Акоп повернулся: кожа на щеках лопнула, словно кожица помидора, глаза налились красным, а волосы дымились. Витек увидел набухшие обгоревшие губы, похожие на переваренные сардельки. Эти сардельки шевельнулись.
– Холодно, – сказал Акоп, и наваждение пропало.
Витек сглотнул, чувствуя, как иррациональный страх еще больше накрывает с головой.
– Сквозит откуда-то, чувствуешь? Будто щель. Все тепло выдувает. Надо бы проверить. А то заснем, буржуйка остынет, и замерзнем на хрен.
В дежурке было нестерпимо жарко, хотелось раздеться до трусов. В печи потрескивало.
– Мы валим, Акоп. Где Сашка?
– А мне откуда знать? С вами же ушел.
Он дернул плечом. Языки дрожащего света лизали блестящее от пота лицо. Акоп натопил, как в бане. Витьку не хватало воздуха.
– Значит, нет уже Сашки. Вдвоем уходим, только не спорь.
Витек, роняя посуду, стал сгребать в вещмешок еду со стола.
– Как это вдвоем?
– Акоп! Просто послушай! Если не уйдем, тут нас и похоронят!
Витек вышел из дежурки и двинулся к генераторной, чтобы забрать канистру. Он не был уверен, что машина действительно там, где сказал Николаич. Но если там, много ли в баке топлива? Лучше было подстраховаться.
В коридорах тоже было жарко, но терпимо. Теперь здесь грело все. На вертикальной трубе, уходящей под потолок, висел счетчик для измерения давления. Стрелочка под стеклом, дрожа, медленно поднималась по делениям вверх.
По трубам пронесся гул. Вроде бы кто-то вскрикнул. Коротко, едва слышно. Несколько тонких труб под окнами задрожали, завибрировали.
Витек замедлил шаг, прислушиваясь. Может, это был не крик, а очередной порыв ветра? Или Сашка все-таки жив?..
Раздался еще один вскрик, теперь уже отчетливый – из дежурки.
Витек выругался и поспешил обратно.
Акоп стоял на диване, прощупывая стену. Всюду лежал уголь. По комнате плясали блики огня.
– Сквозит же! – прикрикнул Акоп, непонятно к кому обращаясь. – Весь жар выдувает! Слышите? Надо найти!
Громыхнуло где-то, затряслась буржуйка, и тогда Витек расслышал трещотку. Прямо здесь, в дежурке. В трубе у стены. К ней обернулся и Акоп.
– Это еще что за херня?
Трещотка ответила ему. В трубе зашевелилось, поползло. Казалось, даже свихнувшийся Акоп удивился. Витек, пятясь к двери, едва не запнулся о разбросанный уголь. Прошептал:
– Акоп, давай на выход.
Труба была небольшой. Слишком узкой, чтобы туда влез человек. Если только не по частям.
– Толяс?.. – произнес Акоп, и труба, выгнувшись по-змеиному, треснула. Со свистом из нее повалил пар.
– Сука, я так и знал! Я же говорил, что сквозит! – заорал Акоп и бросился к трещине, закрывая ее руками.
Скрюченные пальцы погрузились в пар, и в этот же момент во все стороны разлетелись красные капли. Множество красных капель. Кожа на пальцах лопнула – и это было, мать его, не наваждение. Это была реальность. Мощная струя разбросала кровь повсюду, оросила печь и диван, заляпала столик и экран телевизора.
Застывший от изумления и испуга Витек наблюдал, как взвыл Акоп, как он сполз на пол, выставив перед собой окровавленные руки.
– Холодно! – кричал Акоп. – Замерзнем же! Согрейте!
Вопли вывели Витька из оцепенения. Он схватил со стула полотенце и подбежал к Акопу. С большинства пальцев основательно содрало кожу, не уцелели и ногти. Витек торопливо, кое-как, перемотал окровавленные руки Акопа, подхватил его и поволок прочь из котельной.
Труба шипела, будто издыхающая змея. Акоп скулил, не сводя с нее взгляда. Буржуйка тряслась, словно в припадке, хлопала дверцей, из ее раскаленного нутра сыпались на пол мелкие угольки.
Витек толкнул входную дверь плечом. Она не поддалась сразу, почудилось даже, что засовы шевельнулись. И вспомнились тут царапины, замки, которые могли не только защищать от кого-то снаружи, но и не выпускать кого-то изнутри. Потом Витек почувствовал холод, еще более острый и колючий на контрасте с жарой в дежурке. Дверь распахнулась.
Они вывалились на улицу. Акоп, поскуливая от боли, процедил:
– Херня какая-то примерещилась. Я не специально.
Из котельной позвали. Сашка… Витек замер, глядя в темную кишку коридора. Умом он понимал, что нельзя туда возвращаться, даже Николаич это говорил. Морок. Чертов морок. Но там, в глубине, словно прошел кто-то, поманил рукой.
– И здесь щели!
Витек сморгнул, приходя в себя, и повернулся. Акоп пробирался к перебитым трубам у забора. Они были выгнуты буквой «Г», из них валил черный дым.
– Стой, придурок!
Акоп шел вперед, как ледокол, отбрасывая в стороны комья снега, оставляя на нем кровавые пятна. Оглушительно громко треснуло, Акоп взмахнул руками и исчез.
У Витька не осталось сил. Будто что-то оборвалось внутри. На ватных ногах он прошел по следам друга и застыл на краю старого колодца. Сквозь проломленные доски на глубине метра в четыре был виден Акоп. Он ощупывал стены, смеялся, бормотал что-то, словно не понимал, где находится. А еще Витек увидел трубы. Они вылезали из земли, словно огромные черви. Движения их были дергаными, странными. Металлический скрежет резал слух.
