Что бы ни находилось внизу, оно было огромным.
К обеду все было готово. Мясников, Штерн и Птицын вошли на платформу подъемника в сопровождении двух вооруженных бойцов армейской роты, которая охраняла лагерь экспедиции. Также вниз отправились шестеро рабочих во главе с Погосяном, которые несли фотографическое, осветительное и иное оборудование, а еще несколько громоздких ящиков, на вопрос Мясникова о содержимом которых доктор Штерн лишь отмахнулась.
Впрочем, это было не важно. Все потеряло важность в сравнении с находкой. От ожидающего их внизу голова Мясникова кружилась похлеще, чем от горной болезни в первые дни экспедиции. Казалось, с того далекого дня, когда он отправился в неизвестность с перрона парижского Восточного вокзала, привычный мир последовательно превращался во что-то иное. Сначала Москва, изменившаяся до неузнаваемости со времен его бегства. Огромные проспекты, прорубленные в теле старого города, циклопические здания, словно рассчитанные на действительно новую породу людей-великанов, полубогов, – все это как будто предвещало огромные изменения, грядущие после их открытия. Потом горы, давно забытые, но, как и прежде, легко стирающие своим молчаливым величием все, что было прежде – даже войну. Кажется, и он сам здесь переродился – кашель и боли в груди почти перестали донимать его. Птицын считал, что помог горный воздух, но Мясников все же полагал, что происходит нечто большее – какое-то чудесное, немыслимое перерождение. И то, что они нашли там, внизу, станет парадоксальным образом его высшей точкой.
С этими бодрыми, искрящими, клокочущими в крови ощущениями Мясников погружался в недра горы. Его снова переполнял страх, но разве грандиозные перемены не должны вызывать боязнь и оторопь? Этот настоящий, живой страх куда лучше мертвенного окопного озноба. Пожалуй, с довоенных времен Мясников не бывал в таком приподнятом настроении. Скрежет и лязг платформы казались ему причудливой музыкой, своего рода торжественной симфонией, провожающей первопроходцев в пугающую, но манящую terra incognita.
Рабочие оборудовали подвесную клеть с лебедкой. Первыми, несмотря на протесты Птицына и Мясникова, доктор Штерн отправила двоих красноармейцев. Под мерное пощелкивание лебедки двое бойцов, с испуганными лицами сжимавших в руках винтовки, исчезли в черном зеве отверстия, источающем сладковато-гнилостный смрад. Странно было чувствовать этот запах. Мясников привык к сухому, лишенному примесей воздуху древних гробниц. Запаху вековечной древности, давно и бесповоротно умершей, исчезнувшей. Но эта вонь скорее воскрешала в памяти траншеи Осовца и газовые атаки. Там, внизу, явно была какая-то органика. Должно быть, корпус объекта не был полностью герметичен и внутрь все же проникла какая-то подземная флора и фауна. Мелькнули мысли о возможных причинах смерти многих участников знаменитой экспедиции Карнарвона в Долине Царей, но Мясников отбросил их. К черту все это. Они не могут позволить себе промедление.
Приторный запах разложения стал сильнее, струясь из отверстия, как отравляющий газ из ипритного снаряда. Цепь неторопливо исчезала в темноте отверстия, по грубо вырубленному своду скользнули тусклые отсветы фонарей спускающихся вниз солдат. В мыслях Мясникова возник образ рыбы, заглатывающей наживку, – а следом и рыболова, осторожно вытягивающего добычу. Кем в таком случае был он сам, он не знал, да и не хотел знать – в мыслях и эмоциях царил полный кавардак. К ощущению грандиозного открытия и едва ли не преобразования мира примешалось чувство глубокой, чудовищной неправильности того, что они делали, словно они оскверняли саму землю, проникая туда, куда проникать не следовало. Мясников списал эти ощущения на действие зловонных испарений. Им следовало заранее подумать о вентиляции.
Но вот веревка ослабла, а затем дважды дернулась – солдаты дали сигнал, что достигли дна. Мясникову не терпелось спуститься, но пришлось подождать, пока клеть не поднялась, чтобы опустить вниз мощные прожекторы. Только после этого следом за ними отправились ученые. Грузный Птицын нетерпеливо прыгнул в гондолу, отчего та опасно зашаталась.
Они двинулись вниз. Мясникову казалось, что в шахте темно, но, лишь опустившись в отверстие, он понял, что такое настоящий мрак. Они словно окунулись в деготь. Холодная тьма обволакивала, заставляла сомневаться даже в собственной реальности. Лишь дыхание соседей и скрип цепи напоминали о существовании чего-то, кроме удушливой зловонной черноты.
Свет внизу загорелся, когда они были на полпути к точке приземления. И никто, даже доктор Штерн с ее обычной маской холодной невозмутимости, не смогли сдержать удивленных возгласов.
Яркий холодный свет прожекторов разлился по металлическим поверхностям, словно наполнив их внутренним свечением, и Мясникову открылось одновременно все сооружение во всей своей грандиозности.
Мясникову не довелось побывать в Риме и увидеть знаменитый Колизей, но за годы жизни во Франции он успел посетить римские амфитеатры в Ниме и Арле. Он вспомнил о них, когда увидел внутренности того, что прежде полагал хоть отдаленно напоминающим суда, когда-либо бороздившие земные моря.
