– Тихо! – перебил меня заведующий. – Послушай, Миша. Пойми меня правильно. С учетом того, что говорит эта ваша женщина, я не могу написать, что она вменяемая. Понимаешь?
– Кажется, начинаю понимать…
– Поэтому думай сам, как это обойти. Думай, Миша. Прости, я не представляю, что творится там в ваших Ярках, но подставляться не буду. Понимаешь? Правду я тебе сейчас сказал. Но в экспертизе все будет по-другому. Если нужно, я могу подумать насчет ограниченной вменяемости, если тебе принципиально, но ничего не могу обещать.
Я молча потушил сигарету о доски крыльца. Плюнул на землю.
– Не надо, Александр Николаевич, – сказал я. – Не надо ничего придумывать. Оставляйте все, как есть. Спасибо за информацию.
– Будь там осторожнее, Миш. Знаю, смешно звучит, особенно от заведующего диспансером, но ты послушай. Я в психиатрии сорок лет, но, когда с вашей алкоголичкой говорю, у меня волосы шевелятся. Она ведь не врет. И не болеет. Она это видела.
– Я понял, Александр Николаевич. До свидания.
– До свидания, Миша.
Я положил трубку. Посмотрел назад, где за распахнутой дверью темнели сени.
– Прости, Саныч, – сказал я в темноту. – Не знаю, где тебя носит, но на крючок я сегодня закроюсь.
В том сновидении я был мальчишкой. Шел по болотам и боялся, что новенькие резиновые сапоги утонут в вонючей, зеленой жиже, в которую по колено проваливались мои ноги. Когда я совсем увязал, меня подхватывала сильная рука. Незнакомый мужчина вытягивал меня обратно на кочки. Он был высок – мой спутник, вдвое выше меня. Почему-то казалось, будто я знаю его всю жизнь, но я никак не мог вспомнить, где его видел раньше.
– Куда ты, шельма, – ругался мужик. – Потонешь ведь так. Под ноги смотри.
Через плечо у моего спутника висела двустволка. На поясе болтался патронташ.
– Потерпи… Недалеко до солонцов осталось.
Потом сновидение сменилось. Я уже стоял один посреди тайги, и в густом тумане кто-то бегал вокруг. Из-за деревьев долетал девичий смех.
– Папочка, папочка… – кричала ведьма в лесу. – Ты хлеба принес?
– Прости, цветочек мой… Не испек. Не успел. Дрожжей нету… Вот возьми. Игрушки твои возвращаю.
Ветер закачал кроны деревьев. Мелькнул силуэт за дымкой. Ведьма в белой сорочке пробежала совсем рядом.
– Папочка, папочка…. – вновь зазвучал голос. – А где мама? Почему ее нет?
– В тюрьме мама. Не вернется она, родная…
Черное чувство вины расползалось под ребрами, разрывало сердце. А ведьма все повторяла и повторяла:
– Папочка, папочка… А зачем ты меня лешему отдал? Зачем в печи испек?
– Прости, кровинушка моя. Прости, цветочек. Прости… Думал, ты сниться перестанешь.
Ветер вдруг стих, и все звуки в лесу исчезли. Что-то обжигающее, сдирающее кожу упало мне на шею. Ведьма зашептала над ухом.
– Это ты прости, папочка. За то, что родилась. Ты меня не хотел, не любил. А леший полюбил. Он меня под кедрами убаюкивал. Он меня в жены взял. Ему я и служить буду, с ним танцевать буду, невест ему нянчить…
Петля на шее затянулась.
– А ты, папочка, – вор. Мою колыбельку для чужой дочки забрал. Так пропади же ты пропадом.
Ночью меня разбудил телефон.
Звонили с полицейского номера.
– Алло?
– Алло, Миша? Это Егор. Из ГАИ. Узнал?
– Да-да, слушаю тебя.
– Миша, в общем, тут такое дело… Не знаю, как сказать.
– Скажи как-нибудь побыстрее. Время три часа.
– В общем, Макс разбился.
Собеседник в трубке что-то еще говорил, но я вдруг резко перестал его слышать. Сон развеялся, словно меня окатили холодной водой. Я лежал в постели, не в силах пошевелиться, а в трубке бормотал гаишник.
– Тихо… – сказал я. – Подожди!
Я встал с кровати и прошел на кухню, не включая свет. Сев перед печкой, открыл дверцу поддувала и закурил.
– Теперь повтори еще раз. Что произошло?
– Я говорю, Макс разбился. Насмерть. Ты слышишь меня?
– Слышу. Говори.
В трубке я различил на заднем плане мужские голоса. Видимо, группа работала на месте. Изредка раздавался шум, словно мимо проезжали машины.
– По ходу, на дорогу лось выбежал. Правда, куда делся, непонятно. Тут крови куча, двигатель в салон залетел. Мы даже не поняли, кто водитель, пока удостоверение не нашли.
– Где это?
– В километрах сорока от Ярков. На выезде из леса. Местные проезжали вечером, вызвали нас. Пока доехали, сам понимаешь. Не знаю, как семье его сообщать. У него ж только-только дочь родилась.
Я отупело смотрел на дрожащий огонек сигареты. Руки тряслись.
– Миш, ты слышишь?
– Да.
– Тут постановления какие-то твои. Вроде на экспертизу. Какую-то колыбель.
– Багажник целый?
Гаишника кто-то отвлек. На некоторое время он опустил трубку, и пару секунд обсуждал, как лучше оформлять труп.
– Алло-алло, я здесь. Слышишь? – снова раздался голос.
– Да. Что с багажником?