– Акоп…
Из труб хлынула вода. Акоп встрепенулся, задрал голову, щурясь, разглядывая Витька. Поднял руки, словно хотел отмахнуться, а потом заорал от боли. В холодном воздухе взвились клубы густого пара. Акопа поливали кипятком. Он ревел по-звериному, прыгал, царапал стены, пытаясь залезть наверх, но каждый раз падал. Пар закрыл его, молочным облаком поднялся над колодцем и осел каплями на лице Витька.
Витек не мог смотреть, не мог слушать. Он был в одном шаге от того, чтобы сойти с ума. Акопа варили живьем, а Витек мечтал лишь о том, чтобы друг поскорее замолчал. Не кричал больше, не звал на помощь, не умирал так громко. Это было слишком.
Он попятился, зажав уши ладонями. Пятился и пятился, пока не уперся спиной в дверь котельной. Шумно ссыпался снег с козырька. Витек убрал руки и прислушался. Стало тихо. Из дыры в снегу валил пар, неестественно белый в ночной темноте.
А еще вдруг снова расцвело над головой северное сияние. Оно дрожало, будто кто-то невидимый запустил руку в безбрежный океан неба и потревожил полотно неосторожными движениями.
Витек сломал две сигареты трясущимися руками. Наконец засунул в уголок губ третью, закурил.
Из-за двери едва слышно доносились звуки работающего генератора. Думалось, будто котельная дышит такими вот надрывными гудящими вздохами.
Витек пошел прочь, не оглядываясь. К черту топливо, вещмешок. К черту все. Убраться отсюда надо. Вот что важно.
Вышел на следы от лыж, оставленные несколько часов назад возле постамента. Вдалеке расцвел огнями поселок, но Витек шел не к нему, а от него. Это место тоже дышало, питалось теплом через трубы, оживало. Они все были заодно – котельная, поселок и Николаич.
Из снега вдруг полезли трубы, вспарывая сугробы и дорогу. Неторопливо, бесшумно, они росли вверх и в стороны, расплетались, преграждая путь. Витек остановился, мусоля сигарету в зубах. Трубы были выкрашены в желтый, кое-где краска потрескалась. Что-то плескалось и булькало внутри. На одной из труб дрожал счетчик. Снег вокруг обратился в воду и тут же – в лед. Ветер взвыл, спотыкаясь о внезапную преграду.
– Ага, понятно… – Витек оглянулся. Трубы были вокруг, выросли частоколом, оставляя единственный путь – к котельной.
Он неторопливо докурил, швырнул бычок в снег и вернулся. Внутри было жарко, но уже не так сильно, как раньше. Из дежурки свистел пар, грохотала буржуйка. Чувствовалось, до дрожи в коленках, присутствие кого-то еще. Постороннего. Опасного. Неживого?
– Кто здесь? – спросил Витек негромко. Ухмыльнулся. – Как в ужастиках, сука. Умудрились же вляпаться.
Он пошел, не заглядывая в дежурку. Движения были неторопливыми, вялыми. Звуки его шагов тонули среди шума вокруг. Уже никуда не хотелось бежать, что-то делать. Хотелось, чтобы все скорее закончилось.
Направился в глубь котельной. Трубы вокруг разрослись, будто ожившие растения. Они были везде. Большие и маленькие. Холодные и горячие. Витек постучал согнутым пальцем по счетчику, висевшему на уровне его глаз. Стрелка дрожала. Где-то зашипело. Стало слышно, как шумно проносится над головой вода.
Витек услышал трещотку, и в голове раздался голос Толика: «А я предупреждал, что валить надо!»
Плохо, значит, предупреждал.
В какой-то момент Витек вышел к распахнутой двери – той самой, которая еще ночью была закрыта. Под ногами хрустел уголь. Из помещения тянуло жаром, потому что его заполнял котел.
Это был огромный котел цилиндрической формы, старый, весь в пятнах сажи, кое-где погнутый, с несколькими глубокими трещинами по бокам. Внутри него шипело пламя. Из боков тянулись в стороны трубы.
Витек завороженно смотрел, как в дрожащем полумраке играют блики света. Прав был философ – на огонь можно смотреть бесконечно.
Снова раздались громыхания трещотки. Витек шагнул к котлу и увидел Сашку.
Он висел в переплетении тонких труб, похожий на бабочку, угодившую в паутину. Трубы обвили его запястья, ноги, шею. Они проткнули щеки, вылезли из глазниц и из приоткрытого рта. Трубы торчали из груди, из паха. Кровь стекала по ним, ползла змейками и собиралась на полу в темные лужи.
– Пир на весь мир, – сказал Сашка угрюмым голосом труб.
– Кто ты? – спросил Витек.
Где-то в глубине котельной, в недосягаемом мраке за котлом, заворочалось нечто.
– Мне хватит вас надолго, – сказал Сашка, хотя разорванные губы его не шевелились. – Присоединяйся!
Витек понял, что его сознания, его мозгов не хватит представить эту громадину, которая раскинулась вокруг, под землей, под снегом, опутала поселок, торчала отовсюду трубами, обитыми стекловатой.
Что же она делала? Просыпалась, чтобы пожрать? Держала пленником Николаича, чтобы он приводил жертв? Становилась больше, злее, прожорливее? Зачем? Для каких целей?
Котел громыхнул с невероятной силой, языки огня вырвались из его недр, схватили Витька за ноги, за руки, ужалили, содрали кожу, подожгли одежду, опалили волосы. Витек закричал, чувствуя, как его поднимают, несут куда-то, срывают бушлат, берцы. Нестерпимый жар охватил тело. Горло разодрал горячий воздух.