— Ладно… — Сашка откинул дверцу.
— Ну, в баньку? — Дед улыбнулся, и Сашка неожиданно для самого себя шагнул к нему и уткнулся в крепкую, словно дубовая столешница, грудь. Воспоминания прорвались лавиной: вот дед учит их с Пашкой — тогда еще совсем мелких — рыбачить; за вечерним чаем травит байки о таежных походах: как набрел на блуждающую жилу кровавик-камня, встретил говорящего зверя или какое-то иное диво… После того как в лесу погиб отец, дед заменил его двум осиротевшим пацанам.
— Все будет хорошо, время все перемелет, — гудел дед.
Сашка шмыгнул носом и вдруг через мятно-березовый аромат чистого белья уловил тот же слабый запах, что удивил его по приезде. Медленно, чтобы выглядело естественно, он отстранился. Украдкой ощупал деда взглядом — из одежды на нем лишь трусы, в руках полотенца, все наглаженное.
— Ты как? — Дед взглянул сверху вниз, в карих глазах Сашке почудился вспыхнувший интерес. Отчего-то захотелось отойти, скрыться от этих по-волчьи внимательных глаз.
— Нормально, — он небрежно отмахнулся. — Ты иди, а я Белку тут получше обустрою. Можно мне доску какую-нибудь? Я ей когтеточку сделаю.
— После баньки сделаешь. А то и с утреца. — Дед смотрел, улыбался.
Не уйдет, понял Сашка. Проще согласиться.
Возле бани его ждал неприятный сюрприз. У будки, где прежде жила похожая на овчарку Дина, сидела молодая лайка. Увидев людей, дружелюбно закрутила хвостом-кренделем.
— А Дина где? — потрепав собаку по голове, удивился Сашка.
— Сдохла, — равнодушно пояснил дед. — Болела.
— Ясно… — Сашка шагнул вслед за ним в темноватое нутро предбанника. Раздеваясь, глянул в оконце — собака смотрела на раскинувшийся за огородом лес, перебирала передними лапами. Наверное, мечтала о снующих там белках и зайцах. О том, как было бы здорово погонять их, а не сидеть здесь, на цепи…
Дед открыл дверь в парную. Дохнуло жаром. Сашка нырнул внутрь, забрался на полок, съежился от пахнущего ромашкой и березой обжигающего воздуха, когда дед щедро поддал на каменку.
Жар пробрал до костей, мгновенно растопив едва родившийся внутри и не успевший набрать силу холодок.
А после распаренный Сашка завалился в постель. Наволочка и простыня приятно пахли сухими травами — бабушка всегда перекладывала ими белье в шкафу.
Сашка лежал и смотрел в беленый потолок. Как обычно, к ночи в голову полезли дурные мысли. Да еще близость к предполагаемому месту несчастного случая, что приключился с Пашкой… И та самая мысль, что раз за разом замыкала круговорот остальных.
А ведь тела-то так и не нашли.
Повторил судьбу отца, шептались деревенские. Но если отец погиб одиннадцать лет назад, то с момента Пашкиного исчезновения прошло лишь десять месяцев. А значит, крохотная надежда могла существовать. Пусть и только в Сашкиной голове.
Заснуть не получалось. Привычным к плотным жалюзи глазам мешал проникающий сквозь занавеску лунный свет, а отвернувшись на другой бок, Сашка встречался взглядом с собственным отражением в большом зеркале на дверце шкафа. Он закрывал глаза, но, зная, что на него смотрит тот, другой, не выдерживал и открывал их. И уже из зеркала смотрел не он, а его близнец, отличающийся лишь чем-то неуловимым. Немного старше, капельку выше, с чуть более резкими чертами лица. Да это же Пашка…
— Привет… — шепнул он в темноту. Отражение дрогнуло и, приподнявшись, село на кровати. От этого зрелища весь накопившийся в теле банный жар испарился, будто и не было. Сашка сглотнул. На зубах хрустнул лед.
Отражение встало, шагнуло вперед и остановилось, словно перед невидимой преградой. Пашка ощупал препятствие ладонями, дохнул на зеркало, и оно затуманилось. И с той стороны одна за другой появились буквы, сложившиеся в зеркальное «привет»…
Сашке стало так жутко, как бывало в далеком детстве, когда они с братом, наслушавшись страшных историй о вампирах и оборотнях, не могли заснуть и, лежа в постелях, еще и специально пугали друг друга. Пашка обычно засыпал первым, а Сашка долго лежал, натянув одеяло до самого подбородка, вслушиваясь — не послышится ли хриплое дыхание притаившегося в углу волколака? Не мелькнет ли на улице размытая тень и не скрипнет ли приоткрываемое бледной рукой ночного гостя окно?
Он резко отвернулся, трусливо спрятавшись от призрака брата под одеялом. Зажмурился и под дикий стук сердца принялся думать о солнечном дне, который вот-вот наступит. О серебрящейся под солнцем реке, где стайками снуют серо-зеленые колючие ерши и красноглазая прожорливая плотва, а меж утонувшими в тине замшелыми корягами таятся исполинские щуки. О лесных просторах, где непуганые грибы жемчужными россыпями устилают усыпанные хвоей и листвой поляны…
Он думал обо всем подряд и наконец уснул…
…А ночью Пашка явился уже не отражением, а во плоти. Сел в ногах, уставился совой — пристально и не моргая. Сашка, почувствовав, как прогнулась кровать, проснулся и уставился в ответ, соображая, снится ему это или нет. Вокруг густой пеленой висела тишина — ни холодильника, ни звуков улицы. А Пашка смотрел и улыбался странной, будто приклеенной улыбкой…
— Как у тебя дела? — наконец спросил он.
— Нор… мально, — запнувшись, выдавил Сашка.
— Расскажи что-нибудь, — неожиданно попросил брат, и его глаза зажглись предвкушением, — в этой темной яме совершенно ничего не происходит.
И Сашка, удивив самого себя, заговорил. А начав, уже не мог остановиться. Говорил про все — как уже с полгода курит с пацанами за школой, про драки на ровном месте, про красивую новенькую, про то, как подобрал в подъезде замызганного котенка и назвал Белкой, про грымзу-гардеробщицу, что умерла совершенно одна в своей квартирке и ее нашли только через пять дней…
На этом месте Пашка вдруг протяжно вздохнул, и Сашка осекся.
— Это очень страшно — умирать в одиночестве, — опустив глаза, тихо сказал брат. — Уж я-то знаю…
Что ты знаешь, хотел спросить Сашка, но не смог — от представших мысленному взору картин перехватило дыхание, а ужас бешеным волком намертво вцепился в заледеневший хребет, парализовав тело: Пашка, попав под упавшее дерево, умирает со сломанным позвоночником; Пашку, у которого свело судорогой ногу, уносит стремнина; Пашка тонет в болоте…
Словно прочитав его мысли, брат грустно улыбнулся.
— Ладно, пойду я. — Он встал и отступил на шаг от кровати.
— Подожди! — Сашка рывком сел. — Ты мне снишься или нет?
Пашка хмыкнул и отвел взгляд.
— Конечно, снюсь. — Он сделал еще шаг и уперся спиной в зеркало. — Иначе как бы я пришел? У меня-то и ног, считай, больше нет…
Сашка почувствовал, что снова не может дышать — в горле встал колючий ком, который просто невозможно было проглотить. Горло ожгло болью, когда он все же пропихнул его.
— А сам ты жив, что ли? — хрипло спросил он.
— Ага… — Пашка неожиданно застенчиво взглянул на него.
— И где ты?!
— Тут…
— Где тут?!
Пашка посмотрел в окно, за которым громадным сонным зверем ворочался туман. Смотрел долго, не шевелясь. А когда повернулся, в его глазах плавали те же влажные мертвенные сгустки, что и за окном. Даже голос, когда он заговорил, сочился той же сыростью:
— Я ближе, чем ты думаешь. — Его фигура дрогнула и начала тонуть в зеркале.
Наутро мама встала пораньше. Сашку разбудили доносящиеся с кухни их с бабушкой голоса. Он глянул в окно — занималось румяно-золотистое, как в меру прожаренный блин, утро. Он сел, спустив ноги с кровати. Пошевелил пальцами.
У меня-то и ног, считай, больше нет. Губы свело судорогой. Сашка быстро сделал несколько глубоких вдохов. Помогло. Плачущий девятиклассник — жалкое зрелище.
— Проснулся? — Бабушка заглянула в комнату, просияла улыбкой. С кухни тянуло оладьями. — Идем завтракать, — бабушка поманила за собой, — оладушки с земляникой, как в детстве.
Наверное, она ждала проявления радости с его стороны, и, чтобы не разочаровывать ее, Сашка с горем пополам улыбнулся заледеневшими губами.
— Сейчас. — Натянув шорты, он ушел в ванную, умылся и долго смотрел на себя в маленькое настенное зеркало. Потом вспомнил про некормленую Белку и поспешил в сени.
— Сань! — позвала бабушка. — Ну иди посиди с нами, а то мама скоро уедет уже.
— Иду, — насыпав корм в миску, он вошел в кухню и уселся за стол. Перед ним тут же появилась тарелка с оладьями, усыпанными сахарной пудрой и крупной земляникой. Он жевал их, вполуха слушая, как мама с бабушкой что-то обсуждают.
— Я́ичек возьмешь, Натуль? — Бабушка зашуршала в холодильнике.
Наталья устало потерла глаза.
— А свежих нет?
Бабушка хлопнула дверцей. Обернувшись, горестно сморщила лицо.
— Хорь, будь он неладен, курей подавил! Молодок вот взяли, не несутся еще. Ну я тебе у Любаши возьму.
— Да ладно, — отмахнулась мама, — чего деньги тратить.
— Глупости какие. Мы с соседкой завсегда рассчитаемся. Она мне я́ичек — я ей маслица. Или сальца. А ты чего застыл? — переключилась бабушка на внука. — Добавки не просишь…
Она вывалила ему на тарелку целую сковороду оладий, щедро засыпала их сахарной пудрой.
— Деду оставь, — пробурчал Сашка с набитым ртом.
— А ну его, деда твоего! — тут же заругалась бабушка. — Вечно возится в огороде вместо того, чтобы посидеть со всеми! Провонял уж своим компостом вконец! Так что ешьте, нечего ему оставлять.
Мама послушно тыкала вилкой в оладьи, но Сашка видел, что мысли ее далеко.
А после обеда она уехала. Сашка проводил ее до такси и, вернувшись в дом, принялся собираться на посиделки. После завтрака забегал Ворон, сыпал перед бабушкой и мамой прибаутками, а за их спинами делал странные знаки. Есть водка, понял Сашка и снова ощутил, как без Пашки все изменилось. Будь он рядом, они бы сейчас беззвучно заорали: «О-о!» — и с предвкушением ждали, когда можно будет свинтить к друзьям. А теперь ему было все равно — ни дешевая водка, ни хохочущие девчонки не вызывали в нем интереса. Когда-нибудь это пройдет — он был уверен, — но точно не сегодня. Он даже думал не ходить, но потом решил, что чем дольше оттягивать момент встречи, тем тяжелее будет.