Толик усмехнулся.
– Ты под ноги совсем не смотришь? Мы чужие здесь, не оставляем следов. Этот чертов снег их сразу маскирует.
– Что ты опять несе…
С потолка осыпалась штукатурка, завибрировали стены. На верхних этажах что-то утробно заурчало.
Они переглянулись и без лишних слов спустились на заваленную хламом площадку первого этажа. В доме было чертовски холодно. Ветер будто не замечал стен, в воздухе кружили снежинки.
Молчали долго, не решаясь озвучивать очевидные вещи. Витек старательно убеждал себя, что ничего особенного тут нет и всему можно придумать объяснение, но даже его фантазия иссякала. Он не удержался и выглянул на козырек: никаких следов не было. Чистый снег. Урчание сверху не повторялось, но Витька не покидало ощущение, что за ними наблюдают.
– Мамка говорила, что не бывает заброшенных городов, – тихо сказал Толик. – Они живут сами по себе и без людей нормально управляются. Но это другая жизнь.
Он подошел к стене и провел рукой по трещине вдоль стояка. Труба чуть слышно позвякивала, будто сверху кто-то слабо стучал по ней монеткой. Или железным когтем.
– А бывает, что города сами заманивают людей. Чтобы поддерживать свою неправильную жизнь.
– Вот только крипипасты нам сейчас и не хватало, – сказал Витек.
Они потеряли счет времени, но на поселок уже опускались сумерки, и из каждого уголка дома выползала чернота. Изредка под окнами слышались голоса, однажды мелькнул фонарный луч. Пора было уходить. В темноте военная форма не будет бросаться в глаза.
– А ты думаешь, – не унимался Толик, – почему у многих народов белый – цвет смерти? Из-за таких вот мест. Обледенелая пустыня кругом, и метель стирает все другие цвета. Даже солнце стирает.
У подъезда обвалился кусок плиты, закряхтел кто-то. Угасающий свет в окне моргнул и исчез вовсе. Его перекрыл человек на козырьке.
Они отступили вглубь, к подъездной двери, едва не споткнувшись о присыпанные снегом книги. Витек нашарил кирпич на полу. Человек спрыгнул с подоконника, быстро протопал наверх, но лестница там была сломана – не пройти. Он сбежал вниз, перегнулся через перила. В темноте мелькнули глаза, и Витек поднял кирпич.
– Живы… Ну слава Богу. Давайте на выход, пока не поздно.
Это был Николаич.
Витек сперва обрадовался, но потом ощутил жгучее желание размозжить ему голову. Николаич ведь привез их сюда. Что бы тут ни творилось, он не мог об этом не знать.
Прочитав все на их лицах, Николаич заговорил:
– Не понять вам меня, ребята. Да и некогда объяснять сейчас, надо вам уходить из поселка. Лыжи с собой?
Толик покачал головой.
– Так… Тогда только теплотрасса. Оно еще не до конца проснулось, можете проскочить.
– Что за оно?
На верхних этажах шумно заворочалось, зазвенели трубы в доме. Покрытый копотью потолок пошел мелкими трещинами.
– Вылезло после взрывов много лет назад, – сказал Николаич, задрав голову. – А сейчас не давало вас найти, потому что учуяло. Себе оставляло. Хорошо, что мест для схрона тут немного. Ладно, не стойте истуканами, пошли.
Они выбрались наружу, и Николаич быстро объяснил, куда бежать. Витька раздирали сомнения: второй раз поверить тому, кто притащил черт знает куда? Но выбора, как и тогда, у них не было.
Николаич вложил ключ в руку Витьку.
– Идите прямо по дороге, машина стоит в паре километров от котельной. Там я следы зачистил, но если приглядеться, то…
– Что происходит? – спросил Витек. – Ты же нас и привез.
– Глупость сотворил. Нельзя вас. Молодые еще, нормальные. А я поторопился, не подумал сразу среди ночи-то…
Он похлопал ребят по плечам, пожелал удачи и пошел в сторону дыма.
– А ты как? – спросил Толик ему вслед.
Николаич остановился. Сказал, не оборачиваясь, лишь слегка повернув голову:
– Я не могу бросить семью.
Сделал пару шагов, а потом добавил:
– И лучше не суйтесь в котельную.
Когда он вошел в квартиру, Оля была тут как тут. Помогла снять куртку, налетела с расспросами.
– Ну что там? Поймали?
– Да. Мужики повели к начальству. Там живо выяснят, кто такие.
– Что ж будет теперь… Как мы без завода?
Николаич обнял ее крепко, поцеловал.
– Все будет хорошо.
Размыкать руки не хотелось. Оля была такой теплой, такой родной. Здесь и сейчас. Ее запахи, движения, огонек в глазах… Николаич был уверен, что все это в последний раз.
– Ну, хватит, хватит, – со смехом сказала она, отстраняясь. – Мой руки и дуй за стол. У меня почти все готово.
Он шагнул на кухню, и Ксюшка улыбнулась. Она сидела во главе стола и рисовала на большом альбомном листе. С кисточки капало на скатерть. В другой день дочка обязательно получила бы нагоняй, но не сегодня.
– Смотри, пап, какой паучишка! Правда, красиво?
– Очень.
Паучишка был с большими добрыми глазами и бесконечным множеством лап. Такой паучишка мог опутать целый поселок, протянуть ниточки в каждую квартиру, к каждому человеку, шевелить людьми, как марионетками. А когда надоест, просто оборвать связь.
