На следующий день, прогуливаясь по Арбату, я встретил Демиурга. Его знал всякий библиофил как человека чуть вредного, но полезного, у которого всегда есть чем поживиться. Демиург энное десятилетие кряду притворялся невзрачным московским старичком, из тех что по часу выбирают арбузы, мнут их и так и эдак, торгуются и ничего не покупают. Но на самом деле он был другом Маяковского, адом, последним футуристом и вообще последним поэтом Серебряного века, автором самой странной и волшебной строки русской литературы.
Я обрадовался встрече и стал незамедлительно хвастаться:
– Оцените, Алексей Елисеевич, что я отрыл.
Демиург высморкался в платок, поплевал на пальцы и деловито взялся за книгу.
– Хлебников, – прочитал он едва ли не по слогам, будто это не они с Хлебниковым стояли у истоков прекрасного русского безумия под названием «будетлянство». Полистал томик, вчитался. Лицо его, состоящее из мелких хитрых, неуловимых деталей, побледнело.
Слистнул к финалу.
И посмотрел на меня так, будто я умер, сгнил и пришел на Арбат по старой памяти, и черви в моей голове, книжные черви, червивый мозг.
– Уберите это! – сказал Демиург, брезгливо тыча в меня книгой своего товарища. – И сожгите! Как Велимир сжег.
И вновь, уже в который раз за последние три дня, рот мой распахнулся удивленным «о» в пустоту – последний футурист ушел и оболочку московского старичка не забыл.
А книгу я обменял на редкого Уитмена и облегченно вздохнул. Потому что мне стали сниться мертвецы и мерещиться бородатые мужики с глазами убийц.
– Вы похудели, – сказал Эрлих, впуская меня в хрустящую и потрескивающую прихожую.
Две недели не прошло, а я снова у него в гостях, причем по его же звонку.
Вы, говорит, в Ленинград не собираетесь? Хочу вам Достоевского показать.
А я Достоевского люблю. И не только как букинист, но и как алчный читатель и несостоявшийся литератор.
Собрался быстро.
Шел по коридору за трескучим, как новая колода карт или высоковольтные провода, стариком и в предвкушении потирал руки. У комнаты Эрлиха оглянулся – в конце коридорной кишки прошло что-то длинное с телом складного ножа.
– Не отвлекайтесь, – посоветовал Немец, втащил меня в кабинет и постоял с минуту, высовывая за дверь череп, бормоча неразборчиво, – так обругивают хозяева нашкодившую животину.
Потом щелкнул засовом и смерил меня желтыми глазами.
– Там, на столе.
Я застыл, рассматривая книгу, и лицо мое, должно быть, было с кислинкой, как у рыбака, что удил чудо-рыбу, а вытащил карасика.
Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского, четвертый том. Изданiе Стелловскаго. СПб, 1870 год. Печать в два столбца, двести двадцать пять страниц.
Ради этого я трясся в поезде?
Я глядел на книгу, и все мне было знакомо до унылого «наизусть»: и надпись «Вновь просмотренное и дополненное самим автором», и буква «Фита» в инициалах Достоевского и Стелловского, похожая на «О» с внутренней горизонтальной черточкой. И двуглавый орел тоже.
Я спохватился насчет дарственных надписей (через мои руки проходили автографы Федора Михайловича), но чудо-рыбой девственно-чистое издание не стало.
Нет, размышлял я, я-то, конечно, куплю четвертый том у Эрлиха, но тому, кому я его перепродам, не буду шептать в трубку загадочно: «Хочешшшь покажжжутьтебе Доссстоевссского?»
Я изобразил приличествующий моменту интерес. Сыграл на троечку.
– Вы ее читали? – спросил старший коллега.
– Что? – изумился я. – «Преступление и наказание»?
– Но это не «Преступление и наказание», – сказал он ласково.
«Ну конечно, – фыркнул я про себя, – я толстяк, это не „Преступление и наказание“, земля плоская».
Я – из вежливости, все из вежливости – взглянул на титульный лист. Прочитал название романа. И пол сдвинулся подо мной.
– Но это невозможно, – промолвил я, подавляя желание щипать собственное предплечье со вставшими дыбом волосками.
Я прекрасно помнил письмо, написанное Theodore Dostoiewsky из Дрездена адвокату Губину. Там речь шла о варварском контракте, который автор заключил с нечестным издателем Стелловским, о долговой яме и тысяче рублей, обещанной «Русским вестником». И о четвертом томе полного собрания, о томе, в который вошло «Преступление и наказание», но никак не роман под названием «Дьявол».
– У Достоевского нет такого произведения! – воскликнул я, вертя книгу, убеждаясь, что и страниц в ней положенных двести двадцать пять, и выходные данные совпадают с моими прежними представлениями о мире.
– Есть, – парировал Эрлих, покачиваясь, как горельник на промозглом ветру. – Весьма провидческий роман.
– И в каком же, позвольте, году оно было написано?
– В посмертии.
Я моргал, топтался и хотел одного: выбежать на свежий воздух с заветным экземпляром «Дьявола» под мышкой.
Отрывочно помню, что Немец попросил за четвертый том двести рублей. Помню, как расплачивался, роняя купюры, и как мы шли по коридору, а за бесчисленными дверями клокотало и царапалось.
