Домна почуяла, как из нее утекает жизнь: все меркнет перед глазами, болезненной судорогой в груди заканчивается дыхание, а сердце становится большим-большим и замирает…
Рогатый дохнул смрадом из ощерившейся пасти.
Все, что было в детской, полыхнуло языками ледяного синего огня.
Домну вместе с трупом младенчика потянуло к громадным осклизлым клыкам…
Она очнулась от перханья и содрогания тельца в руках.
Аристарх Петрович желали кушать.
Домна, не помня себя, вложила окаменевший холодный сосок в жадные губенки. Дитя зачмокало. Завоняло серой – хоть окошки открывай.
Совершенно черные, мертвые герани и фикус, которые сгорели в синем пламени, говорили о том, что Он был здесь. И Домна знала, что за покровительство должна заплатить. За одну жизнь сотней жизней.
Только почему не расплавился крестик на суровой нитке? Нешто Рогатый потерпит? И тут же пришла мысль, что Ему все равно.
Домна исправно служила своим хозяевам. Наслаждалась властью. Ее не тревожили мороки убиенных в утробе или колыбели младенцев, не беспокоили тени их матерей. Только она одна знала о тайных местах в каретном сарае, в саду у заборов, где хрупкие косточки превращались в землю.
Домна проснулась от стука в дверь и громких всхлипов. Аниска… черти б ее взяли…
– Чего тебе?.. – спросонок хрипло спросила она. – Входи уж…
Аниска с плачем бросилась к Домне, которая по-царски возвышалась на своих перинах, упала на колени, приникла к ее пухлой, словно набитой ватой, ручище и все рассказала. Домна глядела на вздрагивавшие развитые кудельки горничной и наслаждалась. Вся прислуга знает, кто в этом доме главный.
Однако что за чертячья кукла? А если… Стешкину девку, которая Зойка, так и не нашли. То есть не искали. Пропала да пропала. Кому она нужна? Конечно, Домна для нее куска не жалела – таки хозяйская кровь. Но темечко чесать не стала, когда поняла, что никто не видел байстрючку после того, как обнаружили ее мать-удавленницу в каретном сарае.
Зато теперь ясно, почему Стешкин морок так привязался к дому. Поди, ищет свое отродье. А пущай ищет, Домне-то что… Людской страх ей только на руку.
И тут в голову пришла мысль, которая словно подбросила кухарку с постели, заставила вскочить и заорать на заплаканную Аниску:
– А ну, пошла прочь! Обслюнила всю руку! Займись делом, скажи на кухне кофею сварить. Служивые сейчас прибудут. Ступай!
Аниска быстренько скрылась.
А Домна, выкатив глаза и часто дыша, думала о том, что у Рогатого могла появиться еще одна прислужница. Тогда беда…
Но как Он мог позабыть преданную Домну? Или она провинилась в чем?
Домна не увидела, что на подушке за ее спиной копошилось нечто черное, все в шматках облупившейся кожи, и оставляло на нежном батисте темные следы.
Кухарка повалилась навзничь на постель, в раздумьях стала смотреть на побелку потолка и вдруг почуяла острую вонь.
– Тьфу, Аниска, что ли, пропастину притащила? – сморщившись, проговорила Домна.
И тут же почувствовала, как что-то холодное, слизистое коснулось ее щеки.
Повернувшись, не успела ничего понять, только глаза обожгла дикая боль.
Кто-то безжалостно, с хрустом и хлюпаньем, колупался в ее глазницах.
От неимоверной муки Домна потеряла сознание.
А когда очнулась в сплошной темени, схватилась тряскими руками за грудь.
Пальцы ощутили студенистую мякоть, истекавшую теплой жидкостью. В ноздри ударил запах свежеразделанной свиной туши. «Откуда здесь убоина?» – успела удивиться Домна.
А потом захрипела.
– Помоги… прошу… – только и смогла вымолвить кухарка.
В ушах прозвучал дикий хохот, потом тоненький младенческий плач, а после – тот вой, который издают бабы, когда железным крючком из них тянут раздробленный плод. И снова хохот…
– Обма… – беззвучно прошептали Домнины губы и застыли.
И наступила тьма.
6
В промороженном насквозь каретном сарае раскачивалась во сне Большая Зойка. Но даже в забытье с ее раскрошившихся губ слетало нытье. Зойка злилась на Маленькую, на свою мертвую мать. Маленькой бы все проказничать. А мамонька не разрешает – является людям, руками машет – отгоняет. Мамонька – дура. Полоумная. Разве можно прощать людей? Они-то ей ничего не простили.
Но вот Большая завалилась набок и очнулась. По привычке протянула руку и не обнаружила холодного скрюченного тельца Маленькой.
Что?!
Пустые Зойкины глаза со впавшими зрачками открылись.
Проворонила Маленькую!
Беда!
Вдруг ее найдут служивые, которые, наверное, уже в доме?
Большая попыталась осмотреть все вокруг глазами Маленькой.
Зоинька, вся в крови, как при ее рождении, подбиралась к спальне Аристарха Петровича. Большая никогда не была в этой части дома, поэтому из-за любопытства до нее не сразу дошло: нужно сию же минуту остановить Маленькую.
Дневной свет не проникал сквозь плотные темные гардины на окнах. А от закрытой двери покоев Аристарха Петровича веяло бездной, пропастью, и на полированной поверхности чудились отблески дьявольского огня. Понятно, хозяин же принадлежит Ему, той силе, которая враз может укоротить жизнь обеих Зоек. И глупая, глупая Маленькая лезет на рожон.
