Кровавое полотно сползло.
То, что пряталось под ним, напоминало анатомическое пособие. Оно и было анатомическим пособием, в котором вместо затвердевших химикатов все еще текла кровь.
Сизые мышцы влажно блестели, покрытые мутной полупрозрачной пленкой. Существо из-под простыни походило на плетеную куклу. Огромную, пульсирующую черными венами, сплетенную из мясных веревок марионетку. Там, где раньше были аппетитные женские округлости, торчали блестящие пласты желтого жира.
– Любимый, – произнесло нечто из фильма ужасов. Оно безостановочно постанывало.
На правой руке существа поблескивало обручальное кольцо. То самое, которое следовало отнести в мастерскую и расширить, потому что после родов снимать его без крема у Кати не получалось.
Из-под золотого кругляша на пальце высовывался крохотный поясок криво срезанной кожи.
Саша услышал свой крик и почувствовал, как содержимое желудка выходит обратно через горло.
Лишенные век глазные яблоки невидяще двигались. Кровь загустела на них, словно клубничное варенье на шариках мороженого.
– Это не она, – Саша почти молился. Такого не может быть. Это сон. Кошмар.
Кошмар растянул мимические мышцы в оскале слабой улыбки и произнес Катиным голосом:
– Посмотри… еще долго… стирать? – С подбородка потекла густая бордовая струйка.
Саша почувствовал предательскую легкость. Сознание отказывалось участвовать в безумном спектакле и собиралось уйти по-английски.
– Не бойся, любимый. – Плетеная кукла вяло пыталась его коснуться. От нее отвалилось что-то маленькое, осклизлое, со шлепком прилипшее к Сашиной туфле. – Я теперь буду чистой. Чище, чем всегда… Я никогда еще не была такой чистой, какой скоро буду.
«Здесь что-то произошло, – думал Саша, – что-то страшное, и я не хочу знать что. Нужно вызвать скорую. Но сначала узнать, где Женечка. И не потерять сознание, чтобы не поскользнуться и не упасть на… На нее».
Но ни номера скорой, ни что-либо еще он вспомнить не мог. Пожалуй, он даже не сориентировался бы, как выбраться из подвала.
– Я буду чистой, любимый. – Она поскуливала через слово. – И тогда, может быть, он вернет его нам.
– Кто вернет? Кого?
Кто-то чужой сказал это. Саша не узнал свой голос, высокий, тонкий, подростковый. Он мог не спрашивать, потому что и так знал ответ.
В подвале произошло нечто кошмарное. Не только с женой, но и с сыном.
– Женечку. – Кровавая кукла закашлялась. Саша с ужасом почувствовал на лице липкие капли.
– Где он? – Тревога о сыне отчасти вытащила его из преддверия обморока. В воображении родилась безумная картинка: Катя протягивает ему ободранное, шевелящееся тельце.
Он тяжело задышал. Липкий, пахнущий кровью и стиркой туман забивал легкие.
– Наш мальчик там. Я сделала кое-что очень плохое. Я не хотела. Но все еще можно исправить. – Катя отвернулась, невидяще уставившись на стиральную машинку. – Он вернет его. Обязательно вернет. Но я должна быть чистой. Посмотри, сколько осталось стирать?
Саша наконец-то обратил внимание на стиралку. Она бесстрастно гудела, что-то прополаскивая.
Машинка словно ждала, когда на нее обратят внимание. Едва это произошло – включился отжим. Аппарат затрясся. Табло светилось, показывая последние минуты обратного отсчета.
А еще машинка не была подключена к розетке. Провод с бесполезным заземлением, которое Саша до сих пор не сделал, валялся на полу. Стержни вилки, словно крошечные чертовы рожки, насмешливо тыкались в людей.
Стиралка отжимала. Гул походил на дьявольский хохот, будто склоняющий к выбору – бежать или остаться.
– Уже сейчас. Сейчас. – Безкожая кукла пыталась встать, но боль не позволила. Вскрикнув, Катя оцепенела.
«Я знаю, что там находится. Господи, а ведь я знаю, что там внутри», – Саша оторопело смотрел в центрифугу, где расставалось с каплями крови и воды нечто, напоминающее белый водолазный костюм.
Вращение прекратилось. Сквозь стекло пустыми глазами пялилось растянутое лицо. Оно было надорвано до уха, на котором, словно нитки на катушку, намотались мокрые Катины волосы.
Что-то толкнуло дверцу изнутри. Стиралка распахнулась.
«Там нет сына. Слава богу, там нет сына», – подумал Саша, предпочитая не углубляться в мысли о том, где может быть Женечка.
Будто подбадривая, стиралка мигнула зеленой точкой индикатора «окончание стирки».
Оставляя кровавый след, Катя поползла к машинке, но не смогла до нее добраться. Подвал заполонили вопли. Тем не менее она схватила свою кожу, наполовину вытащив ее наружу.
Послышался треск. Что-то зацепилось. Ничего не видя залепленными кровью глазами, Катя вслепую попробовала натянуть лицо. Крики метались, отскакивая от мокрых стен и вонзаясь в барабанные перепонки стеклянными осколками боли.
Внезапно запоздало пропищала бодрая мелодия, возвещающая окончание стирки.
На миг Саша подумал, что все еще можно исправить. Кожа, благодаря неведомой жуткой силе, содравшей ее прежде, теперь прирастет обратно. Катя будет прежней, а не этим красным монстром.
Он увидел лицо, растянутое по пульсирующему венами черепу, и понял, что этого никогда не случится.
«Уходить, – думал Саша, – развернуться и выйти из дома. У меня два варианта. Либо уйти, либо остаться с ней и убить… Как покалеченную кошку. Господи! Я пойду к ментам. Я не буду звонить, лучше пойду. Но сначала нужно найти Женечку…»
Он не успел додумать. Катя, смахнувшая сукровицу с глаз, смотрела на него. Это походило на взгляд черепа с глазными яблоками из какого-то диснеевского мультфильма. Ее лицо топорщилось на голове уродливой, хеллоуинской маской. Губы пенились, источая красные пузыри.
Она что-то хотела. Саша понял, что не успеет уйти.
– Любимый мой! – Слова были четкими и звонкими. Словно ножевые лезвия, заостренные точильным бруском боли. Кривляясь от муки, она протянула руку, коснувшись мужниной ладони. Ее пальцы были горячими и скользкими.
«Только не говори мне ничего, прошу тебя, только не говори», – мысленно взмолился Саша. Сознание опять собралось предательски ускользнуть.
Пальцы крепко сомкнулись вокруг запястья. Боль заставляла Катины мышцы сокращаться сильнее. Мука сделала ее хватку стальной.
– Я чистая, – объявила Катя. Она крепко его держала. – Но я не смогу надеть ее. Сама… – Ее трясло, но сильнее трясло мужа. – Ты поможешь мне?
На Сашу смотрели две Кати. Одна окровавленная, похожая на ободранную до мяса лису, а вторая – пустая, словно воздушный шарик, с уродливыми провалами глаз и рта на порванном лице.
Обручальное кольцо больно вдавилось в кость. Саша вспомнил венчание.
«Вместе в горе и радости, – подумал он. – В горе и радости».
Но отвечать не торопился.
Вадим ГромовПодарки
– Здравствуй, Дедушка Мороз! Ты меня послушай…
Темноволосый упитанный карапуз в костюме зайчика заметно шепелявил, светло-карие, чуть навыкате глаза вдохновенно поблескивали. Тягачев слушал его, поощряя старания благодушной полуулыбкой и легкими кивками.
Утренник только набирал ход, карапуз был первым желающим отработать будущий подарок, рассказав Тарасу незамысловатый стишок. На стульчиках, расставленных вдоль светло-бежевых, скудновато и без особой фантазии украшенных новогодней мишурой стен ждали своей «минуты славы» еще около двух десятков «зайчиков» и «снежинок» старшей группы. Детские взгляды – смесь нетерпеливого любопытства и восторга – шмыгали с трехметровой искусственной ели в центре зала на фигуру Деда Мороза, а с нее – на мешок клубничного цвета, стоящий у ног Тягачева.
– Мы тебе отрежем нос, губы, пальцы, уши…
В первый момент Тягачев решил, что ослышался. Он растерянно моргнул, с тревогой посмотрел на «зайчика» и сразу же – в дальнюю часть зала, где сидели родители. Надеясь увидеть, что кто-нибудь нахмурится, вздрогнет или еще как-нибудь даст понять: карапуз и в самом деле говорит то, что говорить никак не должен…
Но лица взрослых остались безмятежными, все улыбались точь-в-точь как сам Тягачев несколько секунд назад.
– Ребра громко захрустят, дети праздника хотят!
Мгновение спустя Тарасу показалось, что у него начались глюки. Лица теряли отличия, черты смазывались до полной неразличимости, как будто по свежему акварельному рисунку вдохновенно мазюкали мокрой кисточкой. Нетронутыми остались лишь улыбки, но теперь они выглядели пугающими, неживыми…
– В лужу крови снег-снежок стелет белым пухом. Доберемся до кишок, вытянем из брюха…
Взгляд Тягачева лихорадочно побежал по «зайчикам» и «снежинкам». Он ожидал, что детские мордашки постигнет та же участь, но все вышло иначе.
– Глаз я вытекший увижу – это Новый год все ближе!
Лица детей грубели, делались жестче, взрослее. Словно каждому из них прибавилось по четверти века, а то и больше. Рост и телосложение не изменились совсем, и теперь Тарас видел перед собой два десятка карликов.
– И язык щипцами – хвать, он сюрприз для мамы. Праздник буду я встречать, лучший самый-самый!
Мешок с подарками неожиданно качнулся влево, вправо, а потом завалился набок, подальше от Тягачева. На боках проступило множество островерхих бугорков, как будто нечто сидящее в мешке изучало преграду на прочность. Карапуз ощерился, показав неровный частокол тонких клыков цвета старой ржавчины. Радужка заплыла мутной белизной, зрачок сильно увеличился, став ярко-алым и крестообразным.
– Шея просит топора… Новый год пришел, ура!!!
Родительские ряды вспыхнули: сильно, чадно, без единого звука. Это словно послужило сигналом – карлики повскакали с мест и окружили Тягачева. В кулачках были зажаты миниатюрные ножи, молотки, опасные бритвы, серпы, шипастые дубинки, колуны…
– Раз, два, три! Дед Мороз – умри!!!
Скрипучий многоголосый рев оглушил. Тягачев выпустил из рук посох, чтобы зажать ладонями уши, а в следующий миг живое кольцо начало сжиматься, карлики поднимали свое оружие…
…И кошмар оборвался.