Он растянул рот в улыбке, обнажив желтые зубы, и засмеялся над собственной топорной шуткой. От его сиплого смеха я невольно улыбнулся. Мы выпили со стариком еще по одной. Затем перекусили немного и налили по третьей.
– А пацаны твои, смотрю, не такие благородные, – вспомнил Саныч. – Мамашу вон знатно воспитали.
– Не напоминай, – поморщился я.
– Да ладно. В больничке подлечится. Тем более, может, и за дело, кто его знает?
– Все равно. Не хочу об этом говорить. Давай лучше выпьем.
Я попытался отогнать воспоминания, но в голове сам собой всплыл тот вечер.
Это случилось на третьи сутки нашего пребывания в Ярках.
Дождь накрапывал до самого вечера, и грунтовки превратились в грязное месиво.
Еще на подходе к сельсовету я услышал стоны и знакомые голоса. В одном из окон бревенчатого здания горел свет, шторы были задернуты. Поднявшись на крыльцо, я дернул дверь несколько раз и понял, что заперто изнутри. Мобильники в Ярках почти не ловили, поэтому позвонить Максу я не мог. В итоге, пока я стоял перед закрытыми дверьми и думал, как попасть внутрь, из сельсовета вновь раздался стон, а за ним маты и грохот.
Плюнув на приличия, я выломал хлипкие петли и вошел внутрь.
Мать пропавшей Насти сидела посреди кабинета, привязанная к стулу телефонным шнуром. Левый глаз ее совершенно заплыл и напоминал надорванный вареник. По грязным следам на одежде я понял, что женщину пинали по ногам.
– Что вы, сукины дети, здесь устроили?
Эдик посмотрел на меня спокойно, даже чуть презрительно, потирая кулак.
– Работаем мы, не видно, что ли?
– Какого хрена? Я же сказал…
– Миша, – перебил меня Макс, куривший в углу, – не кипятись. Пойдем выйдем, переговорим.
Мне хотелось их пристрелить. Обоих. Выдохнув, я плюнул на пол и указал взглядом в сторону женщины.
– Бабу развяжите!
– Конечно, – кивнул опер. – Эдик, заканчивай беседу.
Тот состроил недовольную гримасу, но кивнул. Достал нож, чтобы перерезать провод.
– Пойдем, Миш. Пойдем, покурим.
Макс вывел меня за плечо из сельсовета.
– Да убери ты, на хрен, свои грабли!
– Конечно-конечно. Ты только успокойся.
Мы остановились на крыльце, спрятавшись под козырьком от надоедливого дождя. Опер достал пачку сигарет и протянул мне. Я взял одну, но прикурить не смог. Ладони дрожали.
– Держи, – Макс поднес зажженную зажигалку. – Все, Миша. Финиш. Закончили мы.
– Какого хрена вы устроили, черти? Вы думаете, если мы вместе водку пьем, я вам беспределить позволю? Думаешь, мне двести восемьдесят шестую трудно возбудить? Сука, да вы ей морду разбили! Как муженьку ее теперь объяснять будем?
– Виноват, – согласился Макс. – Не уследил за татарином, слишком в раж вошел. Но ты не кипятись, послушай. Мы ж не зря ее морщили. Созналась барышня. Можно упаковывать.
Я на секунду растерялся. Вдохнув дым, вопросительно посмотрел на опера. Тот кивнул. Затем развел руками и сжал губы, мол: «А ты как думал, следачок? Думал, мы тут яйца катаем?»
– Что она сказала? – спросил я.
– Все, как и думали. Приспала она ее ночью. Когда проснулась, испугалась – думала, что муж прибьет. Ну и сожгла, пока тот не видел. Сочинила всю эту хрень про призрака и поехала к нам, чтобы муж поверил.
– Подожди-подожди. Как она могла приспать, если девочка в колыбели спала?
– Орала та всю ночь. Вот и взяла мамаша под бок успокоить. Ну сам понимаешь… бухая…
Я отвернулся. Сделал несколько затяжек, пытаясь собрать мысли в единую картинку.
Картинка опять не сложилась.
– Хрень какая-то. А тело где?
– Сгорело, Миш. Все сгорело. Да и сам подумай, чему там гореть?
– И что ты предлагаешь? Мне сто пятую без тела в суд направлять?
– Ну чего ты как маленький, ей-богу. Тряпочку какую-нибудь в золу кинем. Мамаша скажет, что это часть пеленки. Мне тебя учить, что ли? Тем более признание есть. Сейчас мамаша Эдику явку напишет.
– Можешь явкой этой себе жопу вытереть. Или Эдику, – я выбросил бычок в грязную лужу и повернулся к оперу. – Во-первых, гений ты мой, на первом же допросе с адвокатом она скажет, что вы из нее показания выбили. И обратного ты не докажешь. Во-вторых, я должен буду провести по вам проверку. А у нее все тело в гематомах, которые три недели заживать будут. Мне этот геморрой на хрен не сдался. В-третьих…
Я замолчал, задумавшись. В голове зазвучали те слова с диктофонной записи. «Цветочек мой. Кровинушка. Сладенькая».
Опер не выдержал:
– Что – в-третьих?
– В-третьих, не верю я тебе, Макс. Думаешь, я не знаю, как все было? Вы с Эдиком пытали ее. Били. Пугали. Душили. До тех пор, пока она не сказала то, что вам понравилось. По сути, то, что вы сами ей в голову вбили. Сколько раз уже так было, напомнить?
– Миш…
– И самое главное: голос на записи не ее. Наша мать не называет дочь сладенькой. И цветочком не называет. Она зовет ее просто Настенькой. Я ее три раза допрашивал, Макс. Она в кабинете у меня рыдала, в доме рыдала. Ни разу она не назвала дочь «кровинушкой» или подобной хренью. Просто Настенька.
Макс плюнул на крыльцо. Нахмурился.
– И что ты предлагаешь? Отпустить? Только потому, что она у тебя на допросе дочь кровинушкой не назвала?
Я усмехнулся. Посмотрел на опера.
– Дурак, что ли? Куда ее теперь пускать в таком виде? Берите явку, дату не пишите. Завтра повезете мамашу в город на психушку, как договаривались. Как скинете, возвращайтесь сюда. Я пока поговорю тут с одним дедком.
– Что за дедок?
– Не знаю. Какой-то Саныч. Забегал сюда утром, искал меня. Говорит, хочет что-то важное рассказать. Про прошлые случаи.
– Про прошлые?
– Ага. Якобы такое уже здесь бывало.
Опер свел брови и посмотрел на меня подозрительно:
– Миш, ты че, детективов перечитал? Или триллеров?
Я вновь усмехнулся. На этот раз по-доброму.
– Пошел ты, скептик хренов. Иди лучше проверь, чтобы наш татарин бабу не расстрелял, пока мы тут курим. А я пойду. Познакомлюсь со стариком.
Часы показывали половину четвертого. Спать не хотелось.
– Ладно, Саныч, – сказал я после того, как половина наливки уже бултыхалась в желудке. – А теперь скажи мне. О чем ты промолчал в прошлый раз, когда мы только встретились?
Старик перекрестился.
– Ей-богу, все сказал, начальник. Два раза девки пропадали. И постоянно эта колыбель в лесу появлялась. Первый раз я еще мелким был, плохо помню. Я тогда с батей на охоту пошел, мы ее нашли недалеко от солонцов.
– Прям ее-ее?
– Та же самая, Богом клянусь! – старик вновь осенил себя крестным знамением. – Я даже погремушку эту помню. Больно она мне тогда понравилась, хотел себе забрать. Но батя не дал. Сказал, мол, лешего это колыбель – не вздумай трогать.
Захмелевший старик взмахнул рукой, пытаясь изобразить грозящего пальцем отца. Чуть не опрокинул бутылку.
– Вот, значит. А второй раз – уже в восемьдесят девятом. Ну там ваших хренова гора приехала, так что, если надо, дело найдешь. Тоже, значит, девчушка – месяца три от силы, пропала ночью. Куда? Как? Черт знает. Искали-искали и в итоге закрыли мамашу. Решили, что она дочь прикопала. Потом, вроде как, та даже призналась и место показала, но только все равно не нашли. Всю тайгу с собаками исходили, перекопали все, а не нашли.
Я придвинулся ближе. Резко ударил ладонью по столу.
– Са-а-аныч, – требовательно протянул я, – хватит мне в уши лить. Все это я слышал. И дело то читал. Говори, о чем молчишь. Я же вижу, что где-то недоговариваешь.
– Ей-богу, начальник!
– Не богохульствуй. Колись.
Я разлил самогон по рюмкам. Взял обе в руки и выжидающе посмотрел на старика.
– Ну? Не томи.
Саныч и трезвый-то был не очень хорошим лжецом, а под градусом и вовсе выдавал себя с потрохами. Он вертелся на табурете, отводил взгляд и чуть ли щеками не румянился.
– Ладно, – вздохнул старик. – Только давай сначала выпьем.
Я отдал ему рюмку и тут же осушил свою.
– В общем, та, вторая… – сказал Саныч. – Моя была.
На секунду мне показалось, что старик шутит. Но в его захмелевшем взгляде не было и тени лукавства. Старик посмотрел на меня и тут же опустил глаза, словно устыдившись собственного признания. Грязными желтыми пальцами он теребил пуговицу на рубашке и говорил тихо, будто боялся, что его услышат:
– Гулял я, конечно. Кто ж молодым не гулял? Ну вот и получилось, что забрюхатил ту бабенку. Она, конечно, умница. Семью ломать не стала, да и у самой у нее мужичок был. Не знаю, догадался ли, правда. Наверное, нет. Иначе б пришел морду бить.
– Так, может, это его дочь и родилась?
Старик хмыкнул и почесал щетину.
– Сразу видно, начальник, нету у тебя детей.
– Это тут причем?
– А притом. Не знаешь, чего говоришь. Были б свои дети, знал бы, что свою кровинушку сразу чувствуешь. Ни с кем не спутаешь.
– Как ты сказал?
– Чего сказал?
– Ну вот, только что.
– Свое дите, говорю, ни с кем не перепутаешь. Каждую ночь тебе сниться будет, к себе звать.
Я задержал взгляд на старике. Попытался разглядеть в выражении его лица беспокойство. Или издевку. Или угрозу. Хоть что-нибудь.
Старик налил самогона и выпил молча.
«Совпадение, – подумал я. – Просто совпадение».
– Жениться тебе надо, начальник, – пробурчал Саныч. – Какой смысл одному бегать? Без детей – жизнь, считай, впустую. А без доброй невесты и леший в тайге не живет. Что уж о нас говорить.
Я хотел возразить, но в последний момент передумал. Да и старик, судя по виду, не желал спорить. Глубоко вздохнув, он убрал пустую бутылку под стол.
– Ладно. Засиделись мы. Через пару часов рассветет.
– Согласен, – кивнул я. – Давай покурим. И спать.
Мы молча вытянули по сигарете, сидя на корточках около печки. Стряхивая пепел в открытое поддувало, я как бы ненароком старался заглянуть внутрь. Разумеется, ничего, кроме золы, там не нашлось.