екаи. Но легенды о них ходили на островах задолго до японцев. Может, и до айнов. Так рассказывала мне мать. Екай – не физическое существо. Что-то вроде энергии. Живая стихия. Она есть во всем. Но особенно много ее там, где идут какие-нибудь мощные процессы. Тут, под нами, сам знаешь, стык литосферных плит. Землетрясения, вулканы. Подземные екаи очень сильны. Здесь они вышли на поверхность. Им надо где-то жить. Они селятся не только в предметах, но и в живых существах. Живое даже предпочтительнее… Его легче переделать под себя.
Фельдшер отвернулся от окна, шагнул к Родиону и размотал грязный бинт на руке. Вместо левой ладони у него был пучок тонких темно-лиловых щупалец. Они шевелились, сокращались, живя собственной кошмарной жизнью.
– Господи… что это… – прошептал Родион.
– Считай, что это пластическая операция, – ответил Василий Иванович. – У екаев свое понятие о красоте и удобстве. Тот, который поселился во мне… – фельдшер склонил голову, словно прислушиваясь, – говорит: то, что люди считают уродством, просто другое измерение красоты.
– Как такое возможно? – все так же шепотом спросил Родион. Голосовые связки отказывали.
– Мирное соседство. Иногда телом управляю я. Иногда он. Главное – не спорить, не мешать… Шторм идет, – повторил фельдшер. – Екаи готовятся праздновать. Они любят шторма, землетрясения, извержения. Торжество стихии.
– Почему вы не уехали тогда, два года назад, когда все это началось?
– А куда мне ехать? В моей жизни нет смысла. Когда-то я ненавидел этот остров, мечтал о другой жизни… Потом смирился.
– В чем смысл существования екаев?
– Я не могу выразить, – помолчав, сказал фельдшер. – У людей нет подходящих слов. Нет понятийных категорий. Это не осмыслить интеллектом. Я могу только ощущать. Ты тоже скоро ощутишь. И сам все узнаешь.
Родион с усилием сглотнул. Сквозь вязкий ужас настойчиво пробивалось новое чувство: жгучий протест и отчаянная злоба – на несчастное и проклятое место, когда-то служившее ему домом, на неведомых существ, на себя самого.
– Ощущайте тут сами все это дерьмо. Я ухожу. У меня есть цель. Я хочу начать все сначала.
Родион решительно отвернулся и шагнул к двери, но некое движение, едва замеченное краем глаза, заставило его обернуться – как раз вовремя, чтобы успеть отшатнуться от протянувшихся к нему остроконечных щупалец, росших из руки фельдшера.
– Ты уже почти один из нас. Не сопротивляйся. Людские цели глупы и мелочны, они нас раздражают. Тех, кто нас раздражает, мы убиваем, – произнес фельдшер уже нечеловеческим, скрежещущим голосом, полностью лишенным интонаций.
Родион схватил табуретку и со всей силы швырнул в то, что раньше было Василием Ивановичем. Выбежал за дверь приемного кабинета, захлопнул ее и придвинул к ней тумбочку, стоявшую в прихожей. Когда выбегал из дома, услышал, как где-то разбилось стекло.
Он что было духу бежал по «централке», но теперь это было не паническое бегство в никуда, а целенаправленное движение. Родион намеревался забрать свою сумку из квартиры отцовского сослуживца. Там были документы, деньги, банковские карты. А потом… Родион понимал, что вероятнее всего не сыщет в поселке ни единого человека, который согласится подвезти его до «центра» даже за очень крупную сумму. Все люди давно покинули это место. Оставались лишь те, кто людьми уже не был. Значит, надо уходить пешком. Но прежде попробовать сунуться в военную часть. Дисциплина, приказы, связь с материком. Хоть какие-то цели и задачи. Может, там еще были люди.
Шторм надвигался на поселок с востока, на сутки раньше, чем обещали прогнозы. Полнеба уже сожрала кипучая тьма туч. От порывов холодного ветра перехватывало дыхание. Вдалеке грохотал гром – гулкие эти звуки были странно повторяющимися, равномерными, будто на горизонте бил космических размеров молот. Спрятаться где-то, переждать? Родион чувствовал, как из окон «заброшек» за ним следят. Он был здесь чужеродным элементом – тем, что следовало либо перестроить под себя, либо уничтожить.
Родион наспех покидал в сумку вещи, убедился, что документы и бумажник на месте. Еще раз взглянул на экран телефона – связи по-прежнему не было. В предгрозовых сумерках померещилось, будто ногти на его руках слишком темны, а кожа напоминает чешую. В ужасе Родион ударил по старому расшатанному выключателю: зажегся свет, тщедушный, мигающий, но его хватило на то, чтобы убедиться: с руками пока все в порядке.
Перед уходом Родион не смог не заглянуть на кухню, где, как обычно, сидел почти без движения бывший сослуживец отца. Чудовищная опухоль на ноге пожилого мужчины прорвала ветхую ткань тренировочных штанов. Под обрывками виднелось нечто темно-красное, со множеством – Родиону сначала показалось, гнойников, – но это были глаза. Маленькие белесые буркалы дружно уставились на него крохотными зрачками.
– Ты не уйдешь, – печально сказал мужчина. – Поверь мне, лучше сдаться. Так легче.
– Да пошли вы, – сказал Родион, в пару шагов пересек крохотную прихожую и захлопнул за собой дверь.