Огромное пространство перекрывал куполообразный металлический свод. Под ним виднелось множество каких-то темных проемов, напоминающих аркадные галереи тех самых амфитеатров. Из многих «арок» вниз, к «арене», сползали полупрозрачные белесые потоки. Они же образовывали мутно-матовый «пол». Мясников подумал, что это лед или же какие-то минеральные отложения, скопившиеся внутри объекта за тысячелетия и заполнившие его почти наполовину. На месте нескольких «арок» виднелось нагромождение камней – похоже, там сверхпрочный корпус был проломлен.
Клеть опустилась на дно с неожиданно мягким стуком. Солдаты, морщась от царившего здесь зловония, помогли ученым выбраться. Штерн дернула за веревку, и гондола потянулась вверх. Когда она исчезла в клубившихся под сводом тенях, Мясников ощутил неприятный холод внутри – как будто оборвалась последняя пуповина, связывавшая их с реальным миром там, наверху.
Он первым выскочил за борт гондолы и с удивлением отметил, что «лед» оказался какой-то другой субстанцией – упругой, слизкой, пружинящей под ногами. В белесой толще темнели какие-то неясные комки и сгустки. Где-то в темноте стучала гулкая капель.
– Черт… что это такое? – пробормотал Птицын, озираясь. Выбравшись из клети, он немного пошатывался, словно у него кружилась голова, и если бы не трость, то наверняка мог бы упасть. Мясников заметил, что и солдаты, оказавшиеся внизу первыми, вели себя похожим образом.
«Вероятно, испарения и нехватка кислорода», – отвлеченно подумал ученый, направляясь к одной из «арок амфитеатра». Скользкий пол лип к ногам, отчего шаги приходилось делать с легким усилием.
– Не отходите далеко! – донесся ему вслед крик доктора Штерн, но Мясников не обратил на него внимания. На мгновение он оказался перед линзой одного из ацетиленовых прожекторов, окунувшись в слепящий свет, и, перекрыв луч, на миг вновь погрузил всю огромную подземную полость во мрак. Солдаты не смогли сдержать испуганных вскриков.
– Погоди… Погоди… – услышал Мясников хриплое бормотание за спиной. Или же где-то впереди? Это место искажало звуки, превращало обычные слова то в отрывистые крики, то во вкрадчивый шепот и швыряло их в темноту, заставляя рикошетить в огромном пространстве. На плечо Мясникова легла рука, и он вскрикнул.
Птицын. Запыхавшийся коллега едва нагнал Мясникова, сжимая в руке фонарь.
– Эта дрянь… К ногам липнет… – пробормотал Птицын, казавшийся мертвенно-бледным в ацетиленовом свете. Его трость втыкалась в «пол» с едва слышным сосущим звуком. Отчего-то в мыслях Мясникова мелькнул образ беззубого старика, чавкающего во сне. – Послушай, это совершенно не похоже на… на корабль…
– Смотря откуда он приплыл, – хмыкнул Мясников.
– Ты о чем?
Мясников только пожал плечами. Его голову заполняли смутные образы – прибытие из вечного мрака среди звезд, порабощение целых континентов, строительство великого Города… Вселенская катастрофа, восстание, случайная активация рабами оружия невероятной мощи… Огромная металлическая капсула, отдаленно напоминающая исполинскую современную подлодку, бьющаяся в волнах подобно гигантскому вымершему киту… Столкновение с горой, пробоина…
Казалось, эти картины бесконечно далекого прошлого проникали в мысли вместе с едким запахом. Отчего-то ученому казалось, что вонь исходит от субстанции на полу.
А еще она…
– Проклятье, – пробормотал Птицын, с трудом вырвав ногу из липкого «пола». – Ты не…
Опершись на трость, он пристально вглядывался в полупрозрачное нечто у себя под ногами. Мясников знал, почему – ему тоже показалось, что он краем глаза уловил там какое-то движение.
Плоскость под ногами начинала подниматься, переходя в возвышение. Мясников поднялся к галерее темных провалов-арок и протянул руку Птицыну, помогая тому одолеть подъем. К соседней арке протянулся белесый «язык», но рядом с ними было несколько пустых. Пол под ногами был чистым – металлическая решетка, напоминающая подобные конструкции на современных кораблях.
– Посвети туда… – прошептал Мясников, указав на проем. Птицын поднес лампу к арке.
– Боже правый!
Правый… Правый… – отозвалась тьма, сплетая возглас Птицына с голосами остальных, копошащихся у гондолы.
За аркой располагалось обширное помещение, пол которого покрывали кости. Бесчисленное множество выбеленных временем костей.
Человеческих.
– Что… – только и бормотал Птицын. Он едва не выронил лампу из дрожащих рук: тени заплясали среди обломков костей и черепов, словно те вдруг задвигались.
– Пойдем, – потащил его за рукав Мясников. Они направились к той арке, к которой тянулись выросты покрывавшего пол вещества. У самого порога арки слой белесой субстанции был совсем тонким, и теперь Мясников и Птицын ясно видели – в ее толще что-то движется.
Они посветили в арку и увидели такое же нагромождение костей, как в предыдущем «отсеке», но на этот раз покрытое тонким блестящим слоем обволакивавшей их слизи.