Сын? Нет. Мой сын лежит, завернутый в полиэтиленовый пакет, в земле у какого-то дачного поселка. А то, что стоит за дверью, – это что-то совсем другое. Не отзываться. Ни в коем случае не отзываться.
Игорь отошел подальше от двери. Зря он заперся в этой ловушке. Остается только окно (возможно, то же самое подумала Анна, только это было этажом выше). Он открыл окно, и холодный ветер ворвался в комнату. Снять москитную сетку и спрыгнуть. Высота не больше двух метров, внизу – плитка. Почти наверняка без последствий не обойдется. Не лучше ли встретить поедателя мышей и кошек здесь, в тепле, целым и невредимым, чем на холодной улице с переломанными ногами?
Тук-тук-тук.
Игорь взял со стола телефон.
Полиция? И что ты скажешь? На меня напал двухлетний ребенок?
Ты жаждал чуда? Так получи его. Открывай. Что купил, тем и владей, как говорят американцы. К тому же вдруг это настоящий Тема? Тогда ему лучше не оставаться с той стороны двери.
Тук-тук-тук.
Игорь подошел к двери и открыл ее.
За дверью стоял Артем. Он склонил голову и прикрыл глаза ладонью от слепящего света. Лица не было видно. Плюшевый Винни Пух лежал у его ног.
Ребенок дрожал и тяжело дышал, как тогда в блоке «Д» на аппарате искусственного дыхания. Он испугался того, кто был там наверху, и спустился вниз искать защиты. У отца.
Игорь наклонился и взял сына на руки.
– Прости. Прости меня. Это все из-за чертовой задержки развития. Из-за нее ты такой странный. Верно? Теперь я уже разобрался, что почем. Прости за то, что я вчера испортил кашу. Просто испугался. Глупо? Да? Со всяким бывает. Но, слава богу, все обошлось. Ты ведь цел и невредим. И с тетей Наташей тоже все будет в порядке.
Нижняя губа задрожала, и в глазах поплыло. Он не плакал с восьми лет. С тех самых пор, когда Витька Шилов разбил ему нос на школьном дворе. Слезы принесли облегчение.
Артем отворачивал голову от люстры и щурился.
– Ты хочешь спать? А свет мешает. Сейчас мы это уладим.
Не выпуская ребенка из рук, он нажал на выключатель.
29
Несмотря на скверное самочувствие, Наталья стояла у двери без пяти восемь. Игорь Андреевич не любил опозданий.
Она повернула ключ в двери и вошла внутрь. В доме было прохладнее обычного. Неизвестно откуда взявшийся ветер захлопнул дверь у нее за спиной. Дома она привыкла к сквознякам. По десять раз на день закрывала за мужем форточку после перекуров. Но Игорь Андреевич не курил.
Она скинула пальто, разулась и прислушалась к тишине. Телевизор на кухне молчал. Опять проспал? Ну да и бог с ним. Это не ее дело. Наверху нескладно пиликало электронное пианино. Ребенок проснулся, но пока не нуждался в компании. Есть время, чтобы разгрузить стиральную машину и развесить вещи.
Она сделала несколько шагов в сторону ванной и остановилась. Причиной были два коричневых пятна на ковре перед кабинетом. Вчера их не было. А дверь в кабинет, обычно либо открытая, либо закрытая, сегодня медленно покачивалась от сквозняка.
Наталья заглянула в комнату.
Хозяин дома лежал в кресле с распоротым от уха до уха горлом. Под ногами растеклась лужа крови. Тут же лежал окровавленный канцелярский нож. На распахнутом настежь окне ветер качал занавески.
Она не совала нос в чужие дела, но и не затыкала уши, когда хозяин говорил по телефону. Голоса были разные: то мужские, то женские, но всегда возмущенные. Игорь Андреевич твердил собеседникам, что они получат либо квартиры, либо деньги. Но, видимо, кто-то из них не отличался большим терпением.
Наверху снова заиграло пианино.
Быстрым шагом Наталья поднялась по лестнице и заглянула в детскую.
Артем почему-то сидел не в кровати, а в манеже. В одной руке он держал пианино, а в другой – Винни-Пуха. Бурая шерсть медведя была слипшейся и мокрой, как будто мальчик облизывал ее все утро. Ребенок улыбался, обнажив ряд гнилых зубов. И его глаза показались женщине немного чернее обычного.
Лариса ЛьвоваБольшая и Маленькая
1
Большая Зойка прижимала к груди Маленькую Зоиньку, шептала:
– Дует? Дай-ко укутаю тебя.
И все заматывала ее в драный платок, который выбросила кухарка Домна. А он сгодился – из-под двери несло холодом, даже снежная крупка залетала.
– Тише, Зоинька, не плачь, я куплю тебе калач, – кривя синие губы, напевала Большая.
Но Маленькая все не засыпала, глядела в темноту широко раскрытыми неподвижными глазами.
Ее плач вонзался Большой Зойке в голову – пробирался под полушалок, жидкие волосы, сверлил кость и гудел, словно рой комаров.
Большая начинала биться лбом о деревянную стену, швыряла Маленькую на обындевелую землю каретного сарая.
Ее тело издавало костяной стук, какой бывает, когда упадет на пол мороженая рыба. Маленькая на время замолкала, но потом снова начинала плакать.
Ночь тянулась долго. Очень долго.
Во дворе раздалось: хруп-хруп-хруп. Это дворник Софрон пошел к воротам.
От ворот – хрямс-хрямс-хрямс – прозвучали четкие шаги. Кто-то направился к парадному. Следом прохрупал Софрон.
Большая не выдержала, вскочила, проковыляла мимо сломанной пролетки и двух колясок, прильнула к отверстию в двери.
Доктор? Точно, доктор – с саквояжем в руках. Софрон топтался позади, о чем-то взволнованно говорил. А Зойка и сама знала, что хозяйке пришло время родить.
Большая схватила Маленькую, прижала к себе и зашептала:
– Все, Зоинька, началось. Доктор приехал. Давай иди, поспевай…
Зойка с силой толкнула дверь. Взвизгнули расхлябанные запоры. Образовалась щель между створками. Большая просунула в нее Маленькую и швырнула подальше, на нетоптаный снег. Маленькая упала и осталась лежать, как кусок сухого навоза. Никто в темноте и не разглядел бы.
Большая стала наблюдать. Черный комок шевельнулся. Залаяли соседские псы, но сразу замолчали. А потом завыли, тягостно и горько.
От двери матерно заругался Софрон, взял метлу и стал пробираться по сугробам к забору. Застучал о него метлой, отгоняя беду. Да где там! Чужие собаки всегда чуют Маленькую, тоскуют, боятся. А свои дворовые псы давно поиздохли.
Черного комка уже на месте не было. Смутная тень в свете из окон скользнула к крыльцу. Хорошо, что дверь парадного не заперта по обычаю – для легких родов. Будут им сегодня легкие роды.
Большая Зойка поняла, что уже видит все глазами Маленькой, и порадовалась. Отпрянула от створок, пошла в свой угол. Уселась и опустила темные сморщенные веки. Так удобнее смотреть.
По лестнице, раздувая юбки и белый фартук, сбежала новая горничная Аниска. Ишь, как хлестнула подолом по лысой головенке Маленькой. Но Зоинька умница, обхватила перила ручонками, удержалась.
Вот бы дотянуться до Анискиной белой шеи… Нет уж, Маленькая, не отвлекайся. Не уйдет от тебя эта Аниска. Сначала навести хозяйку.
Вот так незадача! Крашенные в розовый цвет двери в хозяйкины покои закрыты. Это не беда. Маленькой терпения не занимать. Но жирная корова Домна поначертила на них какие-то знаки! Как бы Зоинька не испугалась. Нет, ничего, притаилась возле лепнины, ждет. И Большая подождет.
А псы все воют. Нет, это не собачий вой. Это мамонька голосит в их каморке возле кухни. А Зойка скорчилась возле сундука – мамонька опорожнила штофик и теперь злая. Может прибить, если Зойка высунется. Мамонька все время дерется, стоит только Домне пожаловаться: твоя девка все под ноги лезет, всем мешает. Или – твоя девка опять хозяину на глаза попалась. Или еще вот – твоя девка чашки расколотила. Мамонька часто кричит на Зойку: «Байстрючка!»
Но иногда, напившись вина, гладит разбухшими руками, от которых воняет горчицей и щелоком, жидкие Зойкины космы и шепчет: «Ты, Зойка, смекай: не нашей ты породы, не хрестьянской. В тебе господская кровь! Будь умницей, мож, отец твою судьбу устроит».
Зойка часто смотрится в половинку круглого зеркальца и видит серые жидкие волосенки, невзрачные голубоватые глаза. Как у хозяина Аристарха Петровича. А мамонька – красавица, с русыми кудрями и травяной зеленью в глазах. От кого ж немочь в Зойкиных лице и теле? Точно не от нее.
А мамонька все голосит, бьет кулаком то по столу, то по тугому, как барабан, животу. Кричит: «Куда ж я пойду-то? Одно дите порченое на руках, другое под сердцем. Кому я нужна с приплодом?»
Мамоньке отказали от места. Домна на кухне разворчалась: «И правильно. Нечего свою манду под каждый уд подставлять». И сунула Зойке сухарь – вку-у-усный, от хозяйского пирога. Сказала, глядя, как Зойка мусолит его: «Ишь, лопает. Немтырь, уродина, а жалко – живая ж тварь».
А Зойка вовсе не немтырь. Она разговаривает. Только никто не слышит. Кроме Маленькой… Э-эх… Что-то зевается. Как же долго время тянется. Так и уснуть можно. А без нее Маленькая Зоинька не справится.
2
В людской заполошная Аниска все никак не могла успокоиться – повторяла между шумными глотками чая из блюдца: «Мальчик! Да такой крупный – головенка что тыковка! Аристарх Петрович на радостях доктору четвертной отвалил, сама видела».
Домна поджимала крупные губы – обижалась. Ее в этот раз не позвали «бабить», помогать при родах. Еще обиднее был четвертной, попавший в чужой карман. Как будто этот доктор, а не она, постарался, чтобы хозяйка не скинула дитя прежде времени, готовил для нее наговоренные отвары да обереги на каждый день.
Но потом пухлые, как подушки-думки, щеки расплывались в улыбке – дождался-таки Аристарх Петрович наследника. Слава Ему! А то ведь что за напасть – две жены скончались от преждевременных родов вместе с младенцами. Это за пять лет-то!
Открылась дверь. Сквозняк разбавил приторными духами запахи щей и лука. Вошла экономка Аделаида Исаевна, она же Адка, подлюка и гада. Морда красная, рюши на блузке скособочились, одна пуговица не застегнута. Видать, Аристарх Петрович не сдержался, на радостях побаловался с Адкой.
Подлюка вытащила из-под ажурной шалки графинчик простого стекла.