«Нехороший сын...»
— Александр?
— Это приступ…
— Скорую!
— Н-не надо, — прохрипел Емельянов и, шатаясь, поднялся со стула.
Небо опять скрыли тучи, и глюк исчез. Осталось одно желание: бежать.
— Подождите…
— Нельзя же…
— Да куда…
Его хватали чьи-то руки, тянули назад. Словно водоросли, в которых когда-то запутался двенадцатилетний пацан.
Но Емельянов вырвался и побежал на улицу. Место, где он когда-то срезал чешую, снова кровоточило, марая рубашку. Надо было остановиться, перевязать, но за ним несся Кир и его армия, шлепались на асфальт мушиные младенцы-опарыши. Девочка, что играла в классики, повернула вслед щучью головку, золотом клада блеснули глаза, а впереди, пылая алым, мелькнула девушка, которая…
— Манчиха!..
Он кричал — или думал, что кричал. Бежал, пытаясь поймать ускользающий любимый образ. Но, когда до цели осталось всего ничего, — девушка обернулась, на ходу превращаясь в Машу; лицо ее разошлось кровавой трещиной, и она заорала, как орали, вопили в туманном коряжнике парни, и вот уже не плоть, не кровь, а череп, кости, щучьи зубы из пустых глазниц — они в ней и в нем, они пробивают путь, пока поверх крови лезет новая чешуя, облекая его в панцирь…
Емельянов очнулся на склоне, у дерева. Мокрый, обессиленный — и без всякой крови на рубашке.
Не надо было долго думать, чтобы узнать Струковский сад. А там, через дорогу, ждала новая Набережная. Волга-матушка и бабушка, на чьей могиле он был только раз.
Кулаки сжались. Емельянов поднялся и пошел к дороге. Хватит. Добегался.
Он ждал новых галлюцинаций, чего угодно. Даже Щуку, что дельфином выпрыгнет из воды. Но этого не было. Зато была Наба — знакомая и незнакомая: без уймы закусочных и густого мясного духа, с аккуратными газонами и велодорожками. Емельянов оперся о чугунный бортик и ощутил влагу в глазах.
«Как же тут хорошо…»
Когда-то он возненавидел рыбалку. Дал себе слово, что больше никогда не притронется к снастям. Даже рыбу перестал есть. Но здесь, сейчас, Волга была спокойной, умиротворяющей. И где-то на ней, скрытый от всех на волшебном островке, лежал клад.
— По щучьему веленью… — прошептал Емельянов и осекся.
«Манчиха не хотела, чтобы ты это говорил. Она хотела, чтобы ты всего сам добился». А он…
Кровь и крики. Туман. А до этого — жестокость драки, неверие, скорбь…
Емельянов зажмурился — и увидел Машу. Машу в белом, воздушном, а рядом — баловня судьбы Королевича, которому нужны лишь ее деньги.
Когда-то и Емельянов считал себя баловнем. Везучим Емелей, что наконец выудил свою щуку.
«Дурак».
Но ветер нес запах реки, ласково гладил лицо. Блестели в далекой темноте монеты с самоцветами.
И мысль, сперва призрачная, вдруг шибанула, как боль от рака, цапнувшего палец.
Остров Щуки. Клад. Монеты и драгоценности.
«Я могу выкупить Машу. Могу спасти ее!»
Спасти от мужа, что не любит. Предложить клад, который изменит их жизни навеки.
Ведь это возможно, если снова попросить Щуку.
И если она его простит.
…Лодка плыла тихо, крадучись. Емеля орудовал веслами, слушая перекличку утренних птиц. Коряжник ждал, тая в себе несметные трофеи; из воды и тумана тянулись старые стволы, которые внизу, без сомнения, были одеты в плотные ракушечьи доспехи.
Емеля улыбался. Верил, что сегодня ему повезет. Что он обязательно поймает свою щуку. Волжского крокодила!
Все нужное было на месте: и поплавочная удочка, и ведро с мальками, и самодельный зевник от дяди Прохора, и остальное…
Как будет здорово, если он поймает ее! Так, как ловили много веков, по старинке, а не на крутой спиннинг.
Емеля знал, что щука не сдастся без боя: будет делать свечки, стараться уйти в глубину. Ничего, он справится. Лишь бы клюнула.
В дно лодки что-то стукнуло, и Емеля перестал улыбаться. Коряга? Проглядел?
Обернувшись, Емеля посмотрел на водную гладь. Все чисто.
«Показалось?»
Плеск у левого борта.
Емеля дернулся. Ничего и никого.
— Рыба это. Кто же еще? — бодрясь, усмехнулся Емеля и, доплыв до подходящего места, взял удочку.
Некоторое время он держал ее в руках, гордо глядя на плетеный шнур и поводок — друзей любого щукаря. Затем насадил живца и…
Заброс!
Потом пришло время ждать. Яркий поплавок едва заметно шевелился, отражая трепыхание малька. Скоро, очень скоро раненая рыбешка привлечет внимание хищника…
И хищник явился.
Резко дернувшись, поплавок ушел влево, на миг замер, а потом ринулся на дно.
«Подсекай!..»
Емеля вскинулся, задрав удилище. Щука — а это была, конечно же, крупная щука — стала яростно сопротивляться, пытаясь избавиться от крючка.
И ей это удалось.
— Твою ж ма-а-ать…
Щука успела обкусать карасика и скрыться. Кипя от злости, Емеля содрал с крючка останки живца и, размахнувшись, бросил в воду.
