– Клавдия Петровна я, Сотникова, – представилась первая.
– Марья, Марья Афанасьевна Лебедева, – повела остреньким носом вторая.
– В чем дело, гражданки?
– Вот в ем, – Клавдия потыкала скрюченным пальцем в сторону крайнего дома. – Хозяина седьмой день не видать.
Сашка присмотрелся к дому. Обычный, рубленый, весь какой-то неухоженный, осевший на сторону пятистенок. Бревна посерели и растрескались, выпустив неряшливую бороду рыжелого мха. Шелушащаяся, паршивая дранка на крыше. Маленькие слепые оконца с набитыми между рамами газетами посматривали угрюмо и нелюдимо. Под кровлей комком бурой глины прилепилось ласточкино гнездо. Ничего, скоро снесут эти пережитки и настроят новых, светлых, красивых домов. Не узнать будет город.
– Кто хозяин? – спросил Сашка, открывая планшет.
– Федька Ковалев, – сообщила старушка. – Бобылем живет, один-одинешенек, молчун страшный и домосед.
– С соседями, с нами значит, почти и не зналси, – обиженно сказала вторая.
– Разберемся, – убежденно пообещал Сашка, просматривая ведомость. Еще бы, такой орел и не разобрался. Всю жизнь к этакому сложнейшему делу готовился.
Такс, Федор Алексеевич Ковалев, восемьсот семьдесят девятого года, уроженец Самары. Ишь в какую даль занесло! Рабочий пучежского городского кладбища. Удобно устроился, до работы двести метров через лесопосадку. Приводов в милицию и проблем с законом не имел.
– Пьющий?
– Ни разу пьяным не видела, – призналась Клавдия Петровна. – У нас его через то блаженным прозвали.
– На основании? – Надо же, не принимает вина человек, и сразу его в сумасшедшие занесли.
– Так где это видано, чтобы копаль могильный и водки не пил? – ахнула Марья.
– Ясно.
– Не здешний он, Федька энтот. Годков двадцать, почитай, как приехал. После Гражданской подселился и избу купил. А ишшо сынишка у него махонький был. Сильно отца любил, людей сторонился. А потом запропал. Пошли они по грибы, а вернулся Федька один. Искали, да без толку, в Черном лесе разве найдешь? А изба была ой хороша, я сама к ней присматривалась…
– Когда Ковалева в последний раз видели? – пресек воспоминания Сашка. Бабушкам дай волю, мертвому зубы заговорят.
– Неделю тому, – пошамкала Клавдия и крепко задумалась. – Дай Бог памяти. Сегодня какое у нас?
– Двадцать пятое, четверг.
– Во, аккурат в ту субботу и видели!
– Баню топил и воду таскал, – подтвердила Лебедева. – А после как провалился. Вон оконца мои, завсегда вижу, кто мимо идет. А его нет. А если убили? Упырище клятый поблизости бродит. Батюшка нужен, а где его взять? Извели батюшек, вот нечистая сила и расплодилась.
«Бдительные старушки – незаменимейший инструмент в работе милиции», – подумал Сашка и спросил:
– Может, уехал?
– Уехал, – передразнила Клавдия. – Огородишко брошеный, дверь изнутри замкнута. Это как? Цыть! Пошла, бесова кровь! – Она шугнула козу, зажевавшую краешек старого платья. Коза сплюнула измусляканный подол и возмущенно мемекнула.
– Проверим, – и Сашка постучал в дверь. Облупившаяся краска полетела мелкими колючими искрами. Внутри послышались мягкие крадущиеся шаги. Нет, показалось, перегрелся на солнышке. Замка нет, заперто изнутри. Не бабушки, а Шерлоки Холмсы! Дверь с кондачка не открыть, толстая, зараза, и крепкая, ломик нужен, да где его взять? Сашка приник к соскучившемуся по тряпке стеклу. Внутри, за задернутыми занавесками, ничего не было видно. В щелях покачивалась и бурлила невесомая полутьма.
Он отворил закрытую на деревянный вертушок калитку палисадника и пошел вокруг в поисках сам не зная чего. Дом как дом, ничего необычного. В меру запущен, в меру облагорожен, скотины нет, навоз под ногами не хлюпает. Стоп. Сашка замер. Окна задней половины наглухо заколочены досками. Дерево подгнило и обросло пятнами влажного мха. У стены высилась стопка свежих, сочащихся смолой горбылин. Собирались подновлять. Ковалев – человек одинокий, ни жены, ни детей, ему и одной комнаты за глаза. Уборки, опять же, меньше и дров.
Сашка вышел на огород с аккуратными грядками. Мордастая, высоко окученная картошка еще держалась на этой жаре, а нежные огурцы и капуста пожелтели, съежились и бессильно повесили уши, не видя полива несколько дней. Искаленная добела земля тлела на солнцепеке.
С другой стороны дом густо оброс терновником. Два заколоченных окошка, два обычных. Ай! Сашка расцарапал щеку о ветку и остановился у крайнего окна. По спине пробежал холодок. Окно было приоткрыто, горячий ветерок лениво шевелил вышитый тюль, принося обратно спертый, застоявшийся, со странным привкусом воздух. Проветривают помещение? Похвально. А почему трава под окном истоптана и примята? Хозяин предпочитает двери окно?
Сашка распахнул створки и заглянул. Изнутри провалом черного зева уставилась русская печь. На шестке разпузатились полуведерный чугун и закопченный чайник с лихо загнутым носиком. Правее стоял небольшой стол с изрезанной крышкой. На стене – деревянная полка с посудой.
Сашка высунулся из-за угла и крикнул нетерпеливо мнущимся бабкам:
– Тут окно не закрыто, если что, я внутри!
– Осторожней, соколик! – бабульки заспешили вдоль гниловатого палисадника. – Давай подсобим!