Николаич хотел снять с плиты сковороду, но рука предательски дрогнула. Дышать стало тяжело. Он оперся на подоконник и поднял взгляд к коридору. Там мерцал свет, вырисовывая на стенах смутно знакомые тени. Люди, которых Николаич привозил сюда. Бомжи, опустившиеся наркоманы, пара бандюков. Но все же люди.
В комнате с грохотом что-то упало, Ксюшка встрепенулась.
– Это мама наша опять полки роняет, – сказал Николаич, стараясь спрятать дрожь в голосе. – Вечно от нее убытки.
Ксюшка хихикнула и продолжила рисовать в углах листа синие паутинки. Николаич присел рядом и погладил ее по волосам.
Тихо работало радио, на плите подгорала картошка. В трубах ворочалось. Отец и дочь ждали к ужину маму, которая никогда не придет.
Они забрели в промышленный район на окраине. Дома остались за спиной, слева виднелись волны сопок, справа – спрятанные под снежными шапками гаражи, мастерские, еще какие-то постройки. Дым от горящего завода поднимался над крышами позади. А впереди, словно мостки над водой, тянулись над сугробами две толстенные трубы, обмотанные изоляцией. Кое-где торчали лохмотья стекловаты.
Витек подошел к трубам, запрыгнул. Под темно-синим небом были видны вдалеке силуэты статуй. Безголовый терпеливо тянул руку вверх.
– Все дороги ведут к котельной, – сказал Витек, и они зашагали вперед.
Витек чувствовал, как под подошвами переливается тепло, но старался не обращать внимания. Трубы шли параллельно друг другу, как две лыжни. Их разделяла только узкая щель, снизу подпирали сугробы. В умирающем свете вокруг поблескивало белоснежное море снега.
Они одолели половину пути, когда сзади рвануло. Витек повернулся и обомлел: в поселке будто вставало солнце. К небу ползло ярко-оранжевое сияние, в окнах мелькали вспышки. Алое зарево накрывало дома.
– Ну нахер это место, валим.
Он прибавил ходу и не сразу заметил, что Толик отстал.
– Эй! – крикнул Витек.
Толик не реагировал. Стоял столбом, глядя туда, где ослепительный свет пожирал темноту. Витек, матерясь, дошагал до Толика, опустил руку ему на плечо и отшатнулся, когда тот повернул голову. В его глазах не осталось белого цвета, по щекам медленно сползали кровавые слезы.
– Я увидел, – сказал он, не моргая. – Теперь увидел.
Сделал неловкий шаг, и нога соскользнула в зазор между трубами. Туда пролезло бы от силы три пальца, но сначала в щели исчезла ступня, а потом и колено. Как сухие щепки хрустнули кости. Толик закричал и завалился набок.
Трубы начали едва заметно вращаться, будто валы в машинке для раскатки теста. Витек мгновение балансировал на них, как канатоходец, скользил и спотыкался. Он бы повторил участь друга, но успел вовремя спрыгнуть в сугроб. А нога Толика тем временем продолжала уходить вниз. Снег вокруг наливался красным.
– Твою ж мать! Держись, Толяс!
Витек провалился по пояс; казалось, снег попал даже в трусы. Чертыхаясь, дрожа от холода, он пробирался к Толику – ползком, рывками, делая неуклюжие шаги.
– Оно всегда тут было, – прошептал Толик. – Задолго до людей.
Трубы провернулись с глухим металлическим звуком. Треснули тазовые кости, Толик взвыл. Оставшаяся на поверхности нога вывернулась под невероятным углом. Трубы расплющивали его, перетирали в труху.
– Сука, сука, сука! – орал Витек, добравшись до труб, охаживая их кулаками, выдирая куски стекловаты, под которой пульсировало живое, теплое.
– Оно и есть труб-бы, – хрипел Толик. – Вся сис-стема. Больше пос-селка.
Трубы резко сделали пару полных оборотов, и в стороны брызнула кровь. Толика не стало. На снег сползло нечто бесформенное, развороченное, изломленное. Бах! И вместо человека – заляпанная красным армейская шапка да прилипшие к стекловате куски плоти.
Витек побежал. Вернее, думал, что побежал. Снег был повсюду: он ломался, проваливался, норовил задержать, оставить здесь навсегда. Но Витька подгоняло гудение труб. Эти твари еще не насытились, скрежетали недовольно; точно зловонное дыхание, от них поднимался пар.
На лице застывали слезы, кровь, но Витек двигался вперед. Он не собирался умирать. По крайней мере не сегодня. Мир вокруг делили темнота и снегопад, а для Витька сейчас существовала только поднятая кверху рука каменного солдата.
…Из трубы котельной валил дым. Не такой, как в поселке, а блекло-серый. Возле входа кто-то рассыпал уголь.
Путь от места смерти Толика Витек преодолел в каком-то трансе, будто вне времени. Мышцы горели огнем, одежда задубела. Он рванул дверь, и изнутри дыхнуло сухим жаром, от которого на лбу сразу выступила испарина. Воздух дрожал – казалось, что и все трубы дрожат в легких конвульсиях, будто дышат, будто судорожно пропускают сквозь себя тепло. С них гулко капала на бетонный пол вода.
Дверь в дежурку была распахнута. Витек влетел туда и увидел Акопа, который с одеялом на плечах стоял у буржуйки и горстями высыпал уголь прямо в огненное нутро. Телевизор больше не работал, Сашки нигде не было.