– Так немцы везде. А если поймают?
Розка жалобно задрала брови.
– Мама говорит, немцы убивать будут.
– Да зачем солдатам, пусть и немцам, убивать столько гражданских? – Славка помолчал. – Слушай, а давай вы у нас спрячетесь, я попрошу батю. Нас не заподозрят. Все знают, мой батя евреев не любит и мне пеняет, что с тобой дружу.
– Разве он согласится…
– Я уговорю.
Славка вовсе не был в этом уверен. Если честно, единственное, в чем не сомневался – что наверняка получит за предложение укрыть еврейскую семью хорошую выволочку. Но и оставлять Розку здесь, когда в любой миг могут нагрянуть немцы или их прихвостни… И так тоскливо становилось оттого, что Розке в любом случае придется уехать – либо по приказу немцев, либо спасаясь бегством. А Славка еще мечтал ее поцеловать. Какие теперь, к черту, поцелуи. Не получится же постоянно прятать ее с матерью и братом у себя – кто ж знает, на какой срок пришли немцы. При мысли о том, что, возможно, под немецкой оккупацией придется жить очень-очень долго, Славке совсем тошно стало.
– Я попробую его уговорить.
Впрочем, как Славка и ожидал, стоило ему лишь заикнуться о том, чтобы спрятать Розкину семью, как отец пришел в ярость.
– Да ты соображаешь, курьи твои мозги! – закричал он на Славку. – Хочешь, чтобы всех нас расстреляли?
– Тише, тише, – полушепотом увещевала его мать. – Соседи же услышат!
Назавтра с самого раннего утра к назначенному месту потянулись вереницы людей. Впервые за много дней Славка ходил по улицам один, без Розки, и ему было непривычно и очень беспокойно. Чем ближе к кладбищу, тем больше толпилось народу, и была это в основном жалкая, перепуганная голимая беднота. Очень много стариков и старух, женщины, дети – все, кто мог, тащили неисчислимые узлы с пожитками, перевязанные веревками переполненные чемоданы. Несли калек и больных. В бесконечных колоннах, над которыми разносился стон и плач, было что-то апокалиптическое, от конца времен. Славка дошел до улицы Мельникова, увидел немецкое оцепление и повернул обратно. Куда немцы собрались увезти такие толпы? Действительно ли в гетто, как поговаривали вокруг?
И не затерялись ли все-таки в этих толпах Розка и ее семья?
Славка сначала шел быстрым шагом, потом побежал. Розкин дом стоял тихий, запертый, и на стук в дверь лишь отозвалась лаем соседская собака. Даже если Розка с семьей не ушла, даже если они действительно прячутся – станут ли они сейчас открывать… Нет, конечно. Славка медленно пошел домой.
И не сразу он обратил внимание на далекий звук, настолько постоянный и равномерный, что сознание поначалу не выделяло его из прочих звуков окружающего мира как что-то необычное. Это был звук пулеметной стрельбы, доносившийся со стороны оврага. Кто-то почти без перерыва стрелял и стрелял, будто поставил перед собой цель зачем-то расстрелять целый вагон, да что там, состав, груженный патронами.
Отец, мать, бабушка – все сидели на кухне, молчаливые, растерянные, даже пришибленные.
– Слышишь вот это та-та-та? – с неясной, неведомо к кому относящейся сухой злобой спросил отец, указав на окно. Звук стрельбы, хоть и едва слышный, все же был различим и здесь. – Евреев стреляют.
– К-как? – Славка на миг даже заикаться начал. – За что?
– То у немцев спрашивать надо. Вся Куреневка уже только и говорит, что в Бабьем Яре людей выстраивают очередями и стреляют. А немцы ходят по домам и смотрят, чтобы никакой еврей дома не отсиделся.
– А как же Розка? Бать, мы должны Розку спрятать! Если их с мамкой еще не увели…
– Туда, что ли, тоже хочешь? – тихо и страшно спросил отец, кивнув на окно. Беспрерывная стрельба, едва слышная за стеклами, казалась чем-то спокойным, обыденным, почти безобидным.
– Тогда я сам с Розкой в Бабий Яр пойду.
– Дурень безголовый! – заорал отец. Мать молчала, глядя на свои руки, стиснутые на коленях, бабушка крестилась.
– Вот пойду, и все, и попробуй останови, – твердил Славка. – А еще характер мне воспитывал! Как животину беспомощную рубить, так пожалуйста, а как человека спасти…
Тут отец просто взбеленился, отвесил Славке затрещину и еще какое-то время распекал его на все корки, затем умолк, принялся мерить кухню шагами. Славка стоял на пороге. Осознание было как порыв холодного ветра: если отец сейчас запрет его в комнате, запретит выходить из дому, то разойдутся они далеко, как две стороны того оврага за Куреневкой, чтобы никогда больше не быть вместе, даже живя под одной крышей.
И вдруг отец произнес такое, чего Славка уже не ожидал услышать:
– Если они там еще дома – пойди, скажи, что вечером, как стемнеет, проведем их задами огородов. Пусть пока в нашем сарае посидят. А дальше придумаем, как быть.
Розка с матерью и братом действительно оказалась дома – весь день они просидели тихо в подполе, боясь, что жилища евреев будут проверять. В сумерках, когда Славка пробрался к их дому со стороны огородов и постучал в окно, ему открыли. Славка говорил шепотом, торопясь и запинаясь, так что мать Розки его не сразу поняла – а когда, наконец, поняла, то заплакала.
