– Вы почему не на работе? – спросила Настя, топчась на пороге.
– У нас же гости, – ответил папа и провел щеткой по потолочному плинтусу. – А тут грязища какая, посмотри! Стыдно же!
– У тети Маши аллергия на пыль, – пояснила мама, разглядывая солонку в руке, словно только что ее увидела. – А у нас, если честно, давно генеральной уборки не было. Запах этот, гнилой, снова появился. Ну и решили заодно…
– Чего стоишь? Мусор сам собой не выкинется, – перебил папа, елозя щеткой под потолком, как заведенный.
– Сейчас час дня и вторник, – буркнула Настя. – Какая уборка? Мне уроки делать надо.
– Тетя Маша чихает, – ответила мама растерянно. – Аллергия разовьется, совсем тяжело станет. И потом, ты принюхайся. Как будто бабушка, прости господи, объявилась.
Мама исчезла за дверью в кухню, оставив шлейф разнообразных сочных запахов вперемешку с поднятой кругом пылью. А затем Насте действительно показалось, что сквозь этот круговорот пробивался и старый бабушкин запах. Тот самый.
Когда мама позвала обедать, Настя сидела в своей комнате и прислушивалась к новым звукам, наполнившим квартиру. Из-за стены как будто постоянно кто-то мычал. По полу в коридоре скрипели колеса инвалидного кресла. Шаркали тапочками. Кашляли. Дядя Эдик о чем-то разговаривал с папой. Были слышны фразы вроде: «В „Одноклассниках“ полно родственников, я тебе пачками их найду!» или «Мне, знаешь, тоже свой бизнес хотелось. Вот если бы не глаза проклятые…» и еще «Стеснять, конечно, не будем. Мы как мышки…»
Однако же, как мышки, они себя не вели. По квартире разнеслось хрипловатое тети-Машино:
– Эди-и-ик! Отстань от человека! Видишь же, уборкой занят!
Мама заглянула в комнату, Настя заметила, что ее красивый костюм серого цвета помялся, на вороте расцвели капельки жира, пуговка под горлом оторвалась. Мама выглядела уставшей и растерянной.
– Как ты? – спросила она.
– Странные они, – кивнула Настя. – И вы тоже.
– Это потому, что гости, с непривычки. Потерпи пару дней, проводим – отдохнем. Так всегда бывает.
Вообще-то, когда приезжал папин двоюродный брат из Владимира, родители так себя не вели. Об уборке речи не шло, еду все равно заказывали в Интернете.
– В общем, приходи кушать, я уже накрываю. – Мама поправила воротничок и исчезла за дверью.
Настя вышла через несколько минут и тут же увидела в коридоре Соню. В руке она сжимала квадратик иконки. Отодрала от стены, что ли?
– Ты зачем это сделала? – спросила Настя, подходя ближе. – Нельзя так! Это же не твое!
В порыве вспыхнувшей злости она подхватила Соню под локоть и завела в комнату. Пахло тут неприятно, даже несмотря на открытое окно. Занавески елозили по полу и вздувались от порывов ветра. По полу гулял сквозняк.
На месте отодранной иконы в выцветшем квадратике обоев блестели капельки рыжего высохшего клея. Еще одна иконка лежала на столе, а вокруг нее были расставлены игрушки. Но что это были за игрушки? Настя таких никогда не видела. Какие-то резиновые животные, все старые, грязные, с облезшей краской – кто без глаз, кто без носа. У медведя были оторваны или даже отгрызены уши. У лисы вместо глаз – две дыры с черными кляксами, будто от ожогов. Сидела еще кукла-девочка в блеклом платьице с обтрепанными краями. Редкие каштановые волосы у куклы лезли пучками, правой руки не было вовсе, а рот оказался нарисован красным фломастером.
Злость как-то сразу пропала. Настя посмотрела на Соню и увидела, что та прижимает иконку к груди. В глазах блестели слезы. Перед Настей стояла маленькая бедная девочка, одетая в грязные и мятые шмотки, как будто с цыганского рынка. Ногти вон нестриженые, подбородок в прыщиках, косички лохматые, заплетены кое-как. Никто ею не занимается. Да и кто смог бы? Тетя Маша из кресла, наверное, лет десять уже не вставала.
– Это твои игрушки? – спросила Настя, испытывая внезапно нахлынувшую жалость.
Соня кивнула, осторожно подошла к столу, взяла куклу. На Настю таращилось пластмассовое лицо с трещиной по диагонали от лба до подбородка. Нарисованные губы растянулись в улыбке, но это была совсем не радостная улыбка.
– И у тебя других нет?
Соня покачала головой, вернула куклу на место и рядом положила иконку. Насте стало совсем неловко.
– Давай покушаем быстро, и я тебе нормальные косички заплету? – предложила она, подумав. – Сделаем из тебя принцессу, идет?
Соня оживилась и торопливо закивала, наверное, чтобы Настя не успела передумать.
Вдвоем прошли на кухню, где за столом их уже ждали.
Во главе стола, где обычно сидел папа, развалился почему-то дядя Эдик. Тетя Маша откатилась к окну и поглядывала на улицу, будто кого-то высматривала. Мама переоделась в домашнее. Папа все еще сидел в рубашке с закатанными рукавами.
Столько домашней еды Настя не видела давно. На тарелке дымилась вареная картошка с маслом, лежали куски жареного мяса, в плошках были выставлены салаты (оливье и еще какой-то, тоже с майонезом и вареной морковкой).
– А это мы холодец из дома привезли! Неделю в поезде катили! – Дядя Эдик кивнул куда-то в сторону. Холодец лежал большими влажными ломтями в стеклянной миске в центре стола. – И еще коньяк наш, дальневосточный! Первый сорт! Слышал, бабушка ваша коньяк любила, да? Я, стало быть, в нее пошел!
В подтверждение слов от потряс над головой бутылкой коньяка, хрустнул отворачиваемой крышечкой, налил себе в рюмку, потом жене и вопросительно мотнул головой в сторону Настиных родителей.
– Мы не пьем, – робко улыбнулся папа.
– В наше-то время? Даже за родственников?
– Оставь их, Эдик, – буркнула тетя Маша. – Чего пристал к людям? Они тебя кормят, поют, а ты лезешь. Хочешь пить – пей. Подай лучше салата вон того, с креветками.
Дядя Эдик вздохнул, пробормотал:
– А ведь из самого Владивостока тащили… – и опустошил рюмку в два глотка. Кадык его заходил ходуном, щеки покрылись красными пятнами.
– Эх, где же моя молодость? – произнес он осипшим голосом. – Думал, как-нибудь приеду в Москву, прогуляюсь по Красной площади, в метро спущусь, на Ленина посмотрю. Все эти мечты, знаете? Когда здоров и молод, кажется, что столько всего можно успеть. Но человеческая жизнь хрупка. Один неосторожный шаг – и все к черту, все к черту.
Он налил себе снова полную рюмку. Спохватился, подал тете Маше тарелку с салатом и тоже рюмку с коньяком. Настя с интересом наблюдала, как тетя Маша ловко пристраивает все это у себя на коленях.
– Спасибо дорогим хозяевам за гостеприимство! – сказала она приглушенным, торжественным тоном, от которого сразу захотелось встать. – Мы это, конечно же, ценим и любим. Как хорошо, когда находятся такие вот замечательные родственники! Жить сразу становится лучше, знаете, радостнее. Вот бы еще Мариночку из Сыктывкара найти, тетю твою родную. И Толика из этого, как его, Новороссийска. Умер уже, наверное, так и не узнал, какие хорошие люди живут в Москве…
Кажется, тетя Маша всплакнула. Настины же родители, смущенно улыбаясь, принялись заверять, что они тоже очень рады, что в современном мире давно забыли про сплоченность семьи, про традиции, что страшно же жить вот так, разобщенно, на белом свете.
– Обязательно найдем Мариночку. И Толика найдем, который умер, – бормотал папа, то и дело стирая пальцами пот со лба. В кухне было жарко от такого внезапного многолюдья.
– Вот за это и выпьем! За воссоединение! – Дядя Эдик опустошил третью, несмотря на то что до вечера было еще далеко.
Под звон вилок и ложек завязался разговор.
– Семья! – говорил дядя Эдик, выуживая из миски пальцами скользкую оливку. – Это важное, это первое, значит, чего надо беречь! Я Маше всегда говорю, что хоть в лепешку расшибусь, а семью сохраню. Я ведь какой был? Маш, какой я был в молодости, а?
– Кобель, – хохотнула тетя Маша.
– Неправильную, значит, жизнь вел. Выпивал много, да. А кто не выпивал в те времена? Женщинам нравился. Это у меня сейчас проплешина и глаз нет, а лет двадцать назад я – ух! – я знаете как всем нравился? А потом решил – семья, и ничего нет важнее… Пришел как-то домой и говорю, мол, Маш, я с тобой навеки!
– Я же, дура старая, и поверила, – снова хохотнула тетя Маша. – Из кресла встать не могу, а доверчивая до безобразия! Такая вот на всю головушку… поэтому плохо и живем, – добавила она. – Всякий нас хочет обмануть, со света сжить. Никто слова доброго не скажет. Все время обман и злость. Эдичка работника нанял, чтобы плитку в доме положить, а тот ему в глаз вилкой. Вы представляете? Прямо в глаз!
Насте хотелось послушать историю про вилку и работника, а еще в тарелке оставалась вкусная котлета, но тут кто-то подергал ее за рукав. Рядом стояла Соня и смущенно улыбалась.
– Косички? – вспомнила Настя.
Соня кивнула.
– И вот, значит, я ему говорю, ты что это делаешь с плиткой? Кто же ее так кладет?.. – распалялся дядя Эдик. Красные пятна расползлись у него по лицу и шее.
– Ладно, пойдем. Обещала ведь.
Они вышли из кухни в прохладу коридора. Линолеум все еще был влажный после папиной уборки. Вяло кружилась пыль.
На пороге детской комнаты Соня остановилась, заглядывая внутрь, словно не решалась войти. Настя никогда не думала, что кого-то ее комната может удивить или испугать.
Комната как комната, ничего особенного. У стены кровать, рядом зеркало со столиком, с противоположной стороны шкаф, полки с игрушками и книгами. Стол с компьютером. Ковер мягкий, на нем удобно лежать, когда ничего не хочется делать. Мягкий свет скользит сквозь занавески, оставляя на ковре пятнышки непрозрачных узоров.
– Ты чего? Вон стул, садись перед зеркалом. Сейчас я расческу найду…
Соня робко зашла, но направилась не к столу, а к полкам с игрушками. На самом видном месте стояла кукла Белла из «Сумерек», рядом несколько кукол из коллекции «Барби», там же лежал старый плюшевый мишка с потрепанной мордой и одним глазом. Насте было жалко его выкидывать.
Соня протянула руку к мишке, повернулась и вопросительно посмотрела на Настю. В Сонином взгляде было столько робости, что Наст