Нестерпимо воняло падалью. На дороге между дачами запах не ощущался. Его будто отгораживала стеклянная стена, не давая прохожим повода для беспокойства. Но на участке смрад обнимал, как мачеха падчерицу. И это был запах не из пакета. Воняло от пепелища.
Звуки снаружи стихли, над участком стоял низкий гул. Солнечный свет посерел, как от набежавшего вдруг облака. Одичавшие яблони и вишни обступили со всех сторон, беспокойно зашелестели ветвями.
Трава скрывала пакет. Надя шмыгнула носом, стерла предплечьем пот со лба. Ноги путались в чистотеле, достававшем ей до плеча. Стебли норовили стянуть расшлепанные сланцы, в юбку вцепились репьи. Чем ближе она подходила к развалинам, тем гуще становился смрад.
В траве мелькнул яркий клочок. Пакет лежал у самого фундамента. Полуразложившийся щенок вывалился наружу, в раскрытую пасть уткнулся цветок ромашки, на белых лепестках серели капельки гноя.
Трогать мертвечину голыми руками не хотелось. Надя огляделась. Чуть поодаль из покрытых копотью кирпичей рос огромный лопух. Слишком близко к смраду и гулу.
Надя быстро подошла к лопуху, сорвала два мясистых листа и хотела было бежать к пакету, но любопытство пересилило. Никто еще не подходил так близко к жилищу Бабы-яги. Вдруг получится ее увидеть? Хоть одним глазком.
Надя забралась на фундамент. На дорожке испуганно охнули.
Деревянный пол провалился, обугленные доски ощерились вокруг погреба глубиной около двух метров. Дневной свет едва разгонял тьму, разлившуюся внутри. В яме среди обломков черепицы и покореженной мебели гнили десятки мертвых ворон, зайцев, ежей, змей, собак и кошек. Мухи тучей висели над падалью. Что-то жило среди мертвых зверьков, питаясь распадом, пожирая саму смерть. Надя поежилась, кожа покрылась пупырышками под пристальным взглядом невидимого существа.
Не поворачиваясь к погребу спиной, она пятясь вернулась к пакету. Быстро засунула мертвого щенка с помощью лопуха обратно. И побежала к калитке.
Родители свято верили, что девчонки играют где-то поблизости. Стоит выйти на крыльцо, громко крикнуть, и они прибегут. Иногда так и бывало. Девчонки строили замки из песка, сваленного на участке Лики. Играли в принцесс у Оксаны: в ее доме было полно скрипучих шкафов с ящиками, забитыми старомодной одеждой и туфлями. Гуляли по проездам, объедая все, что высунулось за заборы. Учитывая, что заборы в товариществе в основном делали из редкого штакетника и сетки, то высовывалось за них много чего. Крупные темно-фиолетовые ягоды ирги с бело-розовой мякотью. Малина, крыжовник, вишня (самая вкусная – сакура – росла на участке с «мельницами», вырезанными из пластиковых бутылок), слива, черемуха… Такие походы были одним из их любимых времяпрепровождений. Со временем появилось и название – саранчовки.
Все дачи располагались рядом, в конце проезда, гранича друг с другом.
Наверняка в членских книжках значилось какое-то название товарищества, но в народе за дачами закрепилось прозвище Барковка. Барковкой Надина прабабушка называла щелбан. Барковкой называлась деревня за лесом. Для Нади Барковкой было лето. Слюдяная роса на лилиях. Перец и томаты, спрятанные под «колпаками» из старых журналов, когда в ночь обещали заморозки. Протяжные гудки пароходов, долетавшие с реки. Запах «Дэты», впитавшийся в выцветшие майки и платья. На даче ждали девчонки, с которыми она не виделась длинные холодные месяцы.
Барковка была детством, которое в сумрачном и унылом городе как бы не считалось.
Надя не понимала сверстников, мечтавших быстрее вырасти. Ей нравилось быть ребенком. Разве взрослые шьют куклам платья из капроновых чулок? Или прыгают в классики? Играют в бадминтон до заката, когда воланы уже и не видно вовсе, но количество непрерывных ударов достигло ста, еще немного – и будет побит рекорд?
Детство, лето и барковские дачи сливались в одно слово – счастье.
Так было, пока Степановы не продали участок. Так было, пока на барковских дачах не поселилась ведьма.
Рыжая такса развалилась на тропинке между грядок. С одной стороны зеленели кустики помидоров, с другой – землю покрывал ковер клубники. Надя поглядывала на спелую ягоду, но есть испачканными в земле руками – нарываться на посиделки в деревянном домике вместо игр с девчонками. Нужно потерпеть. А сейчас поработать. Проще простого, плюнуть и растереть. Всего-то – надергать редиски. Вот только редиска не дергалась.
Надя потянула за ботву. Тщетно. Редиска не хотела вылезать из земли. Надя попробовала вырвать соседку упрямого корнеплода. Бесполезно. Надо взять совок и подкопать мелких засранок. Она потянула сильнее, ботва оторвалась. Не удержав равновесия, девочка шлепнулась на попку.
– Жопа!
Она беспокойно посмотрела по сторонам: мама разматывала шланг на противоположной стороне участка. Если бы она услышала, то велела бы разводить куриный помет или задала бы другую противную работу. Разводить куриный помет было еще более мерзко, чем собирать колорадского жука. Между жуком и пометом Надя не думая выбрала бы жука. Вроде обошлось. Мама потянула шланг к зарослям малины.
