Вместо этого Людмила продолжала стоять и смотреть, обездвиженная, как в ночном кошмаре. Без своего парика, помады и вычурных украшений свекровь была обыкновенной старухой. Слабой и беспомощной. Умирающей.
А если она действительно умрет?
Вспыхнувшая в голове мысль прозвучала так ясно, словно говоривший стоял за спиной. Внутри у Людмилы что-то дрогнуло.
Ты что, оставишь ее умирать?
А если это не сон?
Людмиле показалось, что ее огрели кнутом. Подхватившись с места, она бросилась к постели свекрови и вцепилась в извивающийся розовый хвост.
Он действительно напоминал мокрое мыло: склизкий, прохладный. Пришлось упереться одной рукой в плечо старухи, но пальцы все равно скользили, не в силах удержать отчаянно дергающийся отросток.
Несмотря на все усилия Людмилы, человечек-слизняк продолжал ввинчиваться внутрь. Шея старухи распухла вдвое, глаза почти вылезли из орбит, а он заползал все глубже и глубже.
Людмила крутанула кистью, обмотав хвост вокруг запястья, и рванула в обратную сторону. Страшно захрипев, свекровь вдруг подалась следом и вцепилась в нее скрюченными пальцами, едва не разодрав кожу до крови. Это было стократ хуже той склизкой мерзости, которую Людмила сжимала в руке.
Тонко вскрикнув, она отпрянула назад.
Остаток хвоста, яростно извиваясь, исчез во рту у старухи.
Наутро после поминок Людмила проснулась позже обычного. Стоило ей открыть глаза, как сердце тут же тревожно пустилось в пляс.
Сегодня. Она расскажет ему сегодня.
Держать это в тайне Людмила больше не могла. Она и так слишком долго тянула!
Надо было рассказать все сразу, но… Чертова старуха! Если бы она не умерла, все было бы по-другому!
Той ночью Людмила попросту испугалась. Испугалась и убежала. Закрылась в своей комнате, как поступала всегда при любых неприятностях, и просидела там до утра, не в силах ни выйти, ни хотя бы взглянуть на то, что творится с ее собственным телом.
А с рассветом в ее голове зазвучал все тот же неприятный голосок.
А вдруг она осталась жива?
Ты ведь даже не вызвала скорую.
И когда обо всем узнают… Сразу будет понятно, что это ты убила ее. Убила беззащитную старуху. Ты ведь ненавидела ее. Никто никогда об этом не говорил, но все это знали, ты же понимаешь.
И эта тварь, вылезшая из тебя… Об этом точно расскажут по телевидению. По всей стране. Расскажут про то единственное, что ты сумела породить. И про то, как ты не стала помогать умирающей старухе просто потому, что вы поругались накануне.
И на чьей стороне будут люди?
А Леня?
Что ей оставалось делать? Ждать и надеяться, что все обойдется само? Людмила поступала так всю жизнь, и что получила в итоге? Неоперабельная грыжа, прогрессирующее ожирение, севшая на шею свекровь… Свекровь, которая только что умерла!
А что если не умерла?
Пронзенная внезапной догадкой, Людмила наконец зашевелилась.
Прокравшись мимо спящего Лени (когда он громко всхрапнул и перевернулся во сне, сердце пропустило удар), она снова вошла в комнату старухи. Подошла к ее постели. Свекровь, землисто-бледная и обмякшая как тряпичная кукла, больше не дышала. Вытаращенные глаза поблекли и смотрели в никуда. К счастью, шея приняла нормальные размеры.
К счастью?
Людмила зажала рот рукой, подавив то ли смешок, то ли всхлип.
Так же тихо вернувшись к себе, она принялась перерывать комнату в поисках подходящего муляжа для грыжи. Она решила во что бы то ни стало сохранить в тайне весь этот ужас. В конце концов, старуха могла умереть от чего угодно.
К счастью – к счастью! – так и вышло. Всего лишь повторный инсульт и…
Людмила заледенела на краю кровати. Ступни замерли, лишь наполовину скользнув в растоптанные тапочки.
Внутреннее кровотечение.
Они узнали об этом, потому что старухе делали вскрытие. Но если кто-то рассматривал ее внутренности, то он должен был увидеть и его. Человечка-слизняка. Если только…
Глыба льда, в которую превратилась Людмила, пошла трещинами. Холод сменился волной горячечного жара. Заметив, что все это время задерживала дыхание, Людмила долго выдохнула.
Господи, и как она раньше не подумала об этом?
Той ночью она оставила старуху и просидела в своей комнате почти до рассвета. У человечка-слизняка было достаточно времени, чтобы выбраться наружу. Мог ли он до сих пор прятаться где-то в квартире?
– Нет.
Людмила не сразу поняла, что этот хриплый шепот принадлежит ей.
– Его здесь нет, – уже тверже повторила она.
За эти дни она дважды наводила порядок во всей квартире: сразу после смерти свекрови и перед поминками. Где бы он ни спрятался – в шкафу, за диваном, под ванной – она бы уже нашла его.
Куда же он тогда делся? Растворился в воздухе?
– Мне все равно, – пробормотала Людмила, торопливо поднимаясь с постели. Сейчас она хотела лишь одного – прервать этот фантомный диалог с внутренним голосом. Чаша тревоги переполнилась, и дальнейшие раздумья были невыносимы.