Стой, Зоинька! Поворачивай назад, Маленькая!
Да где там… Попив чьей-то кровушки – а, мерзавка Домна не в добрый час подвернулась! – Маленькая со своего пути не свернет.
Большая чуть не разодрала рот в беззвучном крике. Только с дощатого потолка сарая полетела вниз труха, да над всей округой подняли грай околевавшие от холода вороны.
Большая Зойка застонала от бессилия, подбежала к воротам сарая и стала изо всей силы хлестаться о них.
Ну почему ей не дано выбраться отсюда? Если Маленькую не остановить, она погубит их обеих!
Большая Зойка, которую корежила беспомощная ненависть, не смогла увидеть в щель между створками, что дворник Софрон изумленно вытаращился на ворота каретного сарая, ходившие ходуном. А услышав заунывный, как по покойнику, вой соседских собак, дворник выпростал из-под зипуна и рубахи крест, сложил крестом же снеговую лопату и ломик для льда, и двинулся к сараю.
На крыльцо вышла раздетая Аниска, крикнула:
– Софрон, сходил бы ты еще раз в участок! Все по комнатам попрятались, мы вдвоем с судомойкой крутимся! Да и за Лукичом нужно присмотреть – все никак отойти не может…
– Анисьюшка… Подбери у дровяника пару досок да притащи молоток с гвоздями! – свирепо, но отчего-то с дрожью в голосе сказал Софрон. – Вишь, ломится нечистая сила!..
– Это из каретника, где несчастная судомойка Стешка… Ой! – начала было Аниска, но вскрикнула и живо скользнула обратно в дом.
Выскочила уже в наброшенном тулупе и чьих-то громадных валенках, с молотком и ящичком.
Софрон мотал головой при каждом ударе и сквозь зубы шипел:
– Быстрее!.. Быстрее!..
Вдвоем с Аниской они налегли на ворота, заколотили скакавшие под их руками створки.
Отойдя ненамного от успокоившегося каретного сарая, Аниска спросила:
– А ты видел там?..
– Видел, – откликнулся враз осунувшийся, словно после долгой и тяжелой болезни, Софрон. – Только ты это… как прибудут служивые, ничего не говори.
– Служивых ли нам бояться? – возразила Аниска.
– Не… – помолчав, ответил Софрон и показал рукой на верхний этаж, где была спальня Аристарха Петровича.
И в тот же миг на них обрушился дикий крик из дома.
В то время когда дворник и горничная укрощали взбесившиеся ворота сарая, из спальни хозяина вышла всклокоченная, небрежно одетая Аделаида Исаевна. Ее взгляд пьяно плавал, вспухшие губы улыбались, а ноги нетвердо стояли на полу. Покачиваясь, она направилась к лестнице.
Но вдруг что-то помешало ей сделать следующий шаг.
Адка все же двинулась вперед и чуть не упала. Юбка, что ли, зацепилась? Аниска плохо убирает. Надо бы ей устроить нагоняй, а то и рассчитать. Уж больно хороша собой девка… Она же, Аделаида, теперь полная хозяйка в доме. Аристарх Петрович пообещали, если… ну, в общем, если Аделаида кой-что сделает. И она расстаралась. А потому…
Адка замерла. Под подолом явно что-то закопошилось, задергало нижние юбки. Ой, холодно и скользко… панталоны-то остались в Аристарховых покоях.
Адка захлопала руками по юбкам, потом в панике задрала их к подбородку: а ну как крыса?!
Но это была не амбарная тварь.
На обезумевшую от омерзения и страха экономку уставились глаза невиданного существа – сморщенного, с отслаивавшейся темной кожей, покрытого тленными язвами.
Адка взмахнула рукой – смахнуть, прогнать уродину.
Но тварь мигом вскарабкалась по Адкиной ноге и ткнулась в низ живота.
И тут боль пронзила Адку. Необычайно острая, рвавшая ее лоно, которое еще помнило ласки Аристарха.
Адка рухнула на спину, изогнулась в попытках вытащить из себя эту тварь, но чудище оказалось проворнее.
Адка заверещала что есть мочи, но смогла только царапать руками пол.
Из спальни показался раздраженный Аристарх Петрович. Он выпучил глаза от изумления: на полу, суча ногами, испуская дикие вопли, крутилась его любовница. Ее живот вздымался горой, содрогался. Кожа на нем натянулась и посинела, истончаясь и грозя треснуть. Пупок уродливо выпал.
Через миг Адка пустила изо рта розоватую пену и затихла. Ее глаза остекленели.
Прибежали Софрон и Аниска, остановились, словно пораженные молнией.
Адкин живот лопнул с негромким треском. Разлилась вонь порванных кишок.
Высунулись черные ручонки, которые с легкостью отрывали куски плоти. Появилась маленькая голова, выплюнула кровь из беззубого рта.
Софрон окаменел, зато проворная Аниска, которая так и не выпустила из рук молотка, вдруг подскочила к покойнице и вдарила изо всей силы по этой голове. И не остановилась до тех пор, пока от молотка не полетели во все стороны осколки костей и мяса.
Господский дом опустел только к ночи. Покойников отвезли в мертвецкую, Светлану Федоровну и Лукича – в лечебницу, Софрона и Аниску – в участок. Аристарх Петрович отбыли к родственникам.