– И что? – нависает над Портосом следователь.
– Они рванули к нему. К Сурену к этому, в Ереван. Тот обещал устроить так, что ребят заберут в эту, как ее. В Турцию. Там в детдомах не жизнь, а лафа. Меня они звали с собой. Но я отказался.
– Зачем же тогда, – лицо у следователя багровеет, лоб пробивает потом, – зачем же ты мне врал?
– А я пошутил, – Портос скалится во весь рот. – Это была шутка. Тебе ясно, да? Смешно? Смешно, да? Гы-гы-гы!
Он хохочет, надрывается от хохота, исходит им.
Убийца не будет сидеть в тюрьме. Портос найдет его. Первым делом отрежет ему язык. Выколет глаза, вырвет ноздри. Оскопит. Перевернет и проделает то же, что эта сука с Арамисом. Порвет уроду жопу. И только потом вспорет живот, проломит череп и перережет горло.
Портос сделает это. Он знает, что будет потом. Его забьют в зону, на малолетку. Портос на это согласен. Он поквитается. Он клятву давал, что поквитается. Все остальное – до фонаря.
Физрук Мордаунт сидит на матах. Он часто на них сидит, говорит, чтоб не нажить геморрой. С Портосом они приятели. Мордаунт считает, что Портос может стать известным штангистом. Или даже знаменитым, если будет серьезно заниматься.
Портос не хочет серьезно заниматься. Это ему теперь ни к чему, до фонаря. У него цель другая.
– Из города А и города Б навстречу, – говорит Портос. – Что это может быть?
Мордаунт скребет пятерней круглый, наголо бритый череп.
– Ну поезда, – с удивлением отвечает он. – Задачка про поезда. Типа вышли навстречу друг другу. Что-то там со скоростью. Зачем тебе?
– А ты откуда про них знаешь?
Мордаунт в недоумении:
– Да чего тут знать-то. Это в школе проходят. Я уже не помню, в чем там закавыка. Да ты воспитателя спроси, вы тоже это наверняка проходили. Вадим Карлович тебе напомнит.
– Спрошу, – обещает Портос. – Мордаунт, у тебя деньги есть?
Недоумение перерастает в изумление:
– Ну есть немного. Тебе-то они зачем? Вы же на полном иждивении.
– На бутылку хватит?
– Да ты чего, парень? Недоставало только, я буду покупать тебе выпивку.
Портос медленно качает головой.
– Мордаунт, – говорит он. – Мне очень нужно. Позарез. Не для себя, ты поверь. Хочешь, я на суку последнюю забожусь? Хочешь, на колени перед тобой встану?
Князь Андрей, Волга и города, в который раз твердит про себя Портос, пока шагает по интернатскому коридору. Пузатая бутылка водки надежно укутана в старую рубаху, замотана изолентой и припрятана за пазухой.
Все это мы проходили в школе, навязчиво думает Портос. Это и есть общее между всеми тремя. Проходили в школе. Ну и что? Они много чего проходили, ерунды всякой. Портос клянет себя за тупость. Надо сделать следующий шаг, обязательно надо. А он не может понять какой.
Де Тревиль смахивает с верстака стружку. Он трезв и печален – до зарплаты еще неделя.
Портос озирается. В мастерской они одни.
– Нетрезвиль, – заговорщицки шепчет Портос, – выпить хочешь?
– А что? – теперь озирается трудовик. – У тебя есть?
– Ну. Бутылка водяры.
Де Тревиль счастливо охает, потирает ладони.
– Спасибо, Потап, – растроганно благодарит он. – Вот так выручил. Подожди, сейчас закусь соображу, и вмажем.
Портос подходит ближе. Теперь он от трудовика в двух шагах.
– Не надо закуси. Вся бутылка тебе. Мне нужен нож. Стальной, хорошо заточенный.
Нетрезвиль на секунду цепенеет, затем отрицательно мотает плешивой башкой.
– Нет, – отказывает он. – Ты чего, парень? Натворишь дел, а спросят с меня.
– Не спросят, – Портос отдирает изоленту, разматывает старую рубаху. – Литровая, – украдкой предъявляет он обнажившееся горлышко. – Если что, скажешь, знать ничего не знаю.
Де Тревиль сглатывает слюну.
– Ладно, – соглашается он. – Рукоятку наборную делать?
– Давай наборную.
Тощий веснушчатый Гримо – староста группы. Раньше старостой был Атос. Гримо тоже умный, хотя до Атоса, конечно, ему далеко.
– Как-как, говоришь? – морщит лоб староста. – Князь Андрей, Волга и города? Чушь какая-то. Не вижу сходства. Откуда ты это взял?
Портос не может сказать откуда. Не имеет права.
– Что, вообще ничего общего? – уныло переспрашивает он.
– Постой, – Гримо сосредоточенно думает. – Что-то вертится в башке. Не ухватить никак.
Портосу это знакомо. У него тоже вертится. И тоже не ухватить.
– Ну, ты думай, – подбадривает Портос. – Как следует думай, ты же умный.
Он поворачивается к старосте спиной и бредет прочь.
– Подожди! – догоняет Портоса голос Гримо. – Я, кажется, понял. Ну конечно! Нам это все на раз задали. В один день. Одновременно, понимаешь? Я еще с этими поездами провозился, а тут две главы Толстого читать, про князя. И заучивать географию Поволжья. В общем, до полуночи просидел. А ты что, совсем не помнишь?
