Он всмотрелся.
– Что там? – позвала Дина снизу.
Обернувшись, Эмиль едва различил ее в сгустившейся темноте.
– Там Зверюга, – сказал он осипшим голосом.
На тесной крайовской кухоньке в окружении чемоданов Михай допоздна спорил с женой, приводил доводы, говорил, что и сыну так будет лучше, и брат остепенится без дружков своих. Молодая жена плакала: страшно, чужая страна. А бабушка ушла укладывать внука и сама уснула подле него, и приснилась ей степь зимой, лютая, окуренная белым колючим дымом, и черные фигуры в завывающей вьюге. Они стоят там, закоченевшие, потому что велено им стоять, и лица их в наледи, но голодные глаза смотрят пристально туда, где будет город, и ветер однажды выкорчует дурную душу из гнездилища мерзлой плоти, понесет ее, похожую на степной мусор, лишь совпадут обстоятельства, мелочи, степные былинки.
Мусор шуршит по тротуару, льнет к фонарям. Ветер толкает в спины подростков.
Эмиль – ночью перед отъездом из Румынии ему приснился тот же сон, что и бабушке, но он был мал и забыл – ловит холодную руку Дины. Крысы и стригои притихли, Буха наблюдает окнами, умело притворяясь слепой. И фары целят в темноту.
Кто-то починил фургон.
Как бы нелепо это не звучало. Реальный мир шелушился ржавчиной на промозглом, свистящем в прорехи ветру. Эмиль украдкой ущипнул себя, но галлюцинация не растаяла.
Зверюга двигалась по дороге, фыркая и скрипя. В сторону степи, очень медленно, поминутно останавливаясь, чтобы Динка и Эмиль не отставали. И они семенили за фургоном, будто псы на привязи, а девушка даже улыбалась.
– Живой! – взволнованно сказала она.
– Вижу, – буркнул Эмиль.
Да, Лёшка был жив (кто-то починил Лёшку!). Ветер, дуй он и дальше с такой же силой, грозился развалить реальность до основания.
Фургон полз, задняя дверца болталась, как железная ладонь в пригласительном жесте. Лёшка сидел в кузове, свесив наружу ноги. Грязные подошвы кедов волочились по асфальту. И какого черта он забрался в махину и звал их дурным голосом, что за игры затеял? На смену облегчению, радости от встречи с другом пришло раздражение.
– Ты дурак, что ли? – насупился Эмиль. – Ты в курсе, что мы тут хороним тебя? Дина плачет. А мама твоя…
Лёшка беззаботно ухмыльнулся из полумрака. Золотые пломбы хищно блеснули во рту.
– Как я вас развел, а? С куклой этой у подъезда. Повелись, лохи?
– Ты нормальный? – спросила Дина, продолжая улыбаться.
Фургон ехал, разгребая сумерки фарами. Ребята ускорили шаг. Прочь от Степного.
– Слезай давай.
– Не, – капризно сказал Лёшка. – Не слезу. Уезжаю я.
– Куда? – Голос Эмиля дрогнул. Он смотрел, хмурясь, на колеса Зверюги. Какие шины диковинные, черные и словно бы клубятся или коптятся чернотой. Не покрышки, а клубы паутины.
– Дина, – шикнул он тихо, – Дин, подожди.
Но девушка, напротив, побежала рысцой, и ухмылка Лёшки стала шире. Знакомая ухмылка, Эмиль уже видел ее, но не на этих губах.
– В столицу, куда же еще? Айда со мной. Я тут баблом обзавелся, всем хватит. Заживем по-царски. А, Брэнеску? Сгниешь же в дыре этой. С мордашкой своей смазливой сгниешь.
Он зацепился левой рукой за стенку кузова, правую протянул Динке. Девушка недоверчиво изучала его кисть, а Эмиль изучал Лёшкин рукав. Красные клеточки поношенной рубашки плавно перетекали с ткани на ржавый металл Зверюги.
Вчера Эмиль маялся над кроссвордом: «подражательное и защитное сходство некоторых животных с другими видами». Слово вылетело из головы. «Мимикрия», – вспомнил он, торопясь за Диной.
Лёшка не был Лёшкой. Колеса не были колесами.
– Дина, нет!
– Че орешь, Косматый? – зыркнул на него поддельный Лёшка.
Фургон притормозил, и Дина сгруппировалась, чтобы не стукнуться об дверцу. Встала, уперев руки в бедра, задышала тяжело.
– Ну ты и придурок.
– Дин, отойди от него!
Девушка оглянулась, убрала изо рта прядь волос. Приподняла вопросительно бровь.
– Кто за рулем? – спросил Эмиль, вперив взгляд в существо.
– Я, – сказало оно, скалясь, и вязкая слюна капнула на темечко девушки.
Спустя секунду туда же опустились длинные лапы в переплетении жил, схватили за волосы и оторвали визжащую Динку от земли. Крик застрял в горле ошарашенного Эмиля. Ужас пригвоздил к трассе. Он должен был кинуться вперед, попытаться спасти подружку, но мышцы отказались служить ему.
Задняя дверца захлопнулась, и последнее, что он разглядел, – сгорбившееся чудовище: тощее тело, деформированная морда с огромной пастью. Петля на шее. И бьющаяся в жутких тисках Дина.
Зверюга заревела, сдала назад.
Эмиль отпрыгнул: спасая собственную шкуру, он смог пошевелиться.
«Трус, трус, трус», – будет повторять он по дороге к Степному.
Фургон сбавил скорость. Бесформенные шины, перекати-поле из мрака, стелили по асфальту дымчатый след.
Кабина была пуста. Рулевое колесо вращалось само по себе.
– Малой! – Требовательный голос звучал одновременно из Зверюги и в черепной коробке Эмиля. Эхо, принесенное враждебным ветром. – Скажи Мирче, его дочь у меня. Скажи, дядя Драгош ждет.
«Морой», – подумал мальчик, провожая фургон слезящимися глазами. Монстр из бабушкиных баек, из степи. К тем, кого знает, явится.
Эмиль смахнул слезы. Все исправить. Вызволить Дину. Или просто проснуться дома, в поту. Не теряя драгоценных минут на бесполезную молитву, он побежал по трассе.
Мирчу Брэнеску он застал в ресторанчике около заправки. Продумал по дороге речь: «Дину похитил мужчина, представился Драгошем, лица я не рассмотрел». Как бы ни был затуманен мозг, мальчик понимал, что, вдаваясь в подробности, только все усложнит. Обнаженное двухметровое существо с клыками? А было ли оно в действительности, не пригрезилось ли? Призраки – это по части бабули, но даже она не говорила о привидении ржавого фургона. И если осмыслить происшедшее трезво, в свете ресторанных ламп… Россказни bunică, полутьма, стресс… И в сухом остатке – Лёшка, заделавшийся автомехаником, Лёшка, напяливший резиновый костюм…
Голова кружилась. Он залпом проглотил стакан апельсинного сока, поданного официанткой, и топтался в ожидании Мирчи.
Отец Дины, крупный короткостриженый мужчина с солидным животом, отлучился позвонить. Новость он воспринял на удивление сдержанно, лишь при упоминании Драгоша маленькие глазки его замерцали.
Эмилю Мирча никогда не нравился. Дина, слава Богу, пошла в мать – такая же высокая, с тонкими чертами. Хотя порой проскальзывали отцовские нотки, и чем дольше жила она в городе, тем чаще: презрение, высокомерие, холодность.
– А он правда бандит? – как-то спросил юный Эмиль.
Дина пожала плечами:
– Наверное. Его друзья – точно.
«Ну чего он возится? – кусал ногти Эмиль. – Динка с этим дураком… с Лёшкой…»
– За мной, пацан.
Мирча шел, застегивая куртку. Показалось или под ней и впрямь кобура?
У ресторана урчал двигателем громадный внедорожник. Средних лет мужик с гробовой физиономией поприветствовал бизнесмена, но не Эмиля. Мирча распахнул дверцы:
– Залезай.
Мальчик покосился в комфортабельный салон.
– Вы милицию вызвали?
– Залезай, – повторил бизнесмен мрачно.
Эмиль подумал о Дине и обреченно полез в джип. За ним втиснулся Мирча.
– К супермаркету, – приказал он водителю.
Автомобиль тронулся – от сравнительно оживленной развязки между рестораном и заправкой к пустой Рудничной улице и дальше, дальше.
Водитель поигрывал желваками, под зеркалом раскачивалась флуоресцентная голова Иисуса.
– Ну вот что, сученыш, – сказал Мирча вкрадчиво. От него пахло дорогим одеколоном. Эмиль сжался, ощущая себя маленьким мальчиком в преддверии порки. – Если вы с Диной решили пошутить – без проблем. Дочка моя, конечно, месяц на жопе сидеть не сможет, но ты пойдешь себе домой, в свою вшивую халупу, к сумасшедшей бабке.
Эмиль залился краской, напрягшиеся кулаки побелели. Ярость, обида выветрили страх:
– Мы не…
– Но если с Диной что-то случилось, – продолжал Мирча, – если хоть волосок…
Джип проехал Буху и остановился на краю обрыва. Мальчику померещились уродливые истощенные силуэты, бродящие за остовом супермаркета.
Когда он вылезал из джипа, Мирча положил тяжелую пятерню ему на плечо:
– Косма, – сказал бизнесмен. – Семейка дегенератов.
Эмиль проглотил обиду. Он смотрел вниз, на Зверюгу. Груда металлолома, вмятина в боку. Кирпичи вместо колес. И фары наверняка разбиты… Заставить этот хлам ездить не сумел бы и гений.
Мирча пихнул Эмиля, и мальчик пошел к фургону.
– Побежит – шмаляй по ногам, – сухо сказал бизнесмен мордовороту-водителю.
С замиранием сердца увидел Эмиль в руке мужика пистолет.
– Дина! – приглушенно крикнул Мирча. – Доченька, ты здесь?
Угрюмые мужчины обогнули фургон. Так охотники крадутся к спящему тигру. Только вот Зверюга не спала.
Громила шел вдоль правого борта. Мирча – он тоже извлек оружие, тускло сверкающее вороненым стволом, – отворил ржавую створку.
Эмиль заметил бечевку, натянутую через бортик, уходящую под днище.
Услышал стон, едва различимый. Звук доносился из кабины.
Он сделал пару шагов, и громила преградил дорогу:
– Ну, ты!
– Отойдите! – потребовал мальчик, осмелев.
И тут Мирча завопил. Крик, полный скорби и отчаяния, взлетел к луне, к клочковатым тучам.
Они опоздали. Он, Эмиль, опоздал, кривоногий идиот, вонючий трус.
Мирча, по пояс забравшись в кузов, прижимал к себе тело дочери. Безвольно моталась откинутая назад голова. Пряди липли к обескровленному лицу, ужасная рваная рана зияла на девичьей шее. Морой, да, морой выгрыз мясо до позвонков, и запястья изгрыз острыми клыками, и груди исполосовал.
– Кто это сделал, доченька, кто?
Безутешный отец тряс мертвое тело, голова болталась из стороны в сторону, черты смазались…
Но почему на Дине спортивный костюм?