Я вгляделся во мрак. Между двух заброшенных бараков, расположенных метрах в ста от нас, удалялся человек. Он шел быстро, но как-то неловко – то и дело пошатываясь и прихрамывая. Мне не хватило мгновения, чтобы получше его рассмотреть: тьма поглотила фигуру.
– Ты видел? – прошептал я.
– Может, Илко пьяный шарахается? – предположил Гаврилов, опуская ружье.
Но Илко не пил и по крышам не лазил. Именно так он сказал утром, когда мы осторожно поинтересовались про ночной инцидент.
– Если не ты, тогда кто это был? – не унимался Гаврилов. – Местный со стойбища?
– Нга приходил, – бросил Илко, поправляя сбрую на олене.
Мы ежились возле барака ненца. Попыхивая трубкой, Илко готовил к поездке упряжку из четырех оленей. Моросил дождь. Я посмотрел на Фокина, который с задумчивым видом застыл возле нарт. Педиатр разбирался в местном фольклоре, поэтому я ждал от него пояснений, прекрасно понимая, что от Илко я их точно не получу.
– В мифологии ненцев Нга – это одновременно название злого божества и общий термин для страны мертвых, – Фокин забрался в нарты и похлопал по пустующему рядом месту. – Поехали, Алексей Петрович. Хочу к обеду вернуться.
Я кивнул на прощание Зориной и Галине Ивановне, которые наблюдали за нами с крыльца амбулатории, и, оставив Гаврилова за главного, уселся в нарты рядом с Фокиным. С утра я решил, что поеду на стойбище вместе с педиатром. Ненцы уважали бывалого врача, не один год лечившего их детишек. Долгое время он был начальником выездных медицинских бригад, но бумажная волокита и стрессы, связанные с организацией экспедиций, настолько ему надоели под старость лет, что в этот раз бразды правления достались мне – терапевту.
Илко стукнул шестом по оленю-вожаку, и мы тронулись, оставляя позади Нюртей. Дорога по тундре заняла два часа. Однообразие пейзажа саднило глаза: бурые просторы, поросшие мхом и ягелем, убегали в бесконечную даль и сливались с набрякшими тучами. Мысли стелились за горизонт: я думал о том, как вернусь домой и обниму Алену с сынишкой, почувствую их тепло и увижу улыбки…
Нарты подпрыгнули на кочке. Впереди показалась остроконечная верхушка чума, рядом чернели кривые бревна загона для оленей. Он пустовал – как и все стойбище ненцев: ни души вокруг.
– Где все? – поинтересовался Фокин.
Илко пожал плечами и остановил упряжку. Мы выбрались из нарт и осмотрелись. В предыдущие экспедиции я несколько раз бывал на стойбищах в окрестностях Нюртея и хорошо помнил, что временные поселения ненцев состояли из десятка чумов и пары-тройки загонов, до отказа набитых оленями, рядом с которыми неспешно возились местные. Сейчас же посреди обширного пространства высился лишь один-единственный чум. Поблизости от него еще виднелись круги из слежавшейся травы – участки, где раньше стояли другие чумы.
– Все ушли, – подытожил Илко.
– А зачем оставили чум? – удивился я.
Ненец не нашелся, что ответить: почесал затылок и направился к жилищу из оленьих шкур.
– Хозяин? – позвал Илко, приподняв полог чума. Он скрылся внутри, и мы с Фокиными, переглянувшись, последовали за ненцем.
Сквозь отверстие наверху падал тусклый свет, которого едва хватало на то, чтобы рассмотреть обстановку. Типичный быт кочевников, я видел его не раз: дощатый пол с разложенными по бокам цветастыми матрасами, печка-буржуйка в центре, рукомойник рядом, по углам – небольшой столик, баки с водой и ящики. Странность заключалась в том, что по всему помещению были разбросаны одежда, тряпье и посуда – алюминиевые кружки, ложки, кастрюли, – а у наших ног валялся перевернутый на бок чугунный котел. В воздухе застыл тяжелый запах: железистый, резкий, хорошо мне знакомый по прозекторской в районной больнице – запах крови.
Я опустил взгляд: на досках, сквозь которые виднелись земля и чахлая трава, подсыхали алые лужицы.
– Что здесь произошло? – спросил я Илко.
– Оленя варили, – как обычно сухо ответил ненец.
– А где хозяин чума? – вмешался Фокин.
– Его нет, – Илко вышел на улицу, оставив нас в замешательстве.
Фокин еще раз оглядел бардак в помещении, а затем посмотрел на меня. Его глаза, всегда слезившиеся в ветреную погоду, выражали беспокойство.
– Что-то здесь нечисто, Алексей Петрович, – покачал он головой.
– Получается, ненцы собрались всем стойбищем и уехали, оставив один чум? – уточнил я.
– Получается, так, – согласился Фокин. – Но это очень странно. Ненец никогда не будет каслать без своего чума. И гляньте на этот беспорядок: собирались как будто в спешке, все бросили и ушли.
– Может, драка была? – я кивнул на следы крови на полу.
Фокин развел руками и поджал губы.
– Местные, когда напьются, могут быть агрессивными, но я не вижу здесь ни одной бутылки водки, – размышлял он вслух.
Я понял, что несколько последних минут едва дышал – настолько плотным и тошнотворным был воздух. Пора уходить.
Мы вышли из чума. Илко, покуривая трубку, дожидался нас возле упряжки. Олени понуро щипали траву. С севера тянуло холодом, а небо стало густым и темным, предвещая первый снег. Я поежился и, поглубже натянув вязаную шапку, направился к нартам.
Мы вернулись в Нюртей: бараки поскрипывали от порывов ветра, сумрак закрался между ветхих построек. Илко остановил упряжку возле амбулатории. В тот же миг на крыльцо выскочила Зорина, на ходу застегивая куртку.
– Вы не видели Галину Ивановну? – ее голос дрожал от тревоги.
– Нет, а что случилось? – я спрыгнул с нарт.
– Пропала куда-то, – возле соседнего барака показался Гаврилов с ружьем. – Как только вы уехали, она сказала, что пойдет ягоды собирать. И до сих пор не вернулась. Я уже дважды вокруг поселка обошел – нигде ее нет.
– У озера смотрели? – спросил Илко.
Гаврилов отрицательно покачал головой. Озеро располагалось в двух сотнях метров от Нюртея. Илко натаскивал из него воду для своего домика и амбулатории. Путь к водоему лежал через топкие участки тундры, поэтому наша бригада если и ходила к озеру, то лишь для того, чтобы сделать снимки на память. Впрочем, Галина Ивановна уже успела сфотографироваться по приезде, поэтому с трудом представлялось, зачем бы она сегодня потащилась к воде. Но это было единственное место в окрестностях Нюртея, которое не проверил Гаврилов.
Фокин и Зорина остались в амбулатории, а мы втроем направились к озеру. Резиновые сапоги чавкали по влажному мху. Вскоре впереди блеснула стальная вода.
На берегу распласталась Галина Ивановна. Она лежала на спине, раскинув руки, при этом голова женщины почему-то уткнулась лицом в землю: ее крашеные в рыжий цвет волосы контрастировали с бурой землей.
Лишь подойдя ближе, я понял, что было не так: голова, отделенная от туловища, лежала чуть выше шеи, из которой в рванине мышц и сухожилий белел позвонок.
Гаврилов шумно выдохнул. Илко застыл на месте. Я дрожал от озноба: вспомнилось, как Галина Ивановна приводила ко мне на прием мужа и дочь, переживала за их здоровье. Они остались в Салехарде, и Галина Ивановна к ним больше не вернется.
Я присел возле отделенной от туловища головы и осторожно ее перевернул. Лицо женщины превратилось в месиво из разодранной кожи, багрового мяса и налипших травинок. Пустые глазницы сочились кровью.
Что-то изменилось вокруг: стало тише, будто тундра – и без того немногословная – задержала дыхание. Я поднял голову и ощутил холодные касания на коже: падал снег.
Мы уложили тело на кушетку в смотровом кабинете. Голову, убранную в пакет, разместили рядом – возле шеи. Фокин и Зорина в оцепенении наблюдали за нашими действиями.
– Кто это сделал? – выдавила гинеколог.
– Мы не знаем, но, наверное, медведь или волк, – стараясь сохранять самообладание, ответил я, хотя прекрасно понимал, как фальшиво и неуверенно прозвучали мои слова. – Какой-то крупный хищник.
Илко хмыкнул и покачал головой. Вчетвером мы уставились на него.
– Ты что-то знаешь? – нахмурился Гаврилов. – Это ночной визитер сделал, да? Кто это был?
Ненец пристально посмотрел на хирурга и тихо сказал:
– Надо уезжать. Я вызову вертолет по радио.
Илко вышел из смотровой: по коридору удалялись его шаги. Гаврилов схватил ружье и выскочил следом.
– Стой! – крикнул он. – Со мной пойдешь!
Когда они ушли, я плюхнулся на стул и потер лицо. Глаза щипало от ртутного света ламп, носоглотку саднил запах крови. Фокин подошел к трупу Галины Ивановны.
– Одежда целая, – сказал он, осматривая тело. – Если это был зверь, он наверняка бы разодрал куртку.
– То есть это сделал человек? – Голос Зориной сорвался. – Но кто на такое способен? Здесь что, маньяк ходит?!
Девушку била крупная дрожь, губы дрожали, лицо побледнело. Еще чуть-чуть, и паника накрыла бы ее с головой.
– Света, собирай вещи, – как можно спокойнее сказал я. – Мы уезжаем. Илко вызовет вертолет со спасателями, они будут здесь через несколько часов.
Зорина обхватила себя руками и, кивая головой, направилась к выходу.
В то же мгновение снаружи раздался истошный вопль. Еще секунда – и прогремели два выстрела.
Мы застыли в испуге. Первым очнулся Фокин:
– Это Илко кричал? – спросил он.
Я подбежал к окну. Вгляделся в сумрак: шел мелкий снег, и за его завесой с трудом просматривались темные бараки на другой стороне улицы. Фокин встал рядом со мной, часто и шумно дыша.
– Я их не вижу, – прошептал я.
– Что с ними случилось? – дрожащим голосом спросила Зорина.
Я отошел от окна.
– Очевидно, на них кто-то напал, и Гаврилов открыл огонь.
– Крик и выстрелы раздались со стороны домика Илко, – Фокин кивнул на барак через дорогу, чуть правее от нас.
– Пойду проверю, – я надел куртку. – Оставайтесь здесь и ждите нас.
Фокин и Зорина переглянулись.
– А вдруг на вас тоже нападут? – в глазах девушки блеснули слезы.
– Света, и что ты предлагаешь делать? Сидеть здесь? – я раскрыл дверь и вышел в коридор. – А вдруг Гаврилову и Илко нужна помощь? Галину Ивановну мы уже потеряли.