. Пришлось желудки чистить – хорошо еще, как сказала врач, рвотный рефлекс у них пока работает.
Чем дети наши живы, непонятно, но живы, вот они – носятся по всему залу, семеро маленьких мертвых детей. Гнилостный запах здесь въелся в игрушки, в ковролин на полу – но мы уже привыкли и не обращаем внимания. Вадька меня увидел – подбежал, обнял, ткнулся холодным лицом в живот и убежал снова, с хохотом гоняться за дружком Кириллом.
– Что, тоже мозги трахали?
Машка, моя приятельница – мы тут все вынужденно приятельницы, сестры по несчастью, – сидит у чайного столика, грызет семечки. Ей специально выдают, она просит. Соленые, «Бабкины», в красных таких пакетиках.
Остальные мамы, как видно, ушли обедать – маленькая столовая находится по соседству. Каждое утро в холодильнике появляются продукты, а готовим мы уже сами. Обслуга здесь сведена к минимуму, и ходит вся в химзащитных комбинезонах – все, даже психолог. Все они смотрят на нас сквозь пластиковые шлемы – как на каких-то опасных микробов.
А полы моют роботы – два робота со щетками и емкостями для воды, похожие на ожившие тележки. Мы их прозвали Красный и Синий, по цвету ведер.
– Хочешь семок?
– Не-а. – Я сажусь напротив. Не понимаю, как она все время ест – я здесь совсем разучилась есть. Приходится заставлять себя, потому что во мне-то нет «загадочного агента», как в детях, и без еды я помру по-настоящему.
– Мне вчера мозги трахали, – сообщила Машка. – Вечером уже. Давайте доверять друг другу, давайте наблюдать, все такое.
– Вот-вот.
Машка презрительно сплюнула шелуху.
– Заняться им нечем. Не знают уже, что делать, все перепробовали, ничего не нашли. И вот так всегда… Уж выпустили бы нас отсюда. Мы же не опасные! А они вообще дети!
Она кивнула на малышню, столпившуюся возле игрушечного развала. Понятно, ищут новенькое… Не знаю, кто приносит сюда эти игрушки и забирает сломанные. Иногда мне кажется, что тоже робот. Все здесь роботы, кроме нас.
– Эй, Тема! Темчик! – Машка подхватывает полы халата, вперевалку бежит к детям, отнимает что-то у крепыша Темы. – Ты что делаешь, дурень, у него же второй глаз вытечет, а новый не вырастет! Ты ему зачем в глаз-то тычешь!
Да, это проблема. Дети перестали чувствовать боль, и их это забавляет. Нет-нет да и начинают тыкать друг в друга всем, что под руку подвернется, – и хоть мы следим, но самый тихоня, Сашка, поплатился за забаву глазом. Правда, ни он сам, ни обидчик Тема по этому поводу не переживали. И не переживают.
Не понимают, глупые, что для них любая травма – навсегда.
Тема молчит, только криво улыбается почерневшими губами. У него правая половина лица распорота до кости – распластало еще тогда, во время катастрофы. Потом рассеченные ткани хирурги стянули пластиковыми скобами в цвет кожи, чтоб не так страшно смотрелось, и все.
В цвет живой кожи. Но теперь, на фоне темно-серого Теминого лица, эти скобы кажутся неестественно розовыми. Лучше б черные были, честное слово.
– Ну, чего молчишь, сиротинушка? Дай обниму! Все, никто никого не обижает, играйте!
Темчик – единственный, кого бросила мать. Взяла и бросила. Так и сказала: «У меня еще трое живых и здоровых, мне их кормить и учить надо! А этот умер, не воротишь». Написала официальный отказ.
Мы ее, конечно, все осуждаем. И Темчика жалко. Он и раньше-то был бука, все сам с собой в углу машинку катал, а теперь совсем одичал, даже не разговаривает. Машинку, которую мать ему сюда передала, растоптал – у меня чуть сердце не разорвалось, когда я увидела. Как он ее молча, с ожесточением топтал и ломал, а потом сел на обломки и не давал себя увести. Ни нам, ни «воспитательнице» Нине Николаевне, которая за ним приглядывает через очки защитного комбинезона.
Мы эту мать, конечно, осуждаем. Но еще… в глубине души я немного завидую. Остальные, наверное, тоже. Потому что мы все хотим жить и выйти отсюда – но как, если здесь наши дети?!
Боль неожиданно ввинчивается в висок, как сверло, а вместе с ней прилетает пронзительный детский визг:
– И-и-и-и-и-и-и-и-и!..
Оборачиваюсь – Темчик не успокоился, несмотря на Машкино вмешательство. Едва мы отошли – взялся отнимать что-то у мелкого Кирюхи, Кирюха заорал что было мочи. Они у нас сейчас плачут и кричат, только если что-то отнять – боли-то не чувствуют. А Темчик, вырвав игрушку – теперь я вижу, что это жестяное ведерко, – принялся колотить Кирилла по всему, что подвернется. По лицу, по рукам, по ребрам… Жестоко, исступленно, словно и не маленький ребенок.
Мы бросились обратно. Дверь напротив распахнулась, примчались воспитательница Нина Николаевна и психолог, похожие на космонавтов в своих защитных костюмах, и мы все принялись растаскивать детей. Аккуратно растаскивать, чтобы ненароком кому-нибудь что-нибудь не повредить.