– Спасибо, как-нибудь сам. Эй, хозяин! – позвал Сашка в окно. Ни ответа ни привета. – Милиция! Я захожу! – предупредил он, хватаясь за резные узоры наличника.
Легко подтянулся, перевалился через подоконник. Во, ловкий какой, загляденье! Сашка напоролся бедром на шаткий стол, перегородку тряхнуло, тревожно задребезжала ложка в стакане с остатками заплесневевшего чая на донышке. Черт! Сашка первым делом сунулся в печку. Давненько не топлена, внутри зола, остывшие угли и маленький чугунок.
Сашка отдернул занавеску и оказался в прихожей. Вдоль стены длинная лавка, под ней галоши и старые обрезанные валенки. Выше, на крючках, висели фуфайка и прохудившийся дождевик. Чистенько, в углу, под рукомойником, веник. На столе банка с увядшими полевыми цветами в зазеленевшей воде. Две двери. Обитая клеенкой и шкурой с клочьями шерсти, ведет, к гадалке не ходи, в сени и на улицу. Другая, крашенная белой краской, та в комнату. В нее сержант и вошел. Дверь душераздирающе скрипнула немазаными петлями, открыв погруженную в полумрак деревенскую горницу со стенами, выкрашенными голубенькой краской. Пахнуло дохлыми кошками, крепко пахнуло, аж заслезились глаза. Развели антисанитарию. Уютные домотканые коврики на полу, круглый стол на резных изогнутых ножках, заваленный бумагами, деревянная этажерка с книгами, узкая печь, никелированная кровать с ажурными спинками и блестящими шарами. Сашка в детстве, у деда, такие скрутил и на ножик перочинный сменял с обломанным лезвием. От деда потом пришлось прятаться.
Сашка замер, с сипением выпустив воздух. Сердце остановилось. На кровати лежал человек, укутанный байковым одеялом. Спит, а ты лезешь. И вонища эта подозрительная…
– Товарищ, – осторожно позвал он. – Товарищ!
Человек на кровати не шевелился.
– Товарищ Ковалев! – Сашка подошел и осекся. Попятился, отшатнулся, к горлу подступил склизкий рвотный комок. На кровати застыл мертвец, с перекошенным лицом и распахнутым, глубоко провалившимся ртом. Пожилой мужчина с залысинами и тонким, похожим на клюв носом. Глаза закрыты, щеки тронуло разложение, сквозь натянувшуюся кожу просвечивала венозная сетка гнилого, багрового, грязно-зеленого цвета. На лбу прилепилась жирная муха. Кушать подано.
Умер? А если убийство? Первое настоящее преступление, без дураков! Сашка даже немного обрадовался. Злоумышленник пробрался в окно и укокошил хозяина. Личная вражда, жажда наживы? Стоп. Какие ценности у могильного копаля? Лопата и банка червей? Фиг там, могильщики трупы выкапывают, снимают золотые коронки, обручальные кольца, и все такое прочее, с чем покойничков в последний путь направляют. Золотишко у копалей водится. А если добычу не поделили? Вот и круг подозреваемых тебе, и мотив…
Тих-тих, осади. Первым делом вызвать врачей и подмогу, оформить все как положено, а уж потом с капитана Петрова с живого не слезть, выскулить это дело, пораспутывать ниточки, себя с лучшей стороны показать.
Сашка раздвинул занавесочки, свет хлынул в комнату, и страх перед мертвецом сразу пропал. Подумаешь, труп. Сашка замер, увидев то, чего в потемках не разглядел. Одеяло справа от тела было испачкано и продавлено, храня смутно-размытые очертания. По спине пробежали мурашки, волосы на предплечьях встали дыбом. Сержант медленно вытянул руку, дотронулся до вмятины и отдернулся, словно от раскаленной печи. Смятое одеяло было горячим, горячее застоявшегося, вонючего воздуха. Только что тут кто-то лежал. Мамочки дорогие. Сашка инстинктивно лапнул за кобуру. Кошка, собака? Уф.
– Кыс-кыс, – неуверенно позвал Сашка. Мохнатая скотина не объявилась. Спряталась, паскудная тварь.
«Кошка размером с человека? – вкрадчиво осведомился внутренний голос. – „Ручная рысь“?» Херысь. Сашка покрылся холодным, противно липнущим потом, забыв мертвеца, жару и смрадную вонь. Суетливо задергался, сеченая рукоятка нагана удобно легла в ладонь, добавляя уверенности в завтрашнем дне. Сухо щелкнул взведенный курок. Кто-то был в доме, кроме Сашки. От этой мысли ноги подкосились, со лба потекли соленые струйки, заливая и выщипывая глаза.
– Кто здесь? А ну выходи! – Сашкин голос прозвучал пискляво и жалко. Нестерпимо хотелось на улицу, на жаркое солнышко, к милым бабушкам и пушистой белой козе.
Дом отозвался вязкой, покойницкой тишиной. Вдали насмешкой брехала собака и визгал оселок по косе. Там была жизнь, а на Сашку равнодушно дышала хищная смерть.
Он сглотнул, представив, как из-под кровати вытягивается когтистая лапа, хватает его, дурацкого олуха, за ногу и тащит к себе. Брр. Осторожными шажками отошел от кровати и прижался к стене. Стало легче, врасплох не застанут. Не на того нарвались.
«Беги», – услужливо предложил внутренний голос.
За печкой скрывалась еще одна дверь. Заколоченная половина! – осенило Сашку. Дверь, закрашенная синей краской, терялась на фоне стены и была заперта на массивный засов. Низ высажен изнутри. Щепа торчала наружу, лохмотья отслоившейся краски пытались стыдливо прикрыть чернеющую дыру. Кошка, ага.