Он снова вздрогнул, когда Крутов подергал его за рукав.
– Что?
– Так отпускаем лопарей-то, или как? – спросил Зуев.
– Да-да, конечно, пускай идут, – проговорил Леонид. – Спасибо им за информацию.
Лопари побрели прочь. Леонид проводил их задумчивым взглядом, затем высказал мысль, беспокоившую его во время разговора:
– Странно, что беглые не убили и их тоже.
– Лопарей здесь не обижают, – сказал Зуев. – На мене-то обмануть могут, конечно. Это, значит, как водится. А лютовать – нет, нельзя. Иначе в тундру ходу не будет. Все местные знают.
– Так то местные. Беглым откуда это знать?
Зуев не ответил, только пожал плечами. Крутов же покивал, подтверждая, что уловил догадку.
– Как сказал бы товарищ Пряхин – «интересный вопрос».
В пульмане было накурено, хоть колун вешай. Тот самый, из вещдоков. Погода к вечеру испортилась вконец: по окнам хлестал дождь вперемешку с мокрым снегом.
Вся междуведомственная следственная бригада снова была в сборе. И оперуполномоченный Зуев вдобавок, без него совсем невозможно стало обходиться.
Пряхин расстегнул замки на потертом кожаном портфеле, выложил на стол привезенные из Пулозера личные дела беглецов. Четыре папки из грубого серого картона. Одна была заметно тоньше других.
«Глухов Егор Васильевич, 1903 года рождения, осужден за вооруженное ограбление к расстрелу с заменой 10 годами.
Бадаев Михаил Григорьевич, 1904 года рождения, осужден за вооруженное ограбление к 10 годам.
Свищов Григорий Федорович, 1904 года рождения, осужден за вооруженное ограбление к 10 годам.
Тарасенко Захар Иванович, 1906 года рождения, осужден за порчу социалистического имущества и поджог к 7 годам».
– Какие гнусные рожи, – промолвил Крутов, рассматривая фотографии беглых уголовников. – Хоть сейчас в картотеку синьора Ломброзо в качестве иллюстрации преступного типа «душегуб». Вот этот рязанский только не вписывается. – Он постучал ногтем по снимку Тарасенко.
– Да, явно не из их компании, – согласился Вадимов. – Простоват, по лицу видно. Потому его с собой и взяли.
– Зачем бандитам брать с собой простого деревенского парня? – заинтересованно спросил Леонид.
– При старом режиме довелось мне зимовать в Туруханске, – сказал Вадимов. – Глухие места, тайга на сотни верст. Слыхал я там разные истории, про то, как бывалые с каторги бегут. Выбирают мужика покрупней да умом попроще, подговаривают бежать с собой…
Он замолчал, раскурил папиросу.
– Зачем? – повторил вопрос Леонид.
Вадимов криво усмехнулся.
– Путь долгий, а есть чего-то надо.
– Неужели они человечину ели? – дрогнувшим голосом спросил Шелестов.
– Бывает такое, – подал голос Зуев. – Здесь тоже, когда железку тянули, среди строителей голод был страшный. И мертвечиной не брезговали, и людоедство случалось.
Шелестов побелел, как тогда, возле полыньи. Впечатлительный юноша. Леонид подумал, что тоже когда-то был таким. Давно, до войны…
Он рассказал про встречу с лопарями, упомянул и про зловещего куйву. Но теперь, после слов Вадимова, история про самоедского упыря воспринималась по-другому.
Пряхин вдруг взялся перелистывать бумаги в папках.
– Где же я это видел?.. А, точно, – сказал он, ткнув пальцем в личное дело Глухова. – Этот вот – из мурманских, местом рождения Горелая Горка записана. Все сходится.
– Та Горка отсюда на полдороге в сторону Колы, – заметил Зуев.
– Большая она? – спросил Леонид. – Людей там много живет?
– Да кто ж знает? – пожал плечами Зуев. – Там и раньше-то никто народ не считал. Теперь еще и понаехали со всей страны. На стройку, значит. Кто в старых вагонах живет, кто в бараках, а другие – и вовсе в землянках. Закопается этот Глухов – хрен когда найдешь.
– Нужно достать беглых хоть из-под земли, – твердо сказал Леонид. – На днях товарищ Киров в Мурманск приезжает. Случись чего – с нас первых спросят.
– Понятно.
– А если облаву устроить? – предложил Шелестов.
– Где, на Горелой Горке? – Зуев хмыкнул. – Тут вам, товарищ следователь, не Ленинград. Тут десятком оперов не обойдешься.
– Может, народ тамошний порасспрашивать? – спросил Леонид.
– Всех подряд спрашивать не стоит, – покачал головой Крутов. – Беглых запросто можно спугнуть.
– Верно, знать нужно, кого спрашивать, – согласился Зуев. Помолчал, затем, ухмыльнувшись, прибавил: – Знаю я в тех местах одну веселую вдову, никому ни в чем не отказывает. А главное – всегда в курсе тамошних дел…
Полустанок тонул в предрассветной мгле. Все вокруг виделось одноцветным. Серым, призрачным.
У человеческих фигур невозможно было различить лиц. Да и все равно никого из зуевских сослуживцев Леонид не знал.
Шли, забирая в сторону от полустанка. Зуев вел уверенно, словно не раз здесь хаживал.
Пересекли одни пути, другие… В тупике громоздились темные вагоны, от которых нестерпимо несло испражнениями.
Спустились с насыпи. Тут стояли сонные бараки без единого проблеска света в окнах. Пахнуло печным дымом, щами… Под ногами чавкала жидкая грязь, сапоги тонули в жиже по щиколотку.
Затем полезли куда-то вверх по скользкому косогору. В тумане корчились уродливые кривые деревья, похожие на оголодавших чудовищ. Тянули скрюченные лапы, словно хотели утащить вглубь чащи и там сотворить страшное. Разодрать на куски, сожрать…
Наконец выбрались на ровное место. Здесь стоял кривоватый приземистый дом. В маленьком окошке мерцал огонек керосиновой лампы.
– Неужто не спят? – Зуев зло сплюнул.
– Вон с того угла зайти можно, из окна не увидят, – сказал Пряхин.
– Надо с другой стороны хоть пару человек поставить, – сказал Леонид.
– Я пойду, – вызвался Вадимов.
– Шубин, Мальцев, вы тоже, – распорядился Зуев.
Отряд разделился.
Держась за деревьями, подобрались почти к самой двери. Леонид вдруг обратил внимание, что Зуев держит в руке наган. И остальные тоже вооружены. Он достал из кармана браунинг, снял предохранитель. Зуев покосился на маленький пистолетик, ничего не сказал. Повернулся к своим.
– Дверь проверьте.
Один из милиционеров взялся за скобу, потянул. Дверь не шелохнулась.
– Видать, на засов заложено.
– Ч-черт.
Огонек в окне вдруг погас.
– Заметили, – сказал Крутов.
Зуев бухнул в дверь кулаком.
– Открывай!
После паузы из-за двери донеслось:
– Что надо?
– Открывай, милиция!
«Как глупо», – подумал Леонид.
Звякнуло стекло в окне, грянул выстрел. По деревьям хлестнул заряд картечи. Кто-то взвыл, выматерился. Начали палить в ответ. Вразнобой, куда попало.
– Навались! – рявкнул Зуев, ударяя в дверь плечом.
Подскочил другой милиционер. И еще один. Затрещали подгнившие доски, дверь не выдержала. Зуев ввалился внутрь, не удержавшись на ногах.
Навстречу жахнули сразу из двух стволов. Милиционер, что замешкался на пороге, опрокинулся с развороченной грудью.
Те, что стояли возле входа, принялись палить в темноту дома, наугад. Зуев, не поднимаясь с пола, тоже выстрелил несколько раз.
– Суки! – проорал кто-то из дома. – Убью!
Шелестов, пригибаясь, кинулся в дом.
– Куда? – охнул Пряхин. И бросился следом.
Внутри опять началась пальба.
Леонид вбежал в дом одним из последних. Где-то за спиной остался Крутов.
Лампа, подвешенная к потолку, моталась из стороны в сторону. По стенам прыгали тени, сложно было разобрать, что происходит. Леонид едва не упал, запнувшись о лежавшее на полу тело. Кто-то сидел, привалившись к стене. Кажется, Шелестов, все его лицо было в крови. Еще кто-то скорчился в углу…
Посреди комнаты сразу трое боролись с долговязым бандитом. Пряхин висел у него на спине, захватив шею и левую руку в замок. Зуев, измочаленный в мясо, цепко оплелся у бандита вокруг ноги, не давал двинуться с места. И еще один милиционер пытался заломить его правую руку.
Долговязый хрипел, не поддавался. Подтащил милиционера поближе к себе, вцепился зубами ему в нос. С хрустом сомкнул челюсти, дернул головой. Брызнула кровь. Милиционер пронзительно завизжал, выпустил бандита, схватился за лицо обеими руками. Сквозь пальцы бежало ручьем. Леонид содрогнулся, он и представить не мог, что взрослый мужик способен так голосить.
Бандит ссутулил плечи, ухватил Пряхина свободной рукой за шиворот и перекинул через голову, прямо на стол. С треском подломились ножки. Пряхин тяжко грянулся на пол и уже не поднялся.
Долговязый шарахнул Зуева кулаком по темечку и, как тряпку, отшвырнул ногой в угол.
Распрямился, глянул на оцепеневшего Леонида. Оскалился окровавленным ртом. Усмешка была волчья, в глотке рокотало рычание.
Шагнул навстречу.
Леонид вскинул браунинг, почти коснувшись стволом лба долговязого. Выстрелил в упор.
Он мог поклясться, будто слышит, как пуля с хрустом вонзается в череп.
Долговязый рухнул. Но скалиться не перестал.
В этот раз телеграмму для облпрокурора Леонид отправлял сам. Был предельно лаконичен.
«Банда беглых з/к уничтожена. Глухов Бадаев убиты. Свищов арестован. При задержании погиб старший помощник прокурора Вадимов».
Вадимова пырнул ножом Свищов, во время суматохи выбравшийся через окошко в задней части дома. Нож угодил точно в сердце; Вадимов умер на месте. Свищова скрутили мурманские сотрудники ГПУ.
В то утро в больницу на Милицейской улице разом прибыло столько раненых, сколько не бывало, наверное, с самой войны. Шелестову проломили голову, он был без сознания. Врачи о его состоянии отвечали уклончиво, и становилось понятно, что пациент тяжелый. Пряхин от него не отходил, хотя у самого была сломана ключица и три ребра.
– Не уберег парня, – сокрушенно сказал Пряхин Леониду. – Я обещание его отцу давал. В девятнадцатом, когда Юденич на Питер наступал, мы воевали вместе. Под Ямбургом он меня спас, раненого на себе вытащил. Потом его в продотряд определили, и он в засаду попал с хлебным обозом. Кулаки их всех убили, вспороли животы да набили зерном… А Витюшка его у меня на глазах рос, почти как сын.