Надев до конца тапки, она подошла к тумбочке у окна, где оставила вчера те самые бинты и тряпки. Убедившись, что шторы по-прежнему плотно задернуты, Людмила задрала подол сорочки. Ниже дряблого живота вдоль бедра свисал длинный пласт бледной и вялой кожи. Бывший грыжевой мешок был пуст.
Рука, потянувшаяся к тряпкам, замерла на полпути. Если она собирается показать это мужу, то в маскировке больше нет смысла. Людмила решила, что скажет, будто все произошло этой ночью. Точнее, не все, а…
Грыжа просто исчезла. Исчезла этой ночью, прямо во сне, и все. И пусть дальше врачи сами разбираются, что с ней случилось.
Одернув сорочку, Людмила открыла дверь и вышла в большую комнату. Она шагнула прямо к дивану, где спал муж. Край тапки задел две бутылки, стоявшие рядом, и те, пустотело звякнув друг о друга, закатились под диван.
– Да не шуми ты… – заворчал из-под одеяла Леня, – и так голова раскалывается… А ты еще тут… Корова…
Людмила замерла в изголовье дивана.
За все годы их брака Леня никогда не обзывал ее, даже если сердился. По крайней мере, до вчерашнего дня. Но если вчерашнюю выходку мужа еще можно было хоть как-то объяснить, то это… Сбитая с толку внезапной грубостью, Людмила растеряла решимость. Однако тревога, помноженная на обиду, требовала выхода.
– Ты со мной так не разговаривай! – ее истончившийся голос предательски задрожал. – Я…
– Да иди ты! – оборвал ее муж и, отвернувшись к стене, накрылся с головой одеялом.
Людмила стояла у дивана, стиснув руки под грудью. Если бы она не видела своими глазами Леню, произносящего это, ни за что не поверила бы, что такое возможно.
И все именно сейчас, когда ей так нужна его поддержка!
Может, это просто похмелье? Пять лет назад у Лени умер двоюродный брат, разбился на мотоцикле, и в тот раз на поминках муж тоже прилично выпил, так что с утра его тошнило. Впрочем, несмотря на ужасное самочувствие, он тогда разговаривал с ней нормально.
Неужели все это из-за смерти старухи? Он с ней даже не общался толком! Жили в соседних комнатах, ели за одним столом, и все. Может, поэтому и жалеет теперь? Злится на себя, а выплескивает все на жену. В психологической передаче по четвергам часто о таком рассказывали.
Людмила вернулась в свою комнату. До боли прикусив нижнюю губу, она снова наматывала на себя бинты, привязывая к телу тряпичный ком, имитирующий грыжу.
Все пошло совсем не так, как она планировала. Нужно было в любом случае вызвать врача, но… Без Лени она не могла. Не хотела. Людмила решила, что даст ему еще один день, чтобы прийти в себя. В конце концов, предыдущие три дня она как-то прожила и даже чувствовала себя нормально.
А завтра утром она сделает, как задумала.
Леня поднялся с дивана только к обеду. Не одеваясь, прошаркал в кухню, где Людмила заканчивала варить суп. Еды после вчерашнего застолья осталось в избытке, но ей нужно было чем-то занять себя, чтобы отвлечься от скачущих в голове мыслей.
– Долго ты спал, – как можно мягче произнесла Людмила, поворачиваясь навстречу мужу. Тот ничего не ответил, молча потянулся к ручке холодильника.
– Как ты себя чувствуешь, Лень?
Вопрос тоже остался без ответа.
Распахнув холодильник, Леня достал молоко и стал жадно пить прямо из пакета. Несколько белых капель стекли по подбородку. Одна из них, минуя покрытую седым волосом впалую грудь, упала прямо на голый живот, выпирающий далеко вперед над резинкой приспущенных трусов.
И когда муж успел так растолстеть? Конечно, во время совместной жизни взгляд замыливается, ко всему привыкаешь, но сейчас Людмиле казалось, что она впервые видит это огромное брюхо.
В груди тревожно екнуло.
– Че смотришь-то? – Леня наконец оторвался от молока и, звучно рыгнув, убрал пакет обратно в холодильник.
Людмила внутренне поежилась от этой новой вызывающей интонации в его голосе. Мужа словно подменили каким-то чужаком, неприятным и злобным.
Чужаком? Вот именно.
– Лень, будешь есть? – отогнав безумную мысль, она сделала еще одну попытку наладить контакт. В передаче по четвергам часто говорили, что…
– Сама это жри! – покрасневшие глаза мужа скользнули по кастрюле с супом, исходящей паром, а затем вперились в ошарашенную Людмилу – Ну? Че вылупилась? Думаешь, говна своего наварила и все, долг выполнила? Лучше бы за мамой моей присматривала!
Круто развернувшись, Леня задел животом ручку холодильника. Матюгнулся сквозь зубы, приложил к царапине ладонь. Сквозь набежавшие на глаза слезы Людмила увидела, как массивное брюхо мужа вдруг неестественно взбугрилось, а затем приобрело прежние очертания. Выронив поварешку (та громко звякнула об пол, но муж никак не отреагировал на звук), она поспешно смахнула слезы, но Леня уже вышел из кухни. Как будто ничего и не было.
Но на самом деле было.
Она видела это собственными глазами.