У выхода он склонился надо мной: «Там, где гнутся над омутом лозы», – вспомнил я из Алёши Толстого.
– Книгу перепродайте в течение трех дней. И пусть тот тоже перепродаст.
– Ага, – сказал я. – Ага.
Меня подмывало желание поскорее открыть невиданную книжку, Ионой забраться во чрево чудо-кита. Но в поезде я не решился. Слишком подозрительные соседи по купе мне попались, с ногтями вместо век.
Москва встретила сизым туманом. Когда я проходил мимо надземного теплопровода, на него уселась колония воронов, таких крупных, что железобетонные опоры завибрировали. Птицы щелкали клювами, когти терзали оклеечную изоляцию, глубоко погружаясь в битум, и глазки их были смоляными каплями.
Я заперся в квартире, налил водки – бутылка стояла с майских праздников, пью я вяло. Влил в себя стакан. И принялся читать.
Провидческий – не то слово. Я узнал перо Достоевского, никто бы так не написал, сомнения испарились к десятой странице, и пустяк, что роман повествовал о нацистском концлагере, а главным героем был постепенно сходящий с ума гестаповский офицер.
Вечером мне позвонил коллега. Куда, мол, пропал, три дня назад обещал ведь письма Чуковской из Ленинграда привезти. Спросил, знаю ли я, что Терехина машина насмерть сбила. Я едва вспомнил: Терехин – это который на авангарде специализируется, я ему кого-то на Уитмена сменял вчера. Бурлюка? Северянина?
Оберштурмфюрер Клаус Редлих уснул, и ему снились тела, падающие мертвыми осенними листьями, душегубка, забитая детьми; газ, скопившийся в клетчатке шеи и глоточного кольца, выталкивает изо рта язык, щелкают, хрустят суставы, клювы, когти.
Я проснулся среди ночи, взмыленный. Щелканье вытянулось за мной из сна и находилось здесь, в комнате. Дрожащей рукой я нащупал выключатель.
Они доедали мою недочитанную книгу, единственный экземпляр «Дьявола», моего безумного Редлиха доедали они. Верткие, длинные, покрытые снежной шерсткой, сминали лапками страницы и жрали их.
Я закричал, а они, некая помесь горностаев и гусениц, исчезли, сметенные криком, но вернуть четвертый том я уже не мог. Утирая слезы жалкими ошметками пожеванных страниц, я вышел в ночь.
– Вы истончились, – с сожалением сказал Эрлих.
Я схватил его за грудки:
– Что происходит?
Он оттолкнул меня мизинцем, и я едва устоял на ногах.
– Я предупреждал вас, – с прежней любезностью произнес Немец, – книги должны двигаться. Вам повезло, что первыми вас нашли букинисты из неагрессивных. Поверьте, с иными нашими коллегами лучше не встречаться никогда.
Он пошел по коридору, треща осиным гнездом.
В соседних комнатах вслух читали книги.
Я заткнул уши.
В кабинете он потормошил меня, и я отнял ладони от головы. Хор голосов затих. Я смотрел на голые исцарапанные стены, мягкий, будто разваренный кирпич. В некоторых местах здание выблевало кладку, как тыквенную кашу.
– Куда девалась ваша библиотека?
– Я съезжаю, – сказал Эрлих спокойно, – обстоятельства требуют.
– Кто вы?
– Человек, готовый продать душу за хорошую книжку. А вы?
Он хлопнул меня по спине и рассмеялся. Так смеялись бы садовые ножницы в оранжерее кровоточащих бутонов.
– На столе я оставил для вас подарок, – сказал он, надевая фетровую шляпу.
Я с ужасом покосился на объемный фолиант в металлическом окладе, последнюю книгу в кабинете.
– Я не возьму это!
– И правильно сделаете.
Он поклонился и распахнул дверь. В коридоре ветер переворачивал цветочные горшки.
– Перепродайте ее в течение трех часов. И пусть тот…
Голос его потонул в вое ветра, но, когда дверь закрылась, оставляя меня одного в пустом кабинете, сомкнулась и воющая пасть.
На непослушных ногах я подошел к столу. Слишком худой, слишком заметный.
Книга была шикарной. Ин фолио, нарисованный от руки атлас карт и планов русских городов, шестнадцатый век. Я устроился на стуле, с замиранием сердца дотронулся до бумаги.
Я знал, что таких городов нет в России: ни в шестнадцатом веке, ни в любом навскидку.
Но палец мой скользил по гротескно изогнутым улицам и колоссальным сооружениям, и когда я дошел до Москвы – не той Москвы, где я жил когда-то, а, спаси нас Господь, совсем другой, – я спросил тихо сквозь кровящиеся уже зубы:
– Который час? Как давно я здесь?
И мне так же тихо ответили из-за спины.
Благодарности
Организаторы проекта благодарят за активную помощь и поддержку людей, без которых эта книга никогда не нашла бы своих читателей.
Читательская таргет-группа
Дмитрий Прокофьев
Александр Адамович
Александр Борзенков
Александр Павлов
Алексей Рыбаков
Анастасия Асмаловская
Андрей Короткевич
Владимир Григорьев
Владимир Девятериков
Владимир Чистяков
Всеволод Кузнецов
Дарья Карасева
Денис Овчинников
Дмитрий Иванов
Евгений Чернявский