Он набрал Витю. После четвертого гудка думал сбросить и побыть еще немного в неизвестности, но трубку взяла Ленка.
– Алло, – ответил хриплый едва узнаваемый голос.
Сомнения исчезли.
– Лен, мне очень жаль.
Она расплакалась. В памяти всплыл мокрый от пота лоб и часто моргающие глаза Димы. Он сказал, что убьет меня, если я не прекращу испытания. Что убьет нас всех.
В Екатеринбурге было на двадцать градусов холоднее, чем дома. Перевязанные черной лентой гвоздики в руках остекленели. Андрей шел по обледенелым улицам и заглядывал в пустынные заметенные снегом дворы пятиэтажек. Это должно быть где-то здесь. Вот автосалоны, вот высотка с магазинами на первом этаже. В гостях у Виктора он был раз в жизни, шесть лет назад, летом, после конференции по гепатиту. Теперь заблудился. Дома были похожи друг на друга, как кости домино. Можно было взять такси, но он поехал на маршрутке, чтобы на сэкономленные деньги купить в ларьке аэропорта пару теплых перчаток. Деньги были Юлины. «Возьми, – сказала жена, не дожидаясь, когда он спросит ее об этом, и протянула тощую пачку купюр, отложенных на покупку кухни. – Шкафы могут и подождать».
Андрей понял, что он у цели, когда увидел сбившихся в кучу людей у дальнего подъезда. «Слава богу. Все-таки нашел», – облегченно вздохнул он. И тут же одернул себя, напомнив, зачем эти люди здесь собрались. Чему радуешься? Вдоль бордюров, опираясь на самшиты, стояли похоронные венки. Темно-зеленые, с крупными красными цветами и черными лентами. Когда он подошел поближе, на лентах проступили надписи из золотых букв: «Любимому папе и мужу». «Сыночку». «Брату».
Гроб был закрыт. Его обнимала старуха в черном. Должно быть, мать. Жидкие седые волосы, выбившиеся из-под платка, скрывали ее лицо. У подъезда на лавке сидела Лена. С красными от слез и мороза кругами вокруг глаз. С обеих сторон к ней жались дети. Мальчик и девочка. Когда Андрей заезжал в гости, девочки еще не было и в планах. Андрей подумал, что если бы умер он сам, то Юля с Сережей точно так же сидели бы на лавочке перед гробом. И случись это на пару месяцев раньше, наверняка Юля нарезала бы с цветника гладиолусов. Он поставил гвоздики в пластмассовое ведерко перед гробом и подошел к лавке.
– Привет, Лен, – сказал он.
– Привет, Андрей, – сказала она и подвинула к себе дочку. – Садись.
Андрей сел. Стандартное «как дела?» явно не годилось для продолжения разговора. Он выбирал между «мне очень жаль» и «как это случилось?» до тех пор, пока Лена не заговорила сама.
– Как Юля?
– Нормально.
– Сережа?
– И Сережа.
Вдаваться в подробности показалось Андрею неуместным.
– А у нас вот… Сам видишь. Как это могло произойти, ума не приложу. Почему? Что было не так? Ты знаешь, в последние дни он перестал разговаривать со мной и с детьми. Он вообще сильно изменился. Ты не заметил?
Андрей прокрутил в памяти последние сеансы связи. Худое лицо с живыми пытливыми глазами. Сигарета в зубах. Тонкие, но сильные пальцы, часто барабанящие по столу.
– Нет.
– А я да. Но не понимала, что происходит. Спросишь – молчит. Кругом ведь одни секреты. Верно? Туда не смотри. Это не читай. Это были наркотики, Андрей? Вы делали наркотики? – Она спросила об этом как бы между делом. Как о чем-то само собой разумеющемся. Небольшое уточнение и так хорошо известного обстоятельства.
– Он испытывал их на себе, – продолжила Лена, не дожидаясь ответа, – верно? Кололся или глотал. Тут уж не знаю. А потом всю ночь шатался по квартире. Скажи мне, а почему он, а не ты?
– Лен, мы не делали никаких наркотиков.
– Ты врешь, Андрей. И он мне тоже врал. Вы врали мне оба.
Она громко разрыдалась. Дети расплакались следом за ней. Перед Андреем возникла пожилая женщина с крючковатым носом в серой куртке с капюшоном.
– Разрешите? Я смогу ее успокоить.
– Да. Конечно.
Андрей поднялся с лавки и отошел к двум мужикам, живо обсуждавшим вопрос, что должны нести впереди: гроб или крест.
На кладбище было еще холоднее, чем в городе. На обледенелых деревьях каркали голодные вороны. От автобуса до могилы было не меньше двухсот метров пешего хода. Процессия шла молча. Гроб, сменяя друг друга, несли восемь человек. Андрей вслушивался в хруст мерзлого снега под ногами и поглядывал по сторонам.
Кресты. В какую сторону ни посмотри, кресты. Тысячи крестов как напоминания о тысячах умерших. И о Боге. Что-то в христианской концепции было лишним. Либо идея любви к Богу, либо кресты на надгробиях. Может ли тот, чье имя неразрывно связано со смертью, рассчитывать на любовь смертных? Уважение – да, поклонение – да, страх – да. Но не любовь.
Яма выглядела как огромный, неподвижно раззявленный рот. Вечно голодная земля терпеливо ждала. Переваривать Витю она будет так же неторопливо. По миллиграммам, но до конца. Пока не останутся одни кости. Ребята в черных спецовках с надписью «Ритуал» на веревках опустили в яму гроб и отошли к торчащим из земли лопатам.
У края могилы появился Дима. Должно быть, он приехал сразу на кладбище. Левой рукой он неловко подобрал три мерзлых кома и бросил их на крышку гроба. Он сильно изменился с последней их встречи. Обрюзг, потолстел и постарел. Пятисантиметровый портрет на экране, который Андрей видел чуть ли не каждый день, лгал. Огромный масштаб съедал мелкие, но многочисленные и значимые изменения, составлявшие реальный облик.
– Привет, – сказал Андрей и протянул руку.
Дима молча отвел взгляд и втянул голову. Как будто обиделся и замялся. Андрей успел списать это на счет их последнего разговора, прежде чем Дима вытащил из кармана правую руку и помахал ею перед лицом собеседника. Из рукава куртки торчала свежая культя. Заботливо обтянутый кожей обрубок с перетяжкой точно посередине, как кончик сосиски.
– Он откусил мне руку две недели назад.
Андрей отступил на шаг, как будто ему в лицо плеснули холодной водой. Вода смыла прежние мысли. Их место занял образ безобразно аккуратной культи и жестокое объяснение.
– Охренеть.
Две бабки, стоявшие ближе остальных, замолкли и обернулись.
– Он хочет, чтобы исследование прекратилось. И он его прекратит. Жаль, что я не смог объяснить это Вите.
Дима ткнул Андрею в плечо изуродованной рукой, а потом указал на яму. Трое могильщиков уже взяли лопаты в руки и нетерпеливо топтались на месте.
– Нам не следовало заглядывать туда, Андрей. Мы разбудили древнее зло. Дикое и сильное. Вопрос намного сложнее, чем создание устойчивой молекулы теломеразы и пары сопутствующих белков. Это тайна. Чужая тайна. Понимаешь? Того, кто ее откроет, ждут не лавры первооткрывателя, а смерть.
Андрей пытался смотреть Диме в лицо, но взгляд снова и снова возвращался к торчащему из рукава обрубку.
– Дима, ты сам понимаешь, какую чушь ты несешь? Что случилось с рукой?
– Ерунда. Есть вещи намного страшнее. Ты пока еще можешь выйти сухим из воды. Да, мы работали несколько лет. Мы долго к этому шли. Но оказались мы не в райских кущах, как обещал Витя, а на проклятом кладбище. И отсюда надо бежать что есть мочи. Жизнь дороже шести уже прожитых лет.
Дима сунул культю в карман, развернулся и пошел к машине. Больше Андрей его никогда не видел.
Справа, за стеклом иллюминатора, сквозь облака пробивались огни города. Слева сухая старуха листала мятый номер «Сторожевой башни». «Кажется, свидетелей Иеговы запретили», – рассеянно подумал Андрей и снова погрузился в размышления. Вчерашний разговор на кладбище и образ обрубленной руки не шли из головы.
Дима всегда был мечтателем. В институте он бредил вакциной от СПИДа, а работать над теломерами согласился, предполагая попутно создать препарат, замедляющий старение. Романтик. Настоящий ученый и идеальный инкубатор для шизофрении.
Самолет провалился в воздушную яму. Волна вибрации пробежала от кабины пилотов до хвоста. Сзади донесся беспокойный шепот, запричитала женщина, и расплакался ребенок. Старуха положила журнал на колени и повернулась к Андрею.
– Вам не страшно?
– Немного, – признался Андрей.
– Мне тоже. Думаю, это Бог дает нам знак, – старуха вытаращила глаза и подняла палец вверх. – Напоминает о заветах. Дает возможность исправиться. Возможно, для кого-то эта возможность – последняя.
– Может быть, – согласился Андрей, – зачем такие прозрачные намеки? Мне кажется, для всех было бы лучше, если бы он выражался яснее.
– Нет. Бог прячется. Если помните, и воскресшего Христа видели только апостолы. Бог не может вдруг явить себя людям. Это противоречит его плану.
Андрей потер подбородок, скрывая улыбку.
«А мы его нашли», – мог бы сказать он бабушке и рассказать о проекте.
Но слушать до конца полета протухшие цитаты из священных писаний не было никакого желания. Ради приличия он покачал головой, словно задумавшись над услышанным. Потом отвернулся к иллюминатору.
Мозг экстраполировал не слишком оригинальную «Гипотезу прозрачных предупреждений» на события последних дней. Витя покончил с собой. Дима лишился руки и рассудка. Самолет, в котором летит Андрей, трясется так, что, кажется, вот-вот упадет, завершив зловещую картину. Богопротивный образ проекта проступал грязным черным пятном сквозь белые листы с химическими формулами.
Из соседней комнаты донесся пронзительный будильник жены. «У „Нокиа“ самый мощный динамик», – всплыли в памяти слова продавца-консультанта МТС. Андрей открыл глаза.
Как было бы хорошо, если бы и смерть Вити, и увечья Димы – все оказалось сном. Длинным, очень сложным, логичным, неестественно реальным сном. Но на прикроватной тумбочке лежали купленные в Екатеринбурге перчатки, а у двери стояла дорожная сумка, к ручке которой был приклеен стикер «Багаж Аэрофлота». Вчера он вернулся слишком поздно, чтобы разобрать ее.
Андрей встал с кровати и вышел в прихожую. Сережка спускал воду в ванной. Юля заправляла за собой диван, хотя вчера в кровать они ложились вместе. На ней была белая майка и красные пижамные шорты, что означало начало цикла. На все остальные дни у нее была длинная ночнушка голубого цвета.