Вскоре Кирюха уже сопел на руках у прибежавшей матери, а Темчик исподлобья кидал на нас мрачные взгляды из угла, где над ним ворковала психолог. Видал он все ее воркования… А ведь он как звереныш, подумала я. Звереныш, который рос, зная только побои и предательства, и сам не научился ничему другому. Мать бросила его, мы – ему чужие, а этим теткам в защитных шлемах он тем более не верит. И не поверит никогда, потому что они тоже чужие и им на него плевать. Он для них – подопытная крыска, материал для диссертации, и, пусть ему пять лет, он это прекрасно чувствует. Все мы тут чувствуем, кто мы для них на самом деле.
Психолог взяла Темчика за руку и повела куда-то. Он шел вроде бы покорно, но продолжал зыркать вокруг, и мне на мгновение стало не по себе.
Висок постепенно отпустило, но остались слабость и легкий озноб. Простыла я, что ли? Да откуда простуде взяться в нашем-то стерильном аду?..
– Ты чего за голову держишься? – с подозрением спросила подруга. – Смотри, так кое-что начинается, потом скажу…
– Да ничего, просто кольнуло… Где там дети-то наши, им на процедуры пора!
– Лиза, простите, что у нас вторая консультация за день, но это важно. Это касается Темы, его приступа агрессии…
– Что вы хотите узнать? Мы все были там, и вы, и мы… что я нового расскажу?
Терпеливый вздох.
– Лиза, давайте сразу договоримся – мы с вами делаем одно дело и полностью друг другу доверяем. Полностью. Без этого никакого результата не будет.
Секунда тишины. Потом с грохотом отодвигается стул.
– Хватит меня дурить! Я-то вам доверяю, а вы?.. Разве вы что-то нам рассказываете? Разве отвечаете на все вопросы? Получается, мы вам – доверяем, а вы нам…
– Лиза, успокойтесь, пожалуйста. Поверьте, мы совершенно искренне отвечаем на все вопросы. Но мы не боги, мы не знаем всех ответов. Или они не всегда вам нравятся, и тогда кажется, что мы что-то от вас скрываем.
– Да, скрываете! Покажите тогда ваши бумаги, отчеты ваши, которые пишете начальству! Что – не покажете? Вот то-то и оно!
– Да при чем здесь отчеты, это наши внутренние документы…
– Притом! Они касаются нас и наших детей! Поставьте себя на наше место, ну?.. Вот сейчас – чего вы от меня хотите?..
Еще один терпеливый вздох.
– Сядьте, тогда поговорим.
Недовольный стук, скрип сиденья.
– Ну. Дальше что?
– А дальше вот что, Лиза. Я не случайно заговорила о доверии – и не случайно упомянула, что для нас важно состояние и детей, и вас, взрослых. Но мы как наблюдатели не всё можем увидеть, вы – изнутри – замечаете и видите куда больше. Тем более вы, Лиза, вы одна из самых разумных родительниц, чего греха таить…
– Так что надо-то?..
– Мы замечаем, что некоторые матери в последнее время странно себя ведут. Вы – не заметили?
Издевательский смешок.
– Нет, не заметила! Мы тут все странные, если что. И вообще, с какой стати я должна вам отвечать?.. Вы – там, за стеной, вы боитесь нас даже коснуться и еще говорите о доверии! Мы для вас никто, подопытные кролики!..
Опять вздох, на сей раз печальный.
– Ну хорошо. Как мне вас убедить, Лиза? Чего вам не хватает?
Молчание. Молчание. Потом тихо:
– Снимите шлем.
– Что-о? Вы должны понимать, у меня строгие инструкции, я не могу…
– Просто снимите шлем. Покажите, что вы нас не боитесь. Что вы действительно доверяете… не бойтесь, я просто вам в глаза посмотрю, и все.
– Но камеры…
– Если уж доверять, так до конца, правильно?
Молчание – напряженное, сосредоточенное.
– Это настолько для вас важно?
– Очень важно. Мне надо знать, что мы действительно… в одной лодке. Что вы готовы рисковать ради нас.
Шаги. Едва слышный щелчок. Потом – отдираемые липучки, шелест, звук поправляемых волос.
– Вы довольны?
Снова тишина, но уже другая, растерянная.
– Да. Спасибо… Я боялась, что вы не станете… что мы для вас только цифры в отчетах…
Снова шелест, звук застегиваемых липучек. Щелчок – на сей раз уверенный, звонкий.
– Ну и глупо, Лиза. Я всегда была с вами откровенна, просто вы не хотели верить, правда?
– Так что… что вам нужно?
– Нужны ваши наблюдения, как себя ведут и о чем говорят матери детей. Мы, конечно, многое слышим, но не все, а в последнее время, скажу честно, есть поводы насторожиться.
Тихий смешок.
– А я? Меня вы не подозреваете в чем-нибудь?
– Лиза. Мы никого ни в чем не подозреваем! Просто нам нужна вся полнота картины, понимаете? А вы самая здравомыслящая из всех здесь. Ну и, конечно, если что-то вас насторожит в вашем самочувствии, или в мыслях и желаниях, – конечно, рассказывайте!
– Нет, у меня все в порядке, насколько это сейчас возможно. И у остальных вроде тоже… Но я вечером присмотрюсь.
– Присмотритесь. На вашем рабочем планшете в комнате будет чат, прямо на рабочем столе. Пишите туда все, что заметите. И, Лиза… все, что сегодня тут было, останется между нами, хорошо?