— Лизи, ты свободна. Я хочу остаться одна.
— Но, я должна буду поменять тарелки! – голос, полный удивления за моей спиной явно противился моему желанию.
— У меня есть руки. Всё, иди, - настояла я.
Девушка медлила, даже пыталась «акать», но я повернулась и, приподняв бровь, как недавно делала перед зеркалом, зыркнула на нее. Она быстро поклонилась и вышла.
Суп оказался удручающе невкусным. Овощной отвар, с плавающим в нем картофелем и морковью. Мяса в этом бульоне точно не было. Да оно, похоже, даже рядом с кастрюлей не лежало.
Поджаренный белый хлеб с сухим, тонким, как стелька, слайсом говядины возможно было прожевать только благодаря тем самым помидорным кружкам – они хоть сколько-то давали сока.
Чашка чая без сахара и без любого намека на десерт оказалась самым вкусным из всего, что я здесь впервые испробовала. Терпкий, ароматный чай был моей слабостью. И, да, я пила его всегда без сахара, но вприкуску с конфетой или кусочком пастилы.
Выяснить, я одна в этом доме питаюсь, как пятилетний ребенок, или все, я решила попозже. Возможно, позавтракав, я сейчас не испытывала бы ощущения, что делила порцию на троих.
Не дождавшись Лизи, я исследовала комнату на наличие дверцы, за которой меня ждал туалет. Не найдя ничего в комнате, как и в своей памяти, аккуратно, стараясь не шуметь, я открыла дверь, и, глянув влево, ахнула: широкий коридор за ней, словно отражение нескольких зеркал, все длился и длился анфиладой залов.
Высокие потолки с лепниной, шелковые обои теплого зеленоватого оттенка с золотым тиснением, вазы с живыми цветами – всё это говорило… нет, это всё кричало о богатстве и успехе.
«Я живу в королевском дворце?» - пронеслось в голове, но тут же моментально память подкинула понимание, что это летний дом семьи. И больше ничего, кроме этого.
К моему счастью, справа я увидела окно и шагнула по ковру туда. Дверей рядом не нашлось, и, выглянув в тот же сад, что виден из моего окна, решила искать туалет левее.
Пройдя первый небольшой зал с единственной дверью на той же стороне, что и моя комната, я обнаружила, что дверь закрыта.
Пошла дальше, и каждая очередная дверь также, не отпиралась. Организм требовал уже присесть, и эта новая, видимо, подтормаживающая часть знания представила не унитаз, а высокий, похожий на вазу горшок. А ещё мне не представился туалет или какая-то отдельная комната. Я явно увидела этот горшок в своей комнате.
И стоящую рядом с ним Лизи.
— Не-ет, - протянула я, все сильнее сжимая бедра и торопясь найти выход из этого нескончаемого коридора.
Легкий, какой-то невесомый смешок впереди подарил надежду, что там я увижу Лизи, и она проводит меня в нужное место. Но выйдя в большой зал, я увидела дорогие диваны, столик между ними, и…
Сидящих на этих диванах женщин в легких, струящихся шифоном и кружевом платьях. И среди них была Диана. Красная, дышащая так, словно грудь ее стала кузнечными мехами. А ее смешной, похожий на мышиный, носик, так сильно поднялся вверх, что зубки видны были теперь еще сильнее.
— Добрый день, - само вырвалось из меня.
Но вытянутые лица, скользящие по мне взгляды, напомнили, что я в легком халате, босая, и стою перед ними в позе, явно намекающей, что вот-вот не выдержу и намочу нежно-зеленый ковер под собой.
Это было фиаско!
Глава 4
Вы, наверное, как и я, в первую очередь спросили бы: «Какого черта? Ведь память Стефании передалась мне вместе с телом?!».
У меня был тот же самый вопрос. Но эта самая новая память не была удобоваримо сложена в моей голове по полочкам, как родная, которая работала без усилий, представляя мне в ту же секунду, как я задумаюсь, нужную информацию. Мне приходилось рыться в новой, как в чужом чемодане без дна.
В тот момент, когда я, по мнению этих леди, предстала пред ними почти голой, в голове моей пронеслось вихрем: «Это — самые главные сплетницы, самые отвратительные женщины в Берлистоне! В их компанию входит и Диана. Но… есть один нюанс: эти крысы на самом деле не подруги. За спиной друг у друга они готовы сплетничать о другой с превеликим удовольствием.».
А я только что дала им великолепную, самую нажористую пищу для слухов. Нет, не для слухов даже! Для скандала! В котором будет тонуть, как в болоте, моя сноха, леди Диана Верде, дочь богатого промышленника, вышедшая замуж за моего брата, отпрыска семьи с одной десятой долей королевской крови ради приставки к своему имени. Чтобы называться леди.
Лизи, выскочившая как черт из табакерки на визг Дианы, подтолкнула меня назад и буквально бегом, подталкивая в спину, вернула в комнату.
— Леди, о! Что вы натворили?! Неужели вы и правда делаете это назло леди Диане? – почти плакала Лизи, стаскивая с меня халат.
— Какого черта ты делаешь? – не поддавалась я, снова натягивая рукава. - Я просто хотела в туалет!