– Это плохое слово.
Надя обернулась. У нее за спиной стояла незнакомая девочка. Черные волосы, заплетенные в две тугие косы, свисали чуть ниже колен. На девочке были красные шорты и белая майка с улыбающимся жирафом, вышитым желтым бисером и золотистыми пайетками. Сама Надя была одета по последней дачной моде в выцветшие лосины и растянутую футболку, кружевную от дыр.
– Я Света, приехала с бабушкой из Санкт-Петербурга. – Последнее слово девочка сказала так, будто выделила жирным шрифтом. – Мы там живем, – она показала на двухэтажный кирпичный дом на соседнем участке.
– Где это – Санкт-Петербург? – спросила Надя.
– Там памятник Петру Первому и «Аврора».
– А, так ты из Ленинграда.
– Нет, из Санкт-Петербурга, город переименовали семь лет назад.
Неважно, переименовали и переименовали. Надя отвернулась и снова ухватилась за ботву.
– Ты как дедка в сказке про репку.
– Ничего не получается, потому что редиску за хвостики держат мертвецы.
Надя с удовлетворением отметила, как вытянулось лицо новой соседки.
– Они сюда за доктором пришли. Он красным продался, белых ядом травил. Вот они везде за ним и ползали, как червяки, даже сюда забрались. Папа, когда яму под новый туалет копал, нашел обрывки шинелей и много пузырьков с «ятями» – это буква такая, ее Ленин запретил. Папа сказал, что врач, у которого дача до нас была, здесь, наверно, мусор закапывал, но я сразу поняла – это от мертвецов осталось. Они от родителей прячутся, а со мной играют. А доктора они к себе под землю утащили.
Выкрашенную светло-синей краской дачку с участком в восемь соток купили у семьи врачей еще Надины бабушка с дедом. Это наложило на домик отпечаток. В комнате, служившей одновременно прихожей, столовой и кухней, стояла медицинская кушетка. На стенах пылились фотокарточки бородатых дядек в белых халатах и некрасивых женщин в платках.
Света приоткрыла рот.
«Выкуси, дитя блокады», – подумала Надя.
– Ой, собачка. Кусается? Можно погладить? – будто ни в чем не бывало спросила Света.
– Она щенков ждет.
– А мне можно одного? Я за ним ухаживать буду.
– Посмотрим, как мама скажет. А где твои папа и мама?
Света опустила голову, задумавшись ответила:
– Умерли, когда я была маленькой.
Аза понюхала протянутую ладошку, разрешила погладить себя незнакомой девочке. Надя поднатужилась и вырвала редиску из земли. Хвостик оборвался, на кожице осталась бороздка, будто кто ногтем сковырнул.
Поздним вечером Света взяла фонарик и вышла на участок. На самом деле без фонарика она могла обойтись, вот еще глупости – бояться темноты. Но бабушка нервничала, когда она его не брала. Выключив фонарь, Света стояла на тропинке и смотрела на звезды, мерцавшие в бездонной черноте. Мечтала, как полетит в космос. Не туда, где болтается «Мир», а в пустынную черноту к инопланетянам. Света хихикнула, к каким инопланетянам? На других планетах инопланетянкой стала бы она сама. Чужой и страшной. Когда-нибудь… а пока можно поиграть в путешествия в космос с ее новой подругой.
Сидя в разгромленном замке, который девчонки строили два дня, Оксана и Лика сыпали друг другу на голову песок.
Решив, что выбрала неудачное время для представления новой соседки, Надя открыла калитку, придержав ее для Светы, подошла, спросила:
– Что случилось?
– Оксанка вчера выменяла колготки, – голос Лики срывался на визг.
Барби в розовых капроновых колготках подарили Лике на день рождения. Вчера она согласилась отдать колготки Оксане в обмен на черные бусы из бисера.
– И?
– Мать хватилась бус, устроила Оксанке трепку. Она вечером приходила ко мне, забрала бусы, а колготки отдавать не хочет.
– Ясно. Это Света.
Появление чужой девочки заставило Оксану и Лику переключить внимание с песка на знакомство. Не прошло и десяти минут, как злосчастные колготки были забыты. Утро прошло в расспросах о далеком Санкт-Петербурге.
Девчонкам Света не понравилась. Надя поняла это сразу. Света была интересной, как зверюшка в зоопарке, но чужой. Она одевалась в хорошие вещи, нарушая неписаный дачный закон, гласивший: новые вещи – для города, для дачи – обноски, которые не жалко испачкать и порвать. Говорила она по-другому, никаких слов-паразитов и ругательств. В саранчовках участия не принимала, ходить-то ходила, но ныла, что есть немытую ягоду нельзя, а воровать – плохо. Да кто ворует? Ветки сами высунулись за забор.
Если у кого-то и были сомнения, дружить со Светой или нет, то добывание перламутра закрыло вопрос окончательно.
В субботу родители девчонок решили сходить на речку. День удался. Взрослые расположились в тени под деревьями, жарили шашлыки, пили пиво. Девчонки барахтались у берега, играя в русалок и пиратов.
– Парубок, найди мою мачеху!
– На абордаж!
Кричали они, захлебываясь смехом, под «цыц!» родителей.