— Да вон же он! О-о, это личность! Он каждую весну начинает новую жизнь… Делает работы в новом стиле, заводит новую симпатию…
«Дешевое пижонство», — подумал я и отошел к окну.
Надвигались летние сумерки — виднелось низкое солнце, и окна домов блестели, как слюда. В конце улицы зажглась реклама парикмахерской. Я несколько раз бывал в ней, и всякий раз меня стригла хорошая девчушка с завитками на лбу. Как-то мы разговорились и оказалось, она тоже загородница — жила по моей ветке, чуть дальше Яузы. Я все собирался назначить ей свидание, но каждый раз ее поджидал какой-нибудь парень. И вот, стоя у окна, разогретый вином, подумал: «А что, если сейчас пойти и пригласить ее сюда? Конечно, это будет вызывающе — парикмахерша в таком обществе, — но какое мне дело до всех?».
Она брила какого-то толстяка; маленькая, худая, в белом халате, крутилась вокруг огромного мужчины и снимала бритвой мыльную пену.
Я поманил ее, она кивнула, положила лезвие на стол и выглянула.
— Что вы делаете после работы? — спросил я.
Она пожала плечами:
— Ничего.
— Может, пойдем к моему приятелю? У него день рождения.
— Я только через полчаса смогу, когда закончу работу.
— Я подожду.
Без халата она оказалась еще более худой — совсем девчонка. Простое платье, стоптанные босоножки, откровенный запах дешевых духов. Она поправила прическу и улыбнулась:
— Я готова.
Когда мы вошли к Гошке, все опешили и уставились на парикмахершу с отвращением, а она растерянно остановилась в дверях, и ее глаза заметались. Кто-то прыснул, девица в платье «под старину» разразилась хохотом, Гошкина мать чуть не упала в обморок.
Но еще больше обалдела парикмахерша. Она думала, я приведу ее в комнату, где бутерброды с колбасой и в углу обнимается мой друг с какой-нибудь подружкой, и вдруг… хрусталь и фрукты, и все говорят на каком-то птичьем языке. Парикмахерша села на диван рядом со мной, натянула подол платья на колени, опустила голову и затихла. Я навалил ей целую тарелку еды и подтолкнул:
— Ешьте, вы же с работы! И будьте как дома.
Мне на все было наплевать — я знал, что теперь двери в этот дом для меня закрыты, а раз так, вел себя легко и свободно.
К нам подсел Гошка, подмигнул:
— Не обращайте ни на кого внимания.
Парикмахерша пригубила лимонад, а к еде даже не притронулась.
Скоро Гошкина мать пришла в себя, обо мне и моей спутнице все позабыли, и празднество продолжалось. За стол плюхнулись двое парней и начали болтать о последнем нашумевшем фильме. Парикмахерша ущипнула меня под столом и пробормотала, не поднимая глаз:
— Давайте уйдем.
«В самом деле, что мы здесь высиживаем, отбываем светскую повинность?» — подумал я и, улучив момент для почетного отступления, кивнул парикмахерше на дверь.
На улице стояла теплынь. Небо было безоблачным и еще светлым, мерцали всего две-три звезды.
— Здорово, что мы оттуда удрали, — сказал я, закуривая.
— Ага! — с глубоким вздохом откликнулась моя подружка.
— Знаете, что я вспомнил? — оживился я, действительно вспомнив нечто замечательное. — Сколько сейчас времени? Около девяти? В девять тридцать от пристани отходит теплоход до водохранилища и обратно. Прокатимся?
— Мне все равно. Я завтра выходная.
В автобусе она запросто взяла меня под руку и с потеплевшим взглядом сказала:
— Давай на «ты».
Она повеселела, даже потихоньку напела танцевальный мотивчик. Раскрыла сумку, начала в ней копаться — я заметил пудреницу, стеклянные бусы.
— А у нас сегодня на работе устроили конкурс, — сообщила она. — Конкурс красоты. Во время обеда. Ох и готовились мы! Крутили прически, а конкурс сделали на музыку и фильмы… Победила Людка. Она у нас идейная… Людка недавно вышла замуж. Они познакомились на танцах и влюбились с первого взгляда. Даже не верится, что такое бывает. Он хороший парень. Студент… Денег у них почти нет, но ведь деньги не главное, правда? — она посмотрела на меня без всякого притворства. — Мне после курсов предложили работать в люксе, но потребовали взятку. Я отказалась… Противно это, — она неподдельно скривила губы. — Конечно, в люксе зарабатывают много, но мне здесь больше нравится. Тихо, спокойно, и коллектив у нас хороший…
— А почему ты работаешь в мужском зале, а не в женском? — вскользь осведомился я, думая, как бы не опоздать на теплоход.
— А там намучаешься. Попадется привередливая клиентка: то не так, это не так. Да еще жалобу напишет… У нас тихо, спокойно…
Мне было хорошо с ней, по-настоящему хорошо. Я слушал ее непритязательную болтовню и думал: «Чихал я на то, что она не разбирается в искусстве, зато в ней неподдельность, бесхитростная чистота. А эти Гошкины эстетки просто инертные куклы. У них столько требований… Они вначале узнают, что ты из себя представляешь, а уж потом решают, встречаться с тобой или нет. Сплошной расчет».