— Но ведь, - Лизи подняла на меня глаза, а потом, убрав руки от моего халата, подошла к кровати и пальцем указала на шнурок возле неё. - Дёрните, и я приду. Что с вами? Вы как будто впервые видите меня, - испуг на лице девушки был неподдельным.
— Что ты уставилась? Я хочу в туалет! – уже громко заявила я.
Когда Лизи открыла двери, из коридора донесся плач Дианы. Он нёсся по коридору, отражался от тупика с окном и потом бумерангом летел обратно. Или же она просто выла на одной ноте.
Лизи вернулась через минуту с той самой керамической вазой объемом литров в пять, поставила на пол возле кровати и уставилась на меня.
— Чего смотришь? Иди! – уже с трудом сдерживаясь, пропищала я.
— Куда? – снова словно услышав от меня какую-то дичь, прошептала Лизи.
— Куда-нибудь! – прошипела я, плюнув на неё вконец и присев на горшок, больше похожий на произведение искусства.
За моей спиной послышалось движение, и через секунду девушка предстала передо мной с кувшином и полотенцем.
— Я сама. Поставь тут, - уверенно и уже со злостью сказала я.
— Да что с вами, право слово? Может, и правда стоит показаться доктору, а не противиться, чтобы не случилось того же, что произошло с вашей матерью, - Лизи выбежала из комнаты.
Я доделала все дела, открыла высокий белый шкаф с резными дверцами. Руки как будто действовали сами, и им не требовалось какого-то управления.
Я выхватила бежевое, легкое, как облачко, платье с пышным воротничком и коричневым широким поясом, бросила его на стул, а потом… подошла к кровати, упала навзничь и заплакала.
Слёзы эти были по матери, о которой упомянула служанка. О леди Верде, некогда блиставшей в обществе, об одной из самых красивых, самых добрых женщин графства. О том, что жизнь Стефании после ее смерти стала невыносимой, бессмысленной и до ужаса непредсказуемой.
Мать Стефании и Даниэля была помещена в лечебницу после того, как, пережив нервный срыв, она перестала появляться на людях, разговаривать с мужем, а потом объявила об измене супруга во всеуслышание. Вернее, даже после того как попросила у короля развода.
Я услышала, как Лизи вошла, забрала горшок и, тихо прикрыв дверь, вышла. Боясь спугнуть вывалившуюся на меня складную, ровную, будто рассказ, информацию, я цеплялась за каждое открывающееся для меня воспоминание этой девушки.
Темноволосая Луиза Тереза умерла в сорок лет в лечебнице. Стефании было семнадцать. Имея на тот момент несколько претендентов на ее руку, она знала, что ей завидуют, даже несмотря на то, что девушка потеряла мать. Отец и после смерти жены продолжил встречаться с новой своей пассией, но погиб вместе с той в путешествии. Хотя свою поездку он представлял как деловую. Но люди шушукались.
Говорить ему в глаза, а тем более винить в смерти жены, не собирался никто. Потому что его пост, его деньги, его связи с самим герцогом Коул имели одну прекрасную, обеляющую всё способность.
Семья Стефании была одной из самых известных в графстве. Как мать, так и отец имели близкое родство с обеими ветвями семейств, принадлежавших короне. Когда-то их свадьба, а потом и рождение детей стали главными новостями в королевстве. Породниться с семьей Верде мечтал каждый, кто смел об этом мечтать.
Но карточный домик рассыпался, когда мать по воле мужа, видимо испугавшегося поднимающейся волны слухов, была помещена в лечебницу. А люди быстро заклеймили ее сумасшедшей. Потому что обвинять этого «святого» человека, да и вообще перечить мужу, заявлять о нем, как об изменнике, набраться наглости и просить развода, было чем-то из рук вон выходящим!
Слезы продолжали катиться по лицу, когда Лизи в очередной раз заглянула в комнату:
— Я принесла туфли и… нужно причесать вас, леди…
— Хорошо. Потом я погуляю, - уведомила я служанку, вытерла слезы и встала.
Присев в мягкое кресло перед столиком с большим зеркалом, куда указала Лизи, я пыталась опять заострить свое внимание на воспоминаниях, но они снова стали путаными, словно выхваченными из разного времени и из разных мест.
Смочив руками вьющиеся волосы, девушка прочесала их мягкой щеткой из щетины, потом, прижав локоны на макушке, остальные Лизи убрала в нетугую косу и, завернув ее на затылке, закрепила шпильками.
Несколько смутив меня, заставила снять сорочку, помогла надеть светлую, доходящую до колена рубашку, широкие панталоны, которые обмотала на талии привязанными к ним длинными шнурками и завязала. После этого перешла к платью, которое я достала из шкафа.
Умело и быстро девушка застегнула на спине мелкие пуговицы, потом, красиво распределив широкий пояс по талии, завязала его сзади бантом.
Усадив меня снова в кресло, задрала подол и принялась натягивать жёсткие, совсем не тянущиеся чулки с завязками. Наконец взяла оставленные возле порога шелковые закрытые туфли на плоской подошве с кнопками, надела, застегнула и попросила встать.
Я наблюдала за происходящим, понимая, что напоминает мне всё это сборы ребенка в детский сад.
И когда она вновь задрала мне юбку, чтобы подтянуть чулки и завязать каждый на бедре, я с трудом сдержала улыбку.