Небо превратилось в сплошное клубящееся черно-серое месиво, подсвечиваемое изнутри беззвучными молниями. В окнах первых этажей виднелись бледно-серые, как рыбьи брюха, лица. Монотонные глухие удары доносились из-под земли. «Шторм идет. Они готовятся праздновать». Родион бежал по разбитым бетонным плитам к военной части.
Однако уже издали он увидел, что ворота части – все-таки бывшей – распахнуты, а в окнах КПП пляшут зеленые огни. Что-то там происходило, на территории за воротами: виднелись синие вспышки, доносился гул, а потом из ворот выкатилось объятое пламенем автомобильное колесо. Или покрышка. Родион не стал приглядываться, сразу побежал прочь, но он готов был поклясться, что в центр колеса была вставлена живая человеческая голова: она разевала рот и вращала глазами.
Окончательно выдохшись, Родион шагал по «стратегичке», оставив позади окраинные дома. Надо экономить силы. Еще пригодятся. Придется идти через лес, и не приведи случай наткнуться на медведя. Хотя еще неизвестно, что страшнее: зверь или екаи… С океана дул сильнейший ветер, однако вопреки всем законам физики за поворотом «стратегички» полоскался плотный туман – он извергался из расщелины неподалеку, раздувал призрачный купол, расстилал над дорогой ядовитые щупальца.
«Ты не уйдешь».
Родион чертыхнулся, сошел с дороги влево и снова бросился бежать – теперь по узкой тропе среди бамбука, ведущей к грунтовке. Ему все казалось, что в следующее же мгновение что-нибудь высунется из густых зарослей и схватит его за щиколотки.
Вот и грунтовка. Выезд к заливу. Небо катило над головой лавины туч, океан ревел. Через заросли курильского леса не пройти. Оставался единственный путь – по «отливу».
Ни сегодня, ни накануне Родион не смотрел расписания местных приливов и отливов (сайт с таким расписанием он еще перед прилетом на Курилы нашел в Сети). Однако необъяснимым чутьем, шестым чувством родившегося и выросшего в этих местах человека Родион ощущал, что сейчас пока еще идет отлив, и он может успеть, если море не сильно разойдется. На последнее надежды было мало, затея отдавала чистым безумием, но все же…
Родион обернулся и в последний раз посмотрел на поселок своего детства. Над плоскими рубероидными кровлями домов поднимался туманный монстр, нынешний хозяин этих мест: гигантская медуза, ее округлый купол был пару километров в поперечнике. Наверняка фельдшер Василий Иванович знал, как японцы называют этого екая, главного над прочими здесь.
Родион шагнул на черный песок у самых скал; бесновавшимся волнам, что становились все выше, еще недоставало мощи докатиться сюда. И снова побежал. Из последних сил. Он еще может вернуться в Москву и вернуть Наташку. И начать все сначала.
Пляж под отвесными скалами, единственный путь к поселку, тем временем уже почти полностью захлестывали тяжелые волны, серая пена лизала Родиону ноги, его одежда промокла от брызг.
Начинался прилив. Приближался шторм.
Михаил ЗакавряшинНастенька
Колыбель качалась посреди тайги. Подвязанная к гнутому иссохшему кедру – висела в метре над землей и скрипела веревками. Под пологом кружилась погремушка, и при каждом дуновении ветра темнота полнилась мягким треском.
– Чертов лес, начальник, чертов лес, – бормотал старик. – Третий раз эту зыбку вижу.
Я поежился от ночной сырости, достал пачку сигарет. Выцепив одну зубами, похлопал себя по карманам.
– Есть прикурить?
Старик протянул зажженную спичку. Руки его дрожали – то ли от страха, то ли от многолетнего пьянства. От старика, как обычно, несло запашком.
– Ты не обессудь, начальник. Лучше поверь: ни хрена ты тут не найдешь. Последний раз тоже понаехало ваших. Весь лес истоптали, и с собаками ходили, а толку? Разве ж тайгу обойдешь?
– Не тараторь. Подержи фонарик.
Луч белого света разрезал темноту и заплясал между стволами деревьев. Когда старик, наконец, унял трясущиеся ладони и направил фонарь на колыбель, я смог как следует рассмотреть ее. Выточенная из светлого дерева, детская кроватка серебрилась в ночи и была абсолютно непохожа на творение человеческих рук. Старинная, резная. Местами обросшая мхом. Такая же часть тайги, как птичьи гнезда.
– Осина?
Старик кивнул.
– Верно мыслишь, начальник. Сразу видно, что на земле пожил.
Мой спутник покопался в кармане тулупа. Достал папиросу. Закурив, он сказал с некоторой опаской:
– У кого ум есть, тот с осины зыбку точить не станет. Проклятое дерево.
– В прошлый раз тоже ребенок пропал?
– Девчушка, – кивнул старик. – Как под воду.
Потоптавшись на месте, я набрался смелости и подошел ближе. Краем мизинца отодвинул ситцевый подол и осторожно, отклоняя голову назад, заглянул внутрь колыбели.
«Слава богу», – выдохнул я. Секунду назад мне казалось, будто я найду в кроватке младенческий труп. Но интуиция обманула. На дне лежала солома вперемешку с обрывками тряпок, а на подстилке – несколько детских игрушек. Вырезанный из дерева козлик и три соломенные куклы.