Мы купили билеты, вбежали на подрагивающую палубу отходящего теплохода и, прижавшись друг к другу, смотрели, как за бортом бурлила и пенилась вода, как между бортом и причалом увеличивался просвет, а к берегу катились волны. На палубе стояли две-три парочки, из репродуктора слышался вальс, но танцплощадка пустовала.
Теплоход каждый вечер ходил к водохранилищу, там делал недолгую стоянку и в полночь возвращался обратно. Лучшего пристанища, плавучей гостиницы для бездомных влюбленных и не придумаешь!
Город покрывался дымкой, мы стояли на палубе, я курил, а моя подружка рассказывала о своей работе, о загородной станции Перловская, о матери-проводнице, о младшем брате. Я слушал и улыбался — мне все больше нравился ее голос, заторможенные движения, какая-то красивая меланхолия. Я даже подумал, что это романтическое приключение следовало устроить гораздо раньше.
У причала «Водохранилище» мы сошли на берег и я предложил вернуться в город утренней электричкой, благо стояла теплая погода, а до станции было всего ничего. Она послушно кивнула.
Когда теплоход ушел, мы оказались совсем одни в огромном ночном пространстве; нас окружала густая темнота, только на противоположном берегу виднелись верхушки деревьев и расплывчатые фонари. Мы выбрали бухту, где на песке росли огромные листья заячьей капусты. Вначале искупались, потом отошли к зарослям бузины, насобирали сушняк и запалили костер, вспугнув рой каких-то птах. При свете костра я сделал из веток что-то вроде шалаша, нарвал «капусты», постелил на нее пиджак и мы забрались в нашу обитель.
…Ночью раза два я подбрасывал в костер сучья. Она спала крепко и во сне улыбалась. Я смотрел на нее, и мне было хорошо, как никогда, оттого что рядом спала эта доверчивая девчушка. «Она так откровенна, — рассуждал я, — без всякой наигранности. Живет одним сердцем. И пусть у нее примитивные желания, зато самые истинные и чистые». Только сейчас я заметил родинку на ее правой щеке, почти пепельные волосы и красивые руки — все признаки того, чего родственники советовали остерегаться.
…Мы проснулись одновременно, от холода. Над потухшим костром струилась спираль дыма, тени уже становились прозрачными, вот-вот должно было взойти солнце. Поеживаясь, она растерянно заморгала.
— Я вся дрожу, погрей меня. — Она прижалась ко мне всем телом; за ночь она еще больше похудела.
Я снова разжег костер, и, согревшись, мы снова задремали.
Когда я проснулся во второй раз, уже во всю светило жгучее солнце. Моей подружки в шалаше не было — лежала только ее сумка и… несколько мокрых от росы ягод земляники. Внезапно я услышал плеск и увидел ее — она шла по мелководью в струящемся свете.
— Вставай, соня! — крикнула она издали. — Знаешь, что мне приснилось? Как будто мы с тобой давно-давно знаем друг друга и живем на необитаемом острове.
Я засмеялся — мне снилось то же самое. Вскочив, я с удовольствием потянулся, вдохнул гигантскую порцию воздуха, и, глядя на чаек, круживших над нами, пожалел, что не могу облететь все водохранилище.
Что там еще впереди?
Они познакомились ночью, на пожаре, когда стояли среди зрителей, потрясенных происшествием; стояли рядом и смотрели, как на противоположной стороне улицы полыхал двухэтажный сруб.
Дом загорелся в глухую полночь. Огненная волна вырвалась с нижнего этажа, взмыла вверх и понеслась по стене, зажигая наличники окон один за другим; перекинулась через оградительную решетку и растеклась по крыше. Потом вспыхнула другая стена. Два огненных потока схлестнулись на коньке крыши, послышался гул, в черное небо взлетел сноп искр, над улицей повисло зарево. Отражая пламя, стены близлежащих домов забликовали сполохами, окна заблестели, точно красная слюда. Раздались крики, хлопанье — в соседних домах одни жильцы выбегали из подъездов, другие спешно закрывали окна.
Пламя росло, рев огня усиливался… Уже через пятнадцать минут жар от горящего дома достиг места, где толпились погорельцы, навьюченные узлами и сумками, и разные любопытные, вскочившие с постелей поглазеть на редкое событие. Несколько смельчаков метались около горящего дома, оттаскивали вещи, наспех выброшенные из окон.
Вскоре появились пожарные машины. Без суеты, слаженно пожарные раскрутили шланги и принялись струями сбивать пламя.
Они стояли под деревьями. Он одной рукой держал за поводок собаку, другой опирался на палку; она, прижавшись к дереву, поеживалась от адского зрелища.
— Вы слышали, говорят, жильцы сами его подпалили? — спросил он, не поворачиваясь.
— Что вы такое говорите! Как можно?! — откликнулась она.
— Да, да… Я думаю, именно так и было. Сейчас все возможно… Знаете, есть практичные люди. Они рассуждают как? Чего там ждать неизвестно сколько очереди на новую квартиру. А так — раз! И пожалуйте, вам ордер. Есть такие!
— Ну я так не думаю! А как же вещи?! Неужели они ради квартиры готовы сжечь свои вещи, все, что нажито с таким трудом. Это невозможно!
— Хм, какая вы наивная… Ценные вещички они давно припрятали. Что вы! Там все четко продумано.