Уже совсем в потемках, за кустами и раскидистыми яблонями Славка провел Эткиндов к своему дому. У соседей забрехала собака, но смотреть, в чем дело, никто не вышел. Розку, ее мать и брата разместили в сарае: сложили дрова так, что за ними получился закуток, где можно было спать на расстеленных одеялах, и еще не сразу было понятно, что поленницу можно обойти: с первого взгляда казалось, что сарай сплошь забит дровами.
Так началась жизнь новая, беспокойная, когда поневоле то и дело смотришь: не идут ли к дому немцы, и еду в сарай носишь только в сумерках. А немцы, действительно, по наводке местных проверили все еврейские дома на улице. Уже назавтра Розкин дом стоял с выбитой дверью.
Однако продолжалась такая жизнь совсем недолго.
Отец взялся устроить так, чтобы Розкина семья уехала из города в каком-то обозе. Прошло несколько дней, немцы не приходили, и беспокойство у всех поулеглось. И именно в то утро, когда Славка, прислушиваясь к далекой стрельбе (а пулеметные очереди, доносящиеся от оврага, смолкали только ночью и поутру возобновлялись), решил, что самое страшное все-таки позади, в их дом с обыском пришли немецкие солдаты.
Они ходили по всей улице, от дома к дому. Несколько автоматчиков с квадратными плечами, строгий элегантный офицер в высокой фуражке и один из главных куреневских подлецов и стукачей – молодой щекастый щеголь Федька Забула по прозвищу Бздюк, разряженный, точно на танцы. Несколько дней тому назад он вот так же водил немцев по еврейским домам. Когда постучали в дверь, вся семья сидела на кухне (а Розка с матерью и братом – в сарае, они выходили только ночью).
– Все молчите, я буду говорить. – Отец поднялся от стола и пошел отпирать.
Пара солдат, сразу оттеснив его, пошла по комнатам, грохоча сапогами, распахивая шкафы и сундуки, переворачивая кровати, затем кто-то из них полез на чердак, а другой открыл люк в подпол.
– Жидов и партизан шукаем! – весело и деловито объявил Федька.
– Да какие у меня жиды, дурень, – с неестественной суровостью сказал отец.
– А хто вас знает!
В окно Славка видел, как другие солдаты ходят по огороду. Один из них заглянул в сарай, но заходить не стал.
Офицер тем временем зашел в кухню и принялся очень пристально рассматривать Славку, мать, бабушку. Поманил отца:
– Ком хир.
– Иди сюды, – перевел Федька, хотя и так было ясно.
Офицер смотрел прямо в лицо каждому, и выдержать режущий взгляд его пустых светло-серых глаз было решительно невозможно, да Славка и не пытался, сразу опустил голову. Он вдруг вспомнил, где видел эту сухощавую светлоглазую физиономию под фуражкой с черепом. В самые первые дни оккупации, когда они с Розкой ходили смотреть на немцев. Офицер в открытом автомобиле рядом с Домом кожевников. Он еще тогда так приветливо им улыбнулся… И наверняка запомнил.
– Во зинд ди юден?
Славка невольно поднял взгляд – и сразу, как на штык-нож, напоролся на взгляд офицера.
– Жиды хде? – вякнул было Федька, но немец поднял руку в перчатке, и тот резко умолк, будто его схватили за глотку.
Славка мелко замотал головой.
– Нету… нету.
Дальше было тихо настолько, что Славка слышал собственное дыхание, чудовищно шумное, как кузнечные мехи, да еще доносились уже ставшие привычными за эти дни пулеметные очереди в Бабьем Яре. Та-та-та. Та-та-та. Офицер достал пистолет. Бабушка скрипнула стулом, на котором сидела, и громко всхлипнула. Стволом пистолета офицер осторожно, почти бережно постучал по Славкиному подбородку.
– Ду люгст михь ан.
Почему-то именно теперь Славке, внутри себя бултыхавшемуся на самом дне омута ужаса, отстраненно подумалось, что немец, может, и не запомнил их с Розкой, а попросту все понял, едва увидев неестественную перекошенную улыбку отца, лихорадочный румянец матери, его, Славкину, неодолимую мелкую дрожь.
Вдруг офицер повернулся и выстрелил куда-то в сторону. От грохота заложило уши, Славка невольно зажмурился и даже не сразу понял, что случилось. А потом страшно закричала мать. Словно бы кто-то холодными пальцами разлепил Славке веки, и он увидел, как отец сползает на пол, оставляя на стене яркий алый след.
– Во зинд ди юден? – спокойно повторил офицер, все так же по очереди пристально глядя всем в лица.
– В сарае, в сарае! – зарыдала бабушка.
– Ин дер шойне, – с готовностью перевел Федька, аккуратно переступив через руку отца, которая словно сама по себе скребла пол скрюченными пальцами.
Дальше со Славкой приключилось что-то вроде умопомрачения. Будто в дурном вязком тумане он видел, как отец замирает на полу, и крови вокруг него становится больше, больше, больше – пока весь мир не потонул в нестерпимо-красном. Красное залило Славке глаза, полилось в горло, в легкие, взорвалось в голове, и окружающий мир стал плоским, двумерным, почти нереальным. В этом мире за красной завесой солдаты вытолкали Славку, мать и бабушку на улицу, а другие солдаты вывели из сарая Розку и ее родных. В конце улицы стоял немецкий грузовик, там в кузове под охраной сидело с полдесятка перепуганных людей. Славку, Розку и остальных загнали туда же. Бабушка рыдала, никак не могла залезть в кузов, и ее втащили туда в десять рук – а ну как немцы еще и ее пристрелят, если будет медлить. Сидели полчаса, час, вечность. Ничего не говорили. Славка не смел поднять глаз на мать и бабушку. Его идея была спрятать Розку, его. Он виноват. Офицер и солдаты в сопровождении Федьки Бздюка тем временем обошли еще несколько домов.