– Его, по ходу, медведи подрали. Хотя странно – столько крови вокруг, зачем туда лезть. Но следы, конечно, страшные. Как будто консервную банку когтями рвали.
– В багажнике есть что-нибудь?
– Сейчас гляну, подожди. – после небольшой паузы гаишник снова заговорил: – Ну, здесь запаска, инструменты всякие. А должно быть что-то еще?
Я понял, что произошло с Максимом. Никакой это был не медведь и не лось.
– Алло, Миша.
– Да.
– Так что с твоими постановлениями делать?
«Какая разница, – подумал я. – Какая, к лешему, разница?»
– Выброси их на хрен. А лучше сожги, чтоб никто не видел. Я перезвоню.
Положив трубку, я выбросил докуренный бычок. Какое-то время просто сидел перед печкой, не в силах осознать услышанное. Мысли скакали, словно блохи на теле больной собаки. На улице скулил Алтай. На чердаке опять что-то скрипело, будто ржавые гвозди выползали из прогнивших досок.
Просидев так минут пятнадцать, я снова взял телефон. Набрал номер Эдика.
– Алло? Слушаю, – судя по голосу, опер давно не спал.
– Привет. Ты в курсе?
Эдик промолчал. Затем коротко ответил:
– Да. Мне позвонили.
Мы закурили с ним по обе стороны трубки. Посидели в тишине. Потом я произнес:
– Эдик.
– Да?
– Явка с повинной все еще у тебя?
– Да, у меня.
Я сделал глубокую затяжку.
– Сейчас я тебе штуку одну скажу. Не удивляйся. В общем, нужно забыть нам про это дело. Забыть и уезжать. Понимаешь?
– Я не против.
– В общем, слушай. У нашей семейки за огородом есть яма. Они туда золу выносят. Там сразу найдешь, ее видно. Слышишь меня?
– Да-да, слышу.
– Так вот. Утром встанешь пораньше и кинешь туда какую-нибудь тряпку обгорелую. Не сильно старую, но такую, чтобы различить невозможно было. Понял?
– Понял.
– Завтра ее изымем, и дело с концом. В явке дату не ставил?
– Нет, конечно.
– Молодец. Тогда до завтра.
– До завтра.
Когда короткие гудки затихли, в темноте вновь повисла тишина, нарушаемая лишь заунывным скулежом Алтая и ритмичным скрипом.
Скрип… Скрип…
«А ведь это вовсе не на крыше, – вдруг понял я. – Это на улице».
Сидя на корточках, я и не заметил сразу, что во дворе горит свет. Лишь встав и подойдя ближе к окну, я увидел зажженный фонарь.
А на нем Саныча.
Тело раскачивалось в метре над землей. Скрипела веревка.
Одетый в свой вечный тулупчик, старик безвольно болтался, и его тело гладила рукой женщина в белой сорочке. Она стояла рядом в свете фонаря, и я с ужасом смотрел на ее ноги.
Покрытые шерстью. Вместо ступней – копыта.
Почувствовав мой взгляд, женщина повернулась. Она заметила меня сквозь окно и расплылась в злорадной ухмылке. Затем что-то сказала, но из-за двойной рамы я ничего не расслышал. Только прочитал по губам:
– Вор.
В руках ведьма держала игрушечного козлика.
Она махнула рукой кому-то на крыше. По шиферу застучали маленькие копытца, и в следующую секунду маленький угловатый силуэт спрыгнул сверху.
В первый миг я подумал, что это кошка. Но затем рассмотрел получше.
«Как сгоришь, так невестой станешь. Копытца обуешь, будешь по небу бегать…» – пронеслись в голове слова с диктофонной записи.
Крохотная, размером с пятимесячного котенка, Настенька подбежала к ведьме, цокая по тротуару козьими ножками. В ее маленьких бледных ручонках были зажаты соломенные куклы.
Взрослая ведьма показала на меня пальцем. Настенька повернулась и оскалила зубки.
Я вспомнил, что рассвет нескоро. И понял – никакой дверной крючок меня не спасет.
Игорь КременцовБольшая стирка
Посадив годовалого Женечку на стиральную машину, Катя оглядела большой пластмассовый таз, с горкой наполненный бельем. Он был четвертым по счету. Белье совершенно не нуждалось в стирке, но, решила Катя – почему бы и нет?
Люк стиралки, напоминающий огромную рыбью пасть, легко все заглотил. Поворошив внутри, Катя обнаружила, что места в барабане оставалось довольно много. Практически столько, сколько было и два, и три таза назад.
Чудесно, решила Катя. Придется смешать белое и цветное. А хотя, что тут такого?
Пнув Катю пяточкой, засмеялся сын. Судя по запаху от подгузника, его развеселило кое-что, не слишком приятное для мамы. Женечка довольно агукал и махал ручками.
– Погоди! – согнувшись перед люком, Катя прикидывала, сколько еще вещей можно положить.
Выходило порядочное количество.
Шторы, накидки, чистое постельное белье, которому не помешает еще одна стирка. Много вещей мужа и сына. Можно добавить и собственную одежду…
Прикрыв дверцу, Катя чмокнула малыша и сказала:
– Не вздумай свалиться, я быстро.
Кружась по новенькому, выстроенному в ипотеку дому, Катя брала в охапку все, что попадалось под руку. Горка вышла поменьше, но и ее с лихвой хватало, чтобы забить простую стиральную машину.
Катина машинка не была простой. Размерами она раза в полтора превосходила любую домашнюю стиралку. Пару недель назад Саша, Катин муж, предложил взять ее на аукционе: