделение были предупредительно распахнуты. Стоявшие на пороге медсестра и санитарка с беспокойством поглядывали на приближающиеся носилки.