Рыбин вышел на улицу, где его ждала девушка в куртке со смайликом. Они обнялись. Она посмотрела на него, улыбнулась и по-русски сказала:
— Спасибо.
Яна ДемидовичЩукин сын
— Ах, Самара-городок, беспокойная я… — издевательски пропел Королевич, оставив позади вокзал, похожий на Бендера из «Футурамы».
«Поганец», — подумал Емельянов. Впрочем, ему было хреново и без этой песенки. Ноздри трепетали, вбирая запахи горячего асфальта, выхлопных газов и потных тел; жаркий август не щадил никого.
Но в букете ароматов нет-нет да мелькал призрак того самого, речного. А за ним легко, острой леской, тянулась цепочка ненавистных воспоминаний.
«Мог отказаться от командировки. Наврать что-нибудь».
Емельянов отмахнулся от внутреннего голоса. Поздно. Он уже здесь, в родном городе. Спустя почти двадцать лет.
«А ведь я еще помню…»
Как пахнет хмель и солод с Пивзавода. Баклажки с запретным для него, двенадцатилетнего, «Жигулевским» со Дна. Прогулки от «Макдака» на Полевой до площади Куйбышева, а потом вниз до изумрудных Струкачей, на Набу, пропахшую шашлыками, и там, за пляжем…
Емельянов похолодел. Место на руке, где давно срезали кожу, защипало. Казалось, посмотри туда и увидишь кровь.
Емельянов сглотнул. На языке тут же расплылся вкус тины; старуха, сидящая у дороги, поймала его взгляд и оскалила щучье-острые зубы; сердце дало перебой, точно в него, как в живца, вошел беспощадный крючок, и Емельянов…
— Город-курорт. М-да, — фыркнул Королевич, разрушив морок, и оглянулся: — Чего застыл? Ностальгия?
Побагровев, Емельянов не нашелся с ответом, и это еще больше развеселило попутчика.
— Ой, не могу! Ладно, не дуйся, вон такси. Не тормозим, Емеля!
Емельянов вздрогнул. Кличка, почти забытая, из детства, отозвалась тревогой и маминым голосом: «Лучше б я не читала тебе эти сказки!»
Емельянов вздохнул и, помедлив, пошел вперед.
«Да, мама. Лучше б не читала».
Воспоминания отступили — и нахлынули.
Утро было славным: бирюзовое небо, белые облака. Лето, солнце, Рождествено… Что еще нужно для счастья?
Емеля усмехнулся. Известно что.
Рыбалка.
«И трофейный крокодил», — вздохнул он. Щука не ловилась. Ну, если не считать мелочи — карандашей, которых он, конечно, отпускал.
Емеля подобрал рюкзак, снасти и побежал.
— Эй, рыбак! Ни хвоста ни чешуи! — крикнул вслед сосед Прохор.
— К черту, дядь Прош!
Емеля промчался мимо коз, вспугнул Ваську, что повадился гадить под окно. Помедлил возле водонапорной башни: засмотрелся на гордую высоту, вызывавшую в памяти древние за́мки.
«Опять размечтался! — прорезался в голове голос мамы. — Лучше б про учебу подумал!»
Емеля поморщился.
Школу он не особо любил. Перебивался с четверок на тройки. Другое дело — рыбалка!
«О будущем подумай! Ведь не маленький уже. На что семью кормить будешь?» — кипятилась мама. Однажды, не выдержав, он ляпнул: «А щуку поймаю, волшебную! Она мне поможет».
Что потом было!..
От ремня спас папа. Именно он одобрял его самовольно взятую кличку и ежегодно отправлял в Заволгу, к своей матери. А напоследок всегда усмехался: «Рыбалка-рыбалка… Все не зря. Вот как станешь каким-нибудь бизнесменом по рыбе! Отдыхай, Емелька. Не грусти».
А он и не грустил. Вся сонность слетала с него, стоило пересечь водную черту. Только здесь он становился собой. Только здесь, на каникулах, его по-настоящему поддерживали.
Емеля облизнулся, вспомнив бабушкины расстегаи. Вроде сытый, а вот подумал — и сразу полон рот слюны! Кажется, на зубах — хруст румяной корочки, в руке — теплое печево, а внутри — белая-белая рыбная мякоть…
Рыбу для бабушки Емеля обычно поставлял сам, и от этого ее блюда становились еще вкусней.
Сегодня он решил удить с берега. Улыбаясь, насадил на крючок выползка пожирней и сделал заброс. Пять минут — и вот он, первый хвост: первый верткий карасик.
— На то и щука в реке, чтоб карась не дремал, — усмехнулся Емеля.
— Уже обрыбился? — весело спросил кто-то.
«Манчиха!»
Емеля радостно обернулся. Позади стояла девушка: лохматая, загорелая, в майке и шортах цвета вареных раков. Зубы белые, цыганские, а в левом ухе — золотое колечко. Ни дать ни взять атаманша, в честь которой кличка.
На деле звали ее Манькой. Не местная, она появилась в этом году с папой-историком, что арендовал домик на лето. Высокая для своих пятнадцати, Манька одевалась как пацан, фанатела от легенд Жигулевских гор, а уж рыбачила!..
Они познакомились именно на рыбалке. Сначала Емеля воротил от нее нос: чего к нему прилипла? Он же не сверстник. А потом незаметно сдружился.
Манчиха оказалась кладезем историй. Именно от нее он узнал, что лакомка-линь падок на творог и как ловили щуку в Древней Руси, с ней охотился на раков, заложив в раколовку кусок стащенной из дома жареной курицы. В благодарность Емеля рассказывал о «даме в белом» из местного Дома с мезонином, любимых рыбных местах и слухах о кладах Степана Разина.
При упоминании кладов Манчиха оживлялась еще больше: Емеля знал, что ей до смерти хочется найти что-нибудь такое. Манчиха ходила в горы, но, кроме разбитой коленки, ничего оттуда не принесла. Впрочем, она была не из тех, кто сдается. Веселая, шебутная Манчиха не нравилась бабушке, но Емеля, прежде не имевший друзей, души в ней не чаял.
— Пойду окунусь!
Манчиха разделась до купальника и, пробежав по песку, плюхнулась в воду.
— Всю рыбу распугаешь! — крикнул Емеля, но больше для виду. Злиться на подругу было невозможно.
Та загоготала и, дразнясь, стала плавать разными стилями. Мол, давай сюда, смоги круче! Емеля улыбался и качал головой: нетушки, знаем вас. Манчиха плавала так же отменно, как и ее тезка из легенды.
Вскоре она вылезла на берег. Тут-то и раздался свист.
«Кир», — поморщился Емеля, еще не обернувшись.
И правда. В отдалении, держа снасти, стояли пять парней постарше Манчихи, несколько пацанов и сам Кир. Именно он, прищурив глаза, алчно пялился на фигуру подруги.
Бросив на парня брезгливый взгляд, она стала одеваться.
— Эй, Манчиха!
— Пошли с нами! Повеселимся!
— Я тебе суперудочку покажу…
— Кожаную, — тихо, но слышно добавил кто-то, и парни заржали.
Манчиха вздохнула. Уперла руки в бока и холодно посмотрела на Кира.
— Мало тебе, да? Еще хочешь?
Емеля невольно фыркнул. Позавчера Манчиха, устав от шуточек, врезала Киру в рожу. Но, видимо, чтобы парень отстал навсегда, надо было бить в иное место.
Как-то Емеля спросил, почему Манчиха не пожалуется отцу. Но та ответила, что не хочет отвлекать его из-за ерунды. Сама справится.
«И ведь справится! Как заедет ему коленкой в…»
— Чего лыбишься? — рявкнул Кир, и улыбка Емели исчезла.
— Отвянь от него! — тут же прошипела Манчиха, встав рядом с другом.
Кира перекосило. Емеля понимал, почему он злится: взрослая, интересная девушка, а не с ним. С каким-то сосунком! От этого просыпалось злорадство, а еще — легкий страх.
Емеля знал Кира, который жил в соседнем селе. У него давно сложилась репутация наглеца и хулигана. А бабушка, шепелявя, и вовсе называла его: «Щукин сын», поминая блудливую мать, которую Кир, несмотря ни на что, любил.
Местные же мальчишки его просто боготворили. С Емелей — городским, тем, кто приезжает лишь на лето, — у них были прохладные отношения. Не задирали, и то славно. Но теперь…
— Ну так че? — упрямо спросил Кир.
— Через плечо! — срезала его Манчиха и заливисто расхохоталась.
Кир аж зубами скрипнул. Развернулся и, махнув дружкам, пошел прочь.
— Хорошего клева! — не утерпев, крикнул вслед Емеля.
Кир встал. И, оглянувшись, грязно выругался.
…Пока Емельянов хмуро обозревал холл гостиницы, Королевич подписывал документы любимой ручкой и попутно флиртовал с девушкой-администратором. Ему, красавцу, были рады везде: хоть в последних курмышах, хоть в Абу-Даби.
«Вот бы Маша на это посмотрела».
Маша. Эх, Маша…
Как она могла? Втрескаться в такого?
«Успокойся. Королев так со всеми флиртует. А Машу любит. Вроде бы…»
— Как же, — процедил Емельянов, когда коллега, не стесняясь свидетеля, чмокнул девице руку.
— Ты что-то сказал? — улыбаясь, повернулся он.
У Емельянова дернулась щека.
— Нет.
Емельянов потер лоб. В глаза точно песок бросили.
«Эх, Маша…»
Вроде и смотреть не на что, хоть и богатая наследница, дочь Царькова — заказчика их фирмы. Подумаешь, устроили ее к себе. Но тогда ее улыбка, впервые увиденная на совещании, заставила оцепенеть. Краткая, мимолетная.
Так похожая на улыбку Манчихи.
— До завтра! — махнув ему, Королевич скрылся в своем номере.
Емельянов не ответил. Он зашел — и окаменел, разглядев фигурку на кровати.
«Это что? Это… новая мода такая?»
На загривке приподнялись волосы. Емельянов шагнул, склонился над махровой щукой.
Старые шрамы пронзила боль.
— Нет…
Зажмуриться. Досчитать до десяти.
На кровати лежал обычный полотенчатый лебедь.
Показалось.
Емельянов прошел в ванную комнату и умылся. Затем, присев на бортик ванной, уставился на свое отражение.
Мысли перескочили на другое.
Не красавец, да. Обычный среднестатистический мужик. Ну, уши топырятся. Зато фигура спортивная, характер хороший. Как говорится, мужчина должен быть чуть красивей обезьяны.
И ведь эту обезьяну почти полюбили, когда к ним на работу устроился…
Емельянов не выдержал: врезал кулаком в плитку. Но боль не помогла, стало хуже.
А еще — запахло водорослями.
Странный, шлепающий звук заставил обернуться. Из слива ванной, как волосы русалки, потянулись знакомые зеленые нити.
Закрыть глаза. Открыть.
Ничего.
«Началось», — с тоской подумал Емельянов.
Глюки, казалось бы побежденные много лет назад, вернулись.
Потому что