Портос не помнит. Он не просиживал до полуночи – на то у него были друзья. Они не давали его в обиду воспитателям и учителям. А он не давал их в обиду никому. Он защищал их. Кулаками. В интернате любой знал: с Потапкой Белых лучше не связываться – покалечит. Портос защищал. И однажды защитить не сумел.
Наборная рукоятка намертво зажата в ладони. Портос стоит у дверей кабинета старшего воспитателя. Он не верит. Не может поверить. Заботливый, участливый, по-настоящему пекущийся о воспитанниках Ришелье. Задания дает он. Портос не верит. Но больше некому.
Постучать. Войти в кабинет. Рукояткой слева в висок. Запереть дверь на ключ изнутри. И…
Что-то не сходится. Не сходится, мучительно соображает Портос. Он допирает, что именно не сходится, когда кулак уже занесен, чтобы постучать в дверь.
Умирающий Арамис не стал бы передавать всю эту галиматью. Он послал бы одно слово, всего одно. Имя убийцы. Вот оно! Вот в чем дело: имени Арамис не знал. Или не помнил.
Портоса прошибает холодным потом, рукоятка в ладони становится скользкой. Он пятится от дверей Ришелье, затем бежит по узкому коридору с обшарпанными стенами.
Кольбер у себя. Прихорашивается перед зеркалом. Портос хватает его за грудки.
– Ты чего? – ошарашенно моргает Кольбер. – Ты чего, парень?
– Помнишь, как поймал меня летом в лагере? Я хотел упереть корзину у Мазарини, а ты меня подстерег и влепил наряд. Помнишь?
Кольбер делает резкое движение и освобождается от захвата:
– Сейчас я влеплю тебе пять нарядов.
Портос не обращает внимания. Наряды ему до фонаря.
– Кому ты сказал, что мы собираемся в лес? Кому?! Ну!
Кольбер отступает на шаг. Портос сильный. Но с вожатым ему не справиться. Кольбер это знает.
– Вот что, парень. Я перед тобой отчитываться не намерен. Ты сейчас…
Портос выдергивает из рукава нож:
– Говори, сука, урод. Зарежу!
От неожиданности Кольбер икает. У него трясутся руки. Он неотрывно смотрит на лезвие.
– Эт-тому, – запинаясь, выдавливает Кольбер. – Успокойся, ты ч-чего? Я ему смену с-сдал. Ну как его. Арсений Аксентьевич. Или Аксентий Арсеньевич. Пропади он. Не помню, ну!
Сменный воспитатель. Являющийся когда основной в отпуске или болен. Невзрачный человечишка с блеклым, словно помятым лицом. Без прозвища и с именем, которое не запомнить. Это он давал задания в тот день и назадавал столько, что Гримо едва справился.
Портос стучит кулаком в дверь. Переступает порог.
– Что тебе, мальчик?
У него и голос такой же блеклый, невзрачный, как все остальное.
– Мне-то? – переспрашивает Портос. – Мне тебя.
Он бьет с размаху наборной рукояткой слева в висок. Затем аккуратно запирает за собой дверь.
Арсений как его там лежит на полу навзничь. Он шумно, с натугой дышит. Струйка крови рождается в углу рта, спешит по щеке.
Портос примеривается. Он мысленно проделывал это сотню раз. Разжать лезвием зубы и отхватить язык. Залепить рот изолентой. Затем глаза: один выколоть, другой выдрать, чтобы болтался на жгуте. Потом ноздри.
Портос вскидывает руку с ножом. Глубоко вдыхает. Ну же. Ну!
Рука безвольно падает. Портос отступает на шаг. Его колотит. Он не в силах. Не в силах начать.
– Сука, – стонет Портос. – Сука я, урод. Не могу…
Кадык сменного воспитателя судорожно дергается. Портос подскакивает, замахивается вновь. Человек без прозвища кряхтит. Струйка крови теперь бьет изо рта толчками.
Портос хватает рукоятку обеими ладонями, заносит нож над головой. Зажмуривается. И…
Рвотный спазм подкатывает к горлу. Портос сгибается пополам, падает на колени. Его выворачивает. Он блюет на этого урода, на эту суку, на блеклое, словно помятое окровавленное лицо. Затем рывком переворачивает лежащего на живот. Ножом вспарывает по шву потертые, в жирных пятнах брюки. Сдергивает с тощего зада зеленые трусы в белый горошек.
Портос видал виды. Он дрочил. Подсматривал в замочную скважину, как директор дерет завучиху, и бежал в туалет дрочить. И на картинки с голыми шлюхами, которые где-то добыл д’Артаньян. У Портоса большой, твердый елдак. Он…
Вид сморщенной черной дырки между дряблыми ягодицами вызывает лишь отвращение. Портосу нечем больше блевать, но он блюет – еще и еще – вместе с желудочным соком выблевывает свою никчемность, свое бессилие.
Портос поднимается. Разжимает ладонь, нож звенит по полу. Может быть, он и меня тогда убил, пятясь к двери, думает Портос. Может быть, я тоже умер, только не заметил, что мертв. Надо зарезать гада, выдрать ему глаза. А я не могу. Портос тщетно пытается повернуть ключ непослушными, ходуном ходящими руками. Вышибает дверь ногой и вываливается в коридор.
– Кто-нибудь! – надрывается, надсаживается, заходится криком Портос. – Кто-нибудь, помогите!
Ярослав ЗемлянухинПерегуды
Еще одна пуля с треском срывает кору с кедра, за которым я лежу. Выстрел заставляет вжаться в землю. На мгновение выглядываю из-за ствола и снова прячусь.