Он попытался защитить свое никчемное сословие, сказал, что горожане разные, и что он, например, бережно относится к природе и «иногда» обращается к Богу — «когда бывают неприятности».
Они проговорили еще с полчаса, потом он проводил ее к деревне, причем пес шел между ними и все время недовольно бурчал. На околице они попрощались. Она посмотрела на него долгим взглядом и в нем уже не было прежней настороженности.
— Давайте в воскресенье покатаемся на лодке, а потом послушаем музыку у Зинки, — предложил он.
— Хорошо, — просто ответила она.
Романтическая встреча у озера, катанье на лодке (она все-таки и пса прихватила с собой на всякий случай, хотя тот и не хотел лезть в лодку — видимо, раньше них почувствовал, чем кончатся эти катанья и смирился с тем, что отходит на второй план), вечернее гулянье за деревней, после того, как прослушали Зинкины пластинки, — все это вскружило ему голову, а ее преобразило: ее стесненность и замкнутость перешли в открытость и доверчивость, без всяких сдерживающих границ.
Они катались по озеру и в последующие воскресенья, а потом он стал приезжать в деревню каждый вечер.
От его знакомых горожанок она отличалась естественностью и нравственной чистотой, без всякой наигранности восторгалась простыми вещами, будь то кухонная утварь, которую он купил в городке и подарил ее матери, или его складное бамбуковое удилище. Она была неиссякаема на выдумки: то предложит вылазку в лес «рассматривать мхи» и покажет место «где обитает леший», то приведет на дальний залив озера и почти серьезно скажет:
— Здесь живет водяной, может затащить в глубину.
А от ее внешности он потерял сон; вернувшись ночью в общежитие, только и видел — она идет по тропе, гибкая, смуглая, светловолосая, идет и напевает что-то веселое…
Ее тянуло к нему, как тянет каждую созревшую девушку к парню с легким характером, с которым интересно и надежно, а он был еще симпатичным и простым, не то, что туристы, которые совершали набеги на озеро. Некоторое беспокойство в ней вызывало то, что он из другого мира, но он ни разу не подчеркнул дистанцию между ними, словно между цивилизованным городом и патриархальной деревней нет существенной разницы, и вообще среда не влияет на человека. Больше того, он проявлял неподдельную заинтересованность сельской жизнью — внимательно, без насмешки, выслушивал ее рассказы о доярках, коровах и телятах, а ее кружева назвал «самой красивой паутиной». О жизни горожан он говорил мало и нехотя, как о чем-то малоинтересном, правда, однажды заметил, что «идеально было бы зимой жить в городе, а летом в деревне».
Она работала телятницей на животноводческой ферме в пяти километрах от своей деревни. Каждое утро на велосипеде ездила через луга на работу и ее всегда сопровождал Джуля; под вечер он прибегал к ферме, чтобы встретить свою любимицу. С появлением студента, пес провожал ее только до дома, затем тактично удалялся.
Она привела своего поклонника в дом на глазах у всей деревни и сделала это безбоязненно, даже с некоторым вызовом. И ее мать, и младшая сестра-школьница встретили его приветливо. Мать пожаловалась на расшатанное крыльцо и протекающую крышу сарая, и без всякой задней мысли, объяснила, что «нет мужских рук». Сестра похвасталась отметками в тетрадках и сказала, что хочет стать учительницей, «чтобы учить детей правде и любви к животным».
В их ветхой избе стояла предельно скромная мебель, но полы были тщательно вымыты, застелены половиками, стол покрывала расшитая накрахмаленная скатерть, на окнах висели кружевные занавески и связки благовонных трав.
— Хорошие запахи дают хорошее настроение, помогают работать, а если заболеешь, от них выздоравливаешь, — пояснила она своему ухажеру.
Они пили чай, заваренный листьями смородины; мать говорила о будничных делах, о сенокосе и огороде, об угасании деревни и дачниках, скупающих за бесценок дома; говорила о чем угодно, только не о влюбленных, словно это была запретная тема, святое таинство, которое благословляют не на земле, а на небесах; это подтверждали и ее действия: время от времени она поворачивалась к иконе, которая висела в углу и молилась. И влюбленные помалкивали о своих отношениях, только школьница хитровато посматривала в их сторону и корчила разные замысловатые гримасы.
Ближе к осени, под конец практики, он сделал ей предложение и она восприняла это, как великую милость.
— Ты очень хорошая и красивая, — сказал он и легко обнял ее.
Она затаилась, наклонила голову, так что волосы совсем скрыли ее лицо, еле слышно прошептала:
— Спасибо.
— Ты мне очень нравишься, — он поцеловал ее в ухо. — Я влюбился в тебя.
— Спасибо.
— Давай поженимся.
— Спасибо.
Приятели в общежитии назвали его «дуралеем». По их понятиям он совершил грандиозную глупость, самоубийственный шаг. «Она ударится в накопительство, превратится в мещанку, знаем мы этих из простонародья, „из грязи в князи“», — говорили приятели, а он усмехался:
— Я догадывался, что вы не будете рукоплескать, но мне все равно. Она будет прекрасной женой, моя милая молочница и кружевница! Она вяжет потрясные кружева… Ваши городские девицы всем пресыщены, их ничего не удивляет, у них такие запросы! А она счастлива от мелочей.
— Ну, да, ты будешь ее звать «Сельская дурочка», а она тебя «Городской идиотик!» — не унимались приятели.
— Завистники — вот вы кто! — парировал он.
Для большей прочности и долговечности брака, они устроили три свадьбы: первую, довольно скромную — в деревне, вторую, еще более скромную и чопорную — с его родителями, третью — бурную и расточительную — со столичными друзьями.
Она резко перешла из одной среды в другую и сразу же задохнулась в городе, как рыба, выброшенная на берег. Уже через месяц ее ничто не радовало; она добросовестно выполняла функции домработницы, безропотной прислуги, возлюбленной, с еще не разбуженным темпераментом, но не была мужу единомышленницей, не жила его интересами. И все время думала о родных.
— …Мама без меня не справится с хозяйством, и кто поможет сестренке в учебе? — то и дело говорила мужу. — Я знаю, им без меня плохо… И я скучаю по ним. Так и слышу голос сестренки: то ее смех, то плач… Это грех — нельзя строить свое счастье на несчастье других… И по Джуле соскучилась…
Он успокаивал ее, говорил, что на следующее лето они обязательно поедут в деревню, рассказывал о своей новой работе, пытался заразить будущим: отдыхом у моря, машиной, на которую начал откладывать деньги. Она улыбалась, но смутно, удрученно:
— Да, мама всегда говорит: «Жизнь прожить, не поле перейти».
Он заметил — за прошедший месяц она внешне резко изменилась: ее красота стала какой-то надломленной, в движеньях исчезла гибкость, взгляд потускнел, волосы потемнели. Она была хороша в деревне, в своей привычной среде, а в город явно не вписывалась: в городских одеждах чувствовала себя стесненно, на улицах в сутолоке выглядела уязвимой, незащищенной, не понимала говор москвичей, значение многих слов, постоянно ловила, как ей казалось, «осуждающие взгляды». «Чтобы отражать чужую злую энергию», носила зеркальце в кармане.
Еще по приезде она попросила его сколотить деревянные ящики и развела на балконе осенние цветы, посадила лук, укроп, петрушку.
— Вряд ли наш огород даст урожай, — шутливо заметил он.
— Это требует много времени, но если ухаживать и утеплить балкон… — она обстоятельно и подробно объяснила, как выращивать осенние культуры.
Но несмотря на все ее старания до заморозков, кроме цветов, вырос только лук, да и тот был бледным и тонким. И цветы особой яркостью не отличались.
— Здесь и воздух и солнце не те, что у нас, — горько усмехалась она.
Ее привязанности оказались намного устойчивей, чем он предполагал, но все-таки не придавал этому большого значения. «Привыкнет, — думал. — Главное, ее не надо развлекать, куда-то водить для увеселений. Она домашняя, а это самое ценное в жене».
Днем она прибирала в комнате, стирала, готовила ужин, но все делала без горенья, скорее по обязанности, при этом двигалась по квартире медленно и бесшумно, как улитка, и никогда в квартире не пела. И крайне редко выходила в коридор, где находился мусоропровод — стеснялась соседей по лестничной клетке, и, отвечая на их приветствия, смотрела недоверчиво, отчужденно. Сделает домашние дела, посмотрит телевизор, возьмет вязание, но тут же отложит, подойдет к окну и видит… деревню на косогоре, заливные луга, озеро… Временами ей хотелось все бросить и немедленно уехать к родным, но привязанность к мужу, долг перед ним удерживали ее.
— Я словно в паутине, — бормотала она, — и как мне из нее выбраться? Это дьявол заманил меня в город.
По вечерам, ожидая мужа, она одиноко сидела в сквере перед домом, потерянная, подавленная, безучастная ко всему происходящему. Как-то он услышал от нее какое-то странное измышление:
— Сейчас вон там пробежало что-то восьминогое, быстробегающее…
Он отнес это к ее очередной «деревенской» выдумке и все свел к шутке, но через некоторое время она потеряла сон — не раз среди ночи он заставал ее стоящей у окна в ночной рубашке с застывшей улыбкой и взглядом, устремленным в черную пустоту. А потом…
На окраине города она обнаружила лесопарк и стала чуть ли не ежедневно туда ездить; гуляла вдоль пруда, подкармливала бездомных собак и птиц.
— Как там в зеленом заповедном уголке? — спрашивал он. — В воскресенье можем погулять вдвоем.
— Там много деревьев и есть пруд, — вздыхала она. — Все сумеречное, не такое, как в деревне, но все же… В городе удушливый запах, потому и деревья и люди больные… В лесопарке гуляют старики и старушки, тоже кормят собачек и голубей, но относятся к ним неправильно. Не понимают, их надо любить не как людей, а по-другому, собак по-собачьи, птиц — по-птичьи… А молодежь там бесстыдная. Пустоцветы. Болтают что-то и лопаются, как болотные пузыри… Там есть памятник какому-то ученому, у него глаза живые, куда не пойду, смотрит мне вслед… Недавно его губы зашевелились и я услышала: «Ты большая грешница». У меня предчувствие — что-то случится…