До ее поверхности оставалось около тридцати сантиметров, когда из реки выпрыгнуло это: гибкое, мшисто-бронзовое, с наростом-короной на голове. Распахнув клыкастую пасть, оно заглотило кровавый кусок и нырнуло, обдав Емелю водой.
Это была она. Та самая тварь, которую он вчера освободил.
Только теперь она была длиной в метр.
Туман будто сгустился. Мгновение спустя в дно лодки опять, точно пробуя на прочность, ткнулось что-то из воды. Словно Емеля плавал посреди Амазонки, полной пираний и крокодилов.
«Так, не ссы. Ну, рыба. Ну, мутант. Не съест же тебя? Ловим дальше».
Но Емеля понимал, что успокаивает себя, а руки предательски дрожали. А вдруг их много? Больших? Вдруг они…
«Ты в лодке. А плавать не собираешься, так? Ловим еще. А дома у дядь Прохора спросим».
Но когда Емеля, преодолев страх, решился на заброс, удочка едва не выпала из рук.
Потому что там, прямо у поверхности, в каком-то метре от лодки, плавала тварь с умными глазами. И смотрела на него.
А потом что-то резко, мощно ударило в лодку слева.
Лодка перевернулась, и Емеля полетел в воду, успев ужаснуться, что сейчас врежется прямо в тварь. Вода сомкнулась над головой, в зеленой полутьме сверкнула бронза, но он не успел всплыть к воздуху: нечто, ухватив за штанину, как настоящий крокодил, потянуло его вниз.
На дно.
Крик вырвался пузырями, водоросли облепили щиколотки и запястья. А после Емеля увидел ее.
Увидел и услышал.
«Ты спас сына…»
Кислород заканчивался, легкие горели, но зрение было удивительно четким. Оно показывало то, чего не могло быть: огромную рыбу с продолговатой мордой, укрытой чешуей размером с кулак мужчины, с короной, похожей на связку коротких коряг, и пастью, где могла поместиться целая семья.
«Щука. Из сказки. — Безумная мысль, порожденная угасающим разумом. — Щука… желания…»
Глаза-угли сузились, как в насмешке.
«Желания? Хорошо...»
Что-то чиркнуло по руке, и вода окрасилась алым: мелкая тварь, подобравшись к Емеле, содрала кожу на руке, а потом водоросли отпустили. Упругая сила, подхватив, швырнула мальчика из воды; рот его жадно хватанул воздух, а руки ударились о перевернутую обратно лодку.
Задрожав, Емеля кое-как забрался в нее и, упав на дно, потерял сознание.
В номере Королевича не было. Подумав, Емельянов спустился в ресторан и не прогадал: его соперник как раз доедал блюдо раков. Рядом, на треугольнике салфетки, конечно же, лежала ручка.
— Смотрите, кто явился!
Емельянов молча отодвинул стул и сел.
— Что, совесть взыграла? Решил узнать о переговорах? — презрительно спросил Королевич. — Да они бы провалились, если б не я. Ну ты учудил! А еще «сотрудник месяца»… Шизик, да? В роду психические были?
— У меня предложение, — хрипло сказал Емельянов.
— В смысле?
Емельянов подался вперед и, понизив голос, объяснил:
— Предлагаю сделку. Клад Степана Разина — за Машу.
— Чего-о?
— Двадцать лет назад, — начал Емельянов, давя в себе желание передумать, — я нашел на одном острове клад…
Дальше пришлось умолкнуть: пришла официантка. Емельянов заказал салат и повторил, когда девушка упорхнула:
— Я нашел клад. Монеты, рубины… Огромные деньги, что тогда, что сейчас. Но брать не стал. Я… я хотел сам богатства добиться.
— Во дура-а-ак, — протянул Королевич и жадно спросил: — А дальше?
— Закопал там, где нашел. А потом мы отсюда уехали.
Емельянов замолчал и через силу продолжил:
— Только я знаю, где это место. И я покажу тебе. Я отдам тебе клад — если ты оставишь Машу. Навсегда.
Королевич моргнул. Затем, прищурясь, смерил Емельянова взглядом.
— Оставить Машу. Навсегда, — с расстановкой повторил он и, взяв ручку, крутанул ее в пальцах. — А ты не врешь? Да вроде не врешь. Ты же у нас хороший, правильный мальчик…
Ручка крутанулась еще раз. И еще. Емельянов томительно ждал решения, весь превратившись в слух.
Но вот Королевич все обдумал, прикинул… и наконец кивнул.
— Старинный клад за нашу Машу. А давай! Я согласен!
Пружина, засевшая внутри у Емельянова, чуть расслабилась.
«Клюнул».
— Только учти, Емеля, — улыбаясь, негромко добавил Королевич, — Если все же наврал — убью.
— Не наврал. Дай слово, что оставишь ее. Поклянись.
«Знаю, что так твоя клятва — ничто. Но нарушить ее не позволит Щука».
— О’кей, клянусь, — легко поклялся Королевич. — Бери свою Машку с потрохами. А я кого получше найду. Ведь правду говорят, — добавил он, когда вернулась официантка, — что в Самаре самые красивые девушки…
Девчонка порозовела. Королевич же, подмигнув ей, оплатил счет и встал.
— Приходи через час, обсудим детали. А пока…
Королевич осклабился.
— Не грусти, Емеля. Получишь свою Марью-царевну. Как в сказке, — сказал он и загоготал.
Емельянов вдруг похолодел.
Королевич так и смеялся, пока шел к выходу. Проводив его взглядом, Емельянов невидяще уставился на салат. Внутренности скрутило в морской узел, в ушах зазвенело, когда нехорошее предчувствие захлестнуло, окунув в